Джозефина Тэй - Поющие пески. Дело о похищении Бетти Кейн. Дитя времени

Почему Билл Кенрик так основательно замаскировался?

Кого он пытался провести?

Почему ему надо было кого-то провести?

Когда они заходили на посадку, Тэд проснулся и, не глянув в окно, принялся поправлять галстук и приглаживать волосы. Несомненно, в мозгу летчика есть какое-то дополнительное чувство, которое ведет запись скорости, расстояния и положения, даже если человек не бодрствует.

— Ну, — сказал Тэд. — Опять огни Лондона и старый добрый отель «Вестморленд».

— Вам незачем возвращаться в свой отель, — сказал Грант. — Вы можете спать у меня.

— Это очень мило с вашей стороны, господин Грант. Я вам весьма благодарен, но я не хотел бы доставлять вашей жене… или кому там…

— Моей хозяйке…

— Я не хотел бы доставлять хлопот вашей хозяйке. — Он похлопал себя по карману. — Я набит деньгами.

— Даже после… двух недель в Париже? Я вас поздравляю.

— Чего там. Я считаю, что Париж это уже не то, что было раньше. А может быть, я просто скучал без Билла. Во всяком случае, мне незачем кого-то обременять приготовлением для меня постели. Тем не менее я очень вам благодарен. Кроме того, вы будете заняты, и, должно быть, будет лучше, если я не буду вертеться под ногами. Но вы ведь не отстраните меня от этого дела, ведь так? Я хотел бы это все усекать, как говорит Билл. То есть говорил.

— Разумеется, не отстраню, Тэд. В отеле в Обане я наживил мушку на удочку и выловил вас из всего населения земного шара. Я, разумеется, не намерен бросать вас обратно в воду.

Тэд улыбнулся.

— Я, наверное, понимаю, что вы имеете в виду. Когда вы пойдете к этому Ллойду?

— Сегодня вечером, если он будет дома. С исследователями никогда ничего не известно. Если они не ведут исследований, то читают лекции. Так что, он может быть где-нибудь между Китаем и Перу. Чего вы испугались?

— Откуда вы знаете, что я испугался?

— Дорогой мой, ваше живое и открытое лицо не создано ни для покера, ни для дипломатии.

— Это потому, что вы выбрали те два места, которые всегда выбирал Билл. Он часто так говорил: от Китая до Перу.

— Правда? Похоже на то, что он знал Джонсона.

— Джонсона?

— Да. Самюэля Джонсона. Это цитата.

— Ах, да. Понимаю. — Тэд был в легком замешательстве,

— Если у вас все еще есть сомнения, господин Каллен, то лучше ступайте со мной на Эмбэнкмент и разрешите моим коллегам за меня поручиться.

Светлое лицо Каллена сделалось темно-красным.

— Извините. Я только на мгновенье… Это прозвучало так, будто вы были знакомы с Биллом. Простите мне мою подозрительность, господин Грант. Знаете, я — как потерпевший кораблекрушение в море. Я не знаю в этой стране ни единой живой души. Мне приходится просто принимать людей такими, какими я их вижу. Оценивать их по выражению лица. Разумеется, насчет вас у меня нет сомнений. Я вам слишком благодарен, чтобы выразить это словами. Вы должны мне поверить.

— Разумеется, я вам верю. Я только подшутил над вами, не имея на это права. Это было бы опрометчиво с вашей стороны — не быть подозрительным. Вот мой адрес и телефон. Я позвоню вам, как только увижусь с Ллойдом.

— Вы не считаете, что я тоже должен туда пойти?

— Нет. Я думаю, что делегации из двух человек было бы слишком много для такого незначительного дела. Во сколько вы будете сегодня вечером в «Вестморленде», чтобы вам позвонить?

— Господин Грант, я буду сидеть у телефона, пока вы не позвоните.

— Лучше перекусите в это время. Я позвоню вам в половине девятого.

— О'кей, в половине девятого.

Лондон был тускло-серым с красноватыми оттенками, и Грант смотрел на него с любовью. В мундирах военных санитарок тоже было это сочетание. Соединение изящества и силы, достоинства и доброты, скрытых под внешним равнодушием. Он посмотрел на красные автобусы, делающие серый день прекрасным, и благословил их. Как они замечательны. В Шотландии автобусы были выкрашены в самый жалкий из всех цветов: голубой. Цвет настолько унылый, что почти что является синонимом депрессии. Однако англичане, храни их Господь, были горазды на более веселые выдумки.

Он застал госпожу Тинкер за генеральной уборкой гостиной. Правда, для этого не было ни малейшего повода, но госпожа Тинкер, видимо, находила столько же удовольствия в приведении всего в порядок, сколько другие находят в сложной симфонии, в победе на турнире по игре в гольф или в заплыве через Ла-Манш. Она принадлежала к тому типу женщин, о которых Лора говорила, что они «моют порог перед дверью каждый день, а собственную голову — раз в шесть недель».

