Колин Уотсон - Здесь был Хопджой

Главный констебль отметил появление Пербрайта тихой, терпеливой улыбкой сквозь стекла оранжереи. Улыбка эта возвещала о его готовности поставить общее благо выше петуний и долг превыше всех радостей.

Пербрайт был жестом приглашен присесть на жесткую скамью под сенью лавров, растущих в соседнем саду, откуда можно было слышать, как супруга городского землемера скоблит пригоревшую сковородку и периодически восклицает «о!» или «неужели?», не давая затухнуть монотонному бормотанию зашедшей на кухню гостьи.

Мистер Чабб непринужденно облокотился на решетчатую изгородь и устремил взгляд в никуда.

— Это дело с Беатрис-Авеню, сэр, — начал Пербрайт. — Я бы хотел сообщить вам все, что нам пока удалось собрать, и выслушать ваше мнение. Возможно, наши первые впечатления были ошибочными.

— А, — кивнул мистер Чабб почти одобрительно. — Этого всегда следует ожидать, мистер Пербрайт. И нет ничего зазорного в том, что первоначальные расчеты оказываются неверными. Если у вас, скажем, есть пакетик с семенами, это еще не значит, что из них вырастет именно то, что на пакетике написано.

— О нет, сэр.

Мистер Чабб на несколько дюймов спустился со своего Олимпа и положил руку на спинку скамьи.

— Одно я скажу тебе, мой мальчик. Я очень доволен, что ты уверенно взялся за это дело, а не оставил его нашим тяжеловесам. Я не сомневаюсь в компетентности майора Росса и его сотрудника, но люди посторонние, видимо, никогда не смогут понять, почему жители маленького городка, вроде нашего, поступают так, как поступают, а не иначе. А это, знаешь ли, важно. Очень важно. — Поучительное выражение растворилось на его лице, мистер Чабб опять воспарил к своим высотам. — Сожалею, что прервал вас, инспектор. Продолжайте.

— Как раз когда я выходил из кабинета, — Пербрайт пошарил в «дипломате», который не выпускал из рук, — мне пришла в голову интересная мысль насчет того анонимного письма, с которого все и началось. Вы, конечно, его помните. — Он протянул главному констеблю сложенный пополам лист бледно-голубой бумаги. — А теперь взгляните вот на это, сэр: мы нашли его среди прочих бумаг в спальне Хопджоя.

Мистер Чабб открыл обложку блокнота, который Пербрайт достал из своего «дипломата». Он сравнил письмо с верхним листом блокнота, потом разгладил один лист на другом. Х)ни совпадали по размеру, цвету и качеству бумаги.

— Можно даже проследить продавленные шариковой ручкой строчки, — добавил Пербрайт. — Они различимы на первых двух-трех страницах.

— Н-да, теперь его вряд ли назовешь анонимным, — сухо заметил мистер Чабб. Он наблюдал, как Пербрайт сворачивает письмо и вкладывает его в блокнот, откуда оно когда-то было вырвано. На его лице появилось сердитое выражение. — Как же, черт возьми, прикажете тогда все это понимать? Неудачная шутка или что?

— Для Периама эта шутка могла бы обернуться смертным приговором за убийство, сэр.

— Ну нет, клянусь богом, это уж вы переборщили, — пробормотал мистер Чабб.

— И однако, — настаивал Пербрайт, — все вполне могло этим и кончиться. Свидетельства того, что он убил своего постояльца и потом избавился от тела, на первый взгляд казались очень впечатляющими. Мы получаем это письмо и естественно приписываем его одной из соседок, которая случайно слышала их ссору, а может быть, даже и видела что-нибудь похожее на драку. В письме особо упоминается ванная комната — довольно убедительный нюанс, должен сказать. У нас нет другого выбора, кроме как начать расследование