Жорж Сименон - Ранчо “Кобыла потерялась”
На нем была дата — 13 августа. Засада была запланирована на 15-е. Ну а в те времена, особенно в Санбурне, почта работала плохо.
О'Хара был негодяй, это правда. Его правильно называли «этот негодяй Майк», и старику, может быть, это доставляло некоторое удовольствие.
Тем не менее в то время не было человека, который бы мог обвинить его, что он убил кого-нибудь из засады. Он скорее бы расправился с кем угодно собственноручно — недаром так гордился своими кулачищами.
Что же касается зарабатывания денег не обязательно честными средствами, это — другое дело.
Самолет, который летел над горным цирком, легко качало; Джон сидел прикрыв глаза, его укачивало, и он начал слабо улыбаться, «ангельской», как говорила его мать, когда он был маленьким, улыбкой.
Он нежно подсмеивался над Пегги Клам. Он видел, как она утром в воскресенье, под струями дождя, едет на машине на ранчо «Кобыла потерялась», ищет клад около оконного наличника, роется в вещах в его комнате…
«Она должна была все-таки хорошенько трусить»… — думал он.
А китаец! Это неожиданное появление китайца, который, по всей видимости, подошел бесшумно, как он имел обыкновение, и вдруг предстал перед ней. Джон представил себе, как шла торговля, как согласился Чайна Кинг, который, наверное, нее сундук в машину.
«Чертова Пегги»!
Он ее очень любил. Он всегда ее любил. Он давно уже вбил себе в голову одну мысль, мысль, которую сам называл стариковской. К несчастью, ее воплощению кое-что мешало. Пегги была ужасно богата.
Ну разве не восхитительно им пожениться? Ему было шестьдесят восемь, Пегги — шестьдесят пять. Оба они были немолоды, но им оставалось еще немного нежности, и он бы хотел закончить свой путь вместе с ней, как если бы они поженились когда-то давно и все истекшие годы прожили вместе.
Он улыбался, представляя себе изумление Матильды, стычки между двумя старыми женщинами.
Светящаяся табличка погасла. Он мог расстегнуть ремень, зажечь сигару. Но нет. Стюардесса любезно подошла к нему, наклонилась и с извиняющимся видом прошептала:
— Только сигарету…
Сильно сомневаясь, что у этого пассажира есть в кармане сигареты, она заторопилась принести их ему.
— Чашку чаю?
— Спасибо.
— Сандвичи?
Удивительная ночь. Самая странная, самая непредсказуемая. Более непредсказуемая, чем сон. Луна, плывущая в ледяном небе за иллюминатором, огоньки, которые по временам показывались внизу, свет фар редких машин на далеких дорогах…
Неожиданно на него накатывалось воспоминание: Риалес и его каморка с красными репсовыми диванами. Риалес был отвратителен. Он первым бы хладнокровно принял смерть Кэли Джона, чтобы завладеть шахтой. Больной, амбициозный, завистливый, он видел сам себя хитрецом, почти дьявольски хитрым, а после того, как его надул старый англичанин, заканчивал свои дни в лавчонке, в которую никогда не заглядывали солнечные лучи.
Роналд Фелпс работал на себя. Работал раньше, работал и тогда на большие компании, а прибыль уходила у него из-под носа, он вынужден был, чтобы утолить свою жажду денег, войти в контрабандную торговлю Малыша Гарри.
Но, если отвлечься, план Алоиза был не глуп. Оставшись один, подстегиваемый долгами, Энди Спенсер, возможно, и уступил бы свои права на концессию.
Какое-то неопределенное воспоминание возникло в голове у Кэли Джона.
Образы по-прежнему мелькали у него перед глазами, часто неясные, как когда ищешь что-то во сне, а все зря: иногда это были строчки, лицо, какой-то предмет, светящиеся точки, совершенно белый пейзаж и силуэты детей, кидающих друг в друга снежками, поезд, который останавливается непонятно где, совсем маленький поезд, и никакого вокзала — наверное, это их приезд в Санбурн…
И Энди, все время Энди — пронзительный взгляд, матовая кожа…
Господи! Да как же он, Кэли Джон, мог до такой степени ошибиться?
Думаешь, что ты мужчина, старик. Легко представляешь себе, что все знаешь. С глупым упорством копишь горечь и вот уже совершенно готов клясть Господа Бога и жизнь, а все потому, что просто проходил рядом с людьми и не понимал их.
Все ли так? И поняла бы, например, Матильда, которая прожила с ним всю жизнь, с самого детства, не считая краткого расставания, поняла бы она, задуши он только что Алоиза?
Да он и мог его задушить. Продолжай этот негодяй еще несколько секунд молчать, и Кэли Джон был бы сейчас убийцей, чьи поступки описывают в газетах.