Услышав звук открывающейся двери, она встала на пороге гостиной и сказала:

— Ничего себе! А в доме ни крошки. Почему вы не известили меня, что возвращаетесь из-за границы прежде времени?

— Ничего, Тинк. Я не буду ничего есть. Я зашел только, чтобы оставить багаж. Купи что-нибудь и оставь в кухне, чтобы у меня было что поесть сегодня вечером.

Госпожа Тинкер каждый вечер шла домой, отчасти потому, что должна была поужинать кое с кем, кого она называла «Тинкер», и отчасти потому, что Грант по вечерам любил иметь квартиру в полном своем распоряжении. Грант никогда не видел Тинкера и не очень понимал, что с ним связывало госпожу Тинкер. Ее настоящая жизнь и интересы были сосредоточены на Тенби Корт, С. В. 1.

— Кто-нибудь звонил? — спросил Грант, листая записную книжку с телефонами.

— Госпожа Хэллард звонила, чтобы сказать вам, чтобы вы ей позвонили и договорились пообедать вместе, как только вернетесь.

— Ага. Новая пьеса имела успех? Какие были рецензии?

— Паршивые.

— Все?

— Ну, все, которые я видела.

В те времена, когда она была свободна, еще до Тинкера, госпожа Тинкер была гардеробщицей в театре. По правде говоря, если бы не этот ритуал вечернего принятия пищи, то она скорее всего и сейчас бы каждый вечер кого-нибудь одевала в В. 1[8] или в В. К. 2, вместо того чтобы проводить генеральную уборку гостиных в С. В. 1. Однако ее увлечение театром было столь же живым, как у новичка.

— Ты видела эту пьесу?

— Я нет. Это, знаете ли, одна из тех пьес, которые означают что-то другое. Она держит фарфоровую собачку на камине, но это вовсе не фарфоровая собачка, это ее бывший муж, он разбивает эту собачку, то есть, это делает ее новый друг, и она делается безумной. Ну, знаете, не сходит с ума, а только делается безумной. Но я думаю, что если ты хочешь быть дамой, то надо играть в интеллектуальных пьесах. Что вы решили получить на ужин?

— Ничего не решил.

— Я могла бы оставить на пару порядочный кусок вареной рыбы.

— Только не рыбы, если ты меня любишь. Я съел столько рыбы в этот месяц, что мне хватит на всю жизнь.

— Гм, сейчас слишком поздно, чтобы купить почки у госпожи Бриджес, но я посмотрю, что можно сделать. У вас был хороший отпуск?

— Чудесный, чудесный отпуск.

— Это хорошо. Приятно увидеть, что вы немного прибавили в весе. И незачем с сомнением хлопать себя по животу. Небольшая полнота еще никому не повредила. Вам незачем быть тонким, как железнодорожный рельс. У вас теперь есть резервы.

Пока Грант переодевался в свой лучший городской костюм, она крутилась по дому и рассказывала сплетни и истории, которые приходили ей в голову. Наконец он уговорил ее заняться ее любимым делом — уборкой, а сам принялся за мелкие дела, скопившиеся за время его отсутствия. Потом он вышел в тишину раннего апрельского вечера. Зашел в гараж, ответил на пару вопросов насчет его отпуска, выслушал три рыбацкие истории, которые уже слышал месяц назад, до отъезда в Шотландию, и в конце концов отыскал свою маленькую двухместную машину, которой пользовался для личных нужд.

Номер 5 на Бритт Лейн не пришлось долго искать. Он был одним из группы старых домов, которые все время подвергались каким-то переделкам и перестройкам. Конюшни превращались в домики, кухонные пристройки — в виллы, а чердаки — в квартиры. Казалось, что номер 5 на Бритт Лейн — всего лишь цифра на калитке. Калитка была в кирпичной стене, и ее обитое железом дубовое дерево показалось Гранту несколько претенциозным в столь заурядной оправе, как лондонский кирпич. Однако калитка была прочной и легко открывалась нажатием руки. Через нее можно было попасть в то место, что было когда-то кухонным двориком, когда номер 5 был всего лишь флигелем дома, стоящего на следующей улице. Теперь дворик был небольшой, выложенной каменными плитами площадью с фонтаном посредине, а бывший флигель — маленьким, трехэтажным домом с плоской крышей, украшенным лепниной и покрашенным в кремовый цвет.

Проходя через двор, Грант заметил, что некоторые из каменных плит — старинные и очень красивы. Он мысленно поприветствовал то, что Хирон Ллойд не заменил обычный лондонский электрический звонок каким-нибудь более мудреным устройством. Это указывало на хороший вкус, единственным отклонением от которого была эта претенциозная дубовая калитка.