Буало-Нарсежак - Неприкасаемые

До свидания, дорогой друг.

Искренне ваш

Жан Мари».

Глава 16

— Говори громче, — просит Ронан. — Ничего не слышно. Алло…

— Так лучше?

— Да… Ты откуда звонишь?

— Из Парижа.

— Ну и?

— Все сделано. Он согласился. Я его ставлю на рейс Париж — Сен-Мало, посмотрим, как себя проявит.

— И когда он начинает?

— В ближайшую субботу.

— Жена согласна?

— Еще бы! Она в восторге. Единственное облачко на безоблачном небе — два дня без мужа.

— Что-то я не пойму, Париж — Сен-Мало за такой срок? Да твоим клиентам даже поссать будет некогда.

— Там видно будет. Разберемся по ходу движения. Теперь о Кере, ты оставляешь его в покое.

— Слушаюсь, господин.

— Кончай! Не валяй дурака. Как здоровье?

— Замечательно. Плешивый осел, что меня лечит, уверяет, будто я здоров. И могу жить как все нормальные люди.

— А что говорит твоя мать?

— Она в отчаянии. Пришлось поклясться, что буду соблюдать режим. Я теперь способен чем угодно клясться, лишь бы меня оставили в покое. Мы с тобой скоро увидимся?

— Я загляну на будущей неделе.

— О’кей. Чао! Я не осмеливаюсь прощаться по-бретонски. Вдруг засадят в тюрягу.

Ронан вешает трубку и поднимается к себе в комнату. У него в запасе три дня. Заказное письмо, отправленное в четверг, придет в субботу. То, что надо!

Он закрывает дверь на щеколду, чтобы никто не помешал, и какое-то время мысленно взвешивает все «за» и «против». В конце концов, ничто не мешает ему смотаться в Париж туда и обратно и поговорить с Элен живьем. Нет, в письме он сумеет выразиться лучше.

И потом, Ронан не имеет ничего против этой женщины. С ее помощью он лишь целится в Кере. Ударить нужно побольнее, однако нет никакой необходимости присутствовать при этом, чтобы воочию наблюдать за ее реакцией.

Итак, решено — письмо! И немедленно. Чтобы еще успеть получше его отделать, придать ему необходимую остроту, ведь оно должно разить как лезвие клинка.

Ронан раскладывает на столе бумагу для писем, ручку и, чтобы без раскачки приступить к делу, пишет адрес:

«Мадам Элен Кере

23-бис, улица Верней

75007 — Париж».

Для пущей уверенности в левом углу приписывает: «Лично». Это, конечно, бесполезно, но зато звучит как предостережение. И тут же начинает:

Прежде чем вы прочтете мое письмо, я советую вам внимательно взглянуть на фотографию, вложенную в конверт.

Фотография из газеты и не очень хорошая. Тем не менее вы с первого взгляда узнаете на ней человека, стоящего в центре группы. Приглядитесь. Торопиться не надо. Это ваш муж. А теперь присмотритесь хорошенько к петлице его пиджака. Это не случайный значок. Маленький серебряный крестик. Такой крест носили священники, покинувшие лоно Церкви. Ваш муж, уважаемая мадам Кере, в свое время, а точнее, десять лет тому назад был священником. Впрочем, я не прав, употребив прошедшее время. Ваш муж священник „на вечные времена“. Как и для вас, набожной католички, так и для меня, недостойного христианина, не может быть ни малейшего сомнения: Жан Мари Кере — священник на вечные времена».

Ронан перечитывает. Кажется, неплохо получается. Когда Элен доберется до этого места при чтении, она уже будет уязвлена до глубины души.

Снизу доносится звонок, извещающий об обеде.

— Иду!

Аккуратно, как прилежный ученик, спрятав письмо и конверт в папку, Ронан причесался и спустился в столовую.

— У тебя, кажется, сегодня утром хорошее настроение, — замечает госпожа де Гер. — Я слышала, как ты разговаривал по телефону.

Молчание.

— Заметь, я не спрашиваю тебя, кто звонил, — продолжает она.

— Эрве.

Мать, поджав оскорбленно губы, садится за стол напротив сына.

— Каждый день картофельный салат, — ворчит Ронан. — Неужели нельзя подать что-нибудь посытнее: колбасу, паштет…

Задетая за живое, госпожа де Гер сурово смотрит на сына.

— Ты поклялся, что будешь осторожен со своим здоровьем.

— Согласен. Но представь себе, что будет, если я соберусь совершить маленькое путешествие, чтобы немного развеяться.

— Зачем? Тебе здесь плохо?

— Я сказал: «Представь себе»! Например, сяду на экскурсионный автобус и съезжу куда-нибудь на побережье, в Перрос-Гирек или в Динар… В этом случае мне придется обедать и ужинать в ресторане. А значит, придется есть то, что имеется в меню… устрицы, может быть, лангусты или колбасу из свиных кишок.