И сам он не понял Энди. Так и не понял! Временами в эти последние годы ему виделась правда, но ему не хотелось в нее поверить.
Потому что он не шел дальше. Потому что не хотел дать себе отчет в своем собственном характере.
Ему совсем без труда представилось вновь, как сестра до сих пор его представляла: рассеянный увалень со светлыми, как песок, волосами, несколько робкой улыбкой.
И тем не менее у него сохранилась в памяти фотография, которую Энди должен был еще хранить: пятнадцатилетний мальчишка, на полголовы выше, чем его товарищи, с руками дровосека, к которым, казалось, привязали большущие кулаки. Этот Джон, розовый и мощный, как молодой бычок, был спокоен и наивен, как все, кто чувствует себя на земле хозяином.
Он думал, что выбрал Энди себе в товарищи, потому что считал того умнее, а на самом деле это Энди выбрал его, потому что нуждался в его силе и ясности ума.
Все эти образы роились теперь у него в голове, он же сам сидел в самолете, уносившем его к какой-то точке на карте Соединенных Штатов, откуда ему предстояло лететь куда-то снова и потом снова садиться в самолет.
А Матильдины драгоценности? Нет, она не ошибалась. Один выбор этих драгоценностей свидетельствовал о большой нежности. Все, вплоть до их небольшой стоимости, говорило о робости и изысканности выбора.
Уехал бы Энди из Фарм Пойнт один, без него? Он утверждал так, чтобы подзадорить его. Он специально вел себя так резко.
«Потому что он не чувствовал уверенности в себе!» — отвечал теперь старик, сидя в кресле самолета.
Его визит на ранчо… Стакан воды… И как он настаивал: «… где он захочет… Когда захочет… «
Ему казалось, что он слышит резкий голос Пегги Клам, утверждающей:
«Бог мой, какие мужчины дураки! «
Она нападала на своего зятя, она тоже, но это была лишь игра, потому что ей нужен объект для насмешек.
И даже сама ирония Пегги. Не нынешней Пегги. Той Пегги, тех лет, когда оба компаньона ухаживали за Розитой. Он не осмелился бы признаться в этом никому, но вдруг почувствовал почти полную уверенность в том, что насмехалась она над ним, потому что он не осмеливался… Осмелься он, не одержал бы в сердце Розиты победу над своим другом?
Пока они жили вместе, Энди и он, именно Энди, если не вникать в суть дела, принимал решения. Но не посматривал ли он исподтишка на своего компаньона, ища одобрения или хулы?
Почему скрывал свою страсть к игре? Зачем скрытно уезжал с ранчо, уверяя всех, что едет по делу, как юноша, который боится своих родителей?
Им было по тридцать лет. Состоявшиеся люди. Каждый был волен делать что захочет.
Энди всегда что-то скрывал: Энди стеснялся его.
— Бедняга Энди!..
Кто сходил с ума, когда проигрывал деньги и рисковал обратиться только к безответной Матильде?
Всю свою жизнь Кэли Джон был уверен, что он из них двоих — слабейший, и наделял своего компаньона уверенностью, энергией, язвительностью, которой тот никогда не обладал. Затем он наделил его и макиавеллевскими планами.
Разве в тот момент, когда шахта была открыта и Энди пришел к нему с совершенно новенькими акциями компании, он не был еще стыдлив и стеснителен?
Кто знает, согласись он, не предложил бы ему Энди взять половину? Или он не посмел предложить это из-за своего тестя?
И не улетел ли он только что в Вашингтон, проблуждав последнюю ночь, как Кэли Джон из аэропорта в аэропорт?
Почему Матильда не заговорила раньше?
«Потому что ты бы не поверил», — ответила бы она.
Наверное, и добавила бы со спокойствием, которое временами приводило в отчаяние: «Нужно было, чтобы ты сам дошел до этого… Я знала, что это когда-нибудь случится… «
Да, в шестьдесят восемь лет! Потеряв тридцать восемь лет собственной жизни в самокопаниях, укорах совести, желании их не слышать и настраивают себя против Энди.
Потому что бывало, что он делал это и специально. Он сам это знал. Он не был так безупречен, как о нем думали. Его достойная мина его устраивала. Он строил из себя жертву, которая улыбается слегка меланхолической улыбкой, вместо того чтобы кусаться.
Ну, Кэли Джон, ты вел себя как мальчишка… Да, как мальчишка, которым ты оставался всю свою жизнь.
Вы просто два мальчишки, сбежавших из Коннектикута, из городишка Фарм Пойнт, и вы продолжаете все еще сражаться в снежки.
Вы оба упрямы, как надутые друг на друга школяры…
Чего вы добились отдельно? Энди захотел доказать, что он силен. И не столько это доказать другим, которые его уже таким считали, потому что он так себя вел, а самому себе.