Госпожа де Гер подносит салфетку ко рту и прикрывает глаза.

— Ты меня в гроб вгонишь, — бормочет она.

— Не переживай, я шучу. Но с долей правды. Мне очень хочется куда-нибудь съездить. Мир посмотреть. В организованных туристическими бюро поездках случаются порой очаровательные встречи.

— Ты сошел с ума!

— Конечно. Ты мне без конца об этом твердишь. Видимо, так оно и есть.

Снова наступает тишина. Ронан торопится скорее выйти из-за стола. Наверху его ждет спешная работа. Он, почти не пережевывая, глотает рыбу, морковь.

— Не ешь так быстро, — негодует госпожа де Гер. — Это вредно.

А может быть, ему хочется причинять себе вред. Что она знает об этом? Да и что он сам знает об этом? Он отталкивает йогурт.

— Все. Я выкурю сигарету в моей комнате. Только одну. Обещаю.

Он почти бегом поднимается по лестнице, перепрыгивая через ступеньки, и тотчас снова берется за письмо.

«…Жан Мари Кере — священник на вечные времена».

Он продолжает:

«Вы стали женой человека, нарушившего все свои клятвы. Беспрерывно лгущего и вам, и всему свету. Способного на самые низкие поступки. И я докажу правдивость моих обвинений. Я познакомился с вашим мужем в то время, когда он был священником в нашем лицее, и все мы восхищались им. Спросите лучше об этом у Эрве Ле Дюнфа, моего товарища. Потому что я (извините, что приходится докучать вам рассказом о моей персоне) занимался несколько иными вещами. Вместе с моими друзьями я сражался за свободную Бретань. Буду краток: однажды я почувствовал, что мой долг убить полицейского, который вел себя как настоящий эсэсовец. А я был солдат, вот чего никто тогда не понял. Но почему-то я надеялся, что ваш муж обязательно поймет меня…»

Нужно выкинуть этот повтор, подумалось Ронану. Только как?

«И тогда я отправился к нему на исповедь. Рассказал ему, что убил Барбье, и попросил его отпустить мои грехи. Разве я был не вправе надеяться на это? Но он отказался отпустить мои грехи».

Ронан остановился, щеки его пылают. Ему снова отчетливо припомнилась та далекая сцена: он прижимается лицом к решетке исповедальни и видит в пахнущем воском сумраке профиль священника. «Воинам прощают грех убийства, — говорит священник. — Так и мне надлежало бы поступить. Но я прошу тебя замолчать. Ты оскорбляешь Господа».

Ронан вышел из тесной кабинки взбешенный. И показал кулак исповеднику. Ему невероятно трудно об этом писать. Но он снова берет ручку и продолжает:

«Вначале он не воспринимал меня всерьез и смеялся: „Да ты, похоже, все готов пожрать!“ И вот он узнал… И донес на меня. Именно из-за него я был арестован. А несколько дней спустя он отказался от сана. Мне сообщил об этом мой друг Эрве. Представляете, и этот жалкий человечишка, потерявший веру уже, видимо, задолго до того, как я исповедался ему, имел наглость отказать мне в отпущении грехов. А с чего бы вдруг ему, спрашивается, было так поступать? А все логично, когда священник отрекается от Церкви и совершает первое предательство, ничто уже не в силах удержать его от новых низостей. Только не говорите мне, стараясь найти ему хоть какое-то оправдание, будто я не покаялся в своем грехе и прочую подобную ахинею. Я вел с ним честную игру. И был совершенно откровенен. Если бы на меня донес кто-либо другой, я бы смирился с этим. Но не он! Только не он! Во имя какой морали он поступил со мной таким образом, и это в то время, когда сам отшвырнул куда подальше собственную честь?»

Ронан недоволен собой. «Нужно выкинуть все сопли! — говорит он себе. — Только факты! Ничего, кроме фактов! К чему мне хныкать перед этой женщиной. И потом, мне, в конце концов, прекрасно известно, почему он меня выдал. Для очистки собственной совести. Чтобы сказать себе: „Я больше не священник. Я волен выбирать свой путь в жизни. Но я по-прежнему остаюсь честным гражданином. Преступление должно быть наказано!“

Ронан поднялся, отыскал пистолет и, положив перед собой, нежно погладил кончиками пальцев. Последний его верный товарищ. Письмо получается что-то чересчур длинным. А самое трудное еще впереди.

«Итак, меня арестовали. А моя невеста покончила с собой».

Рука отказывается писать дальше. Буквы делаются все менее и менее разборчивыми. Ронан отталкивает письмо и, чтобы успокоиться, делает круг по комнате. Трет пальцы, сжимает их, разжимает, затем вновь возвращается, садится, но каждое новое слово — пытка. Он зачеркивает последний абзац и прилежно начинает писать его заново: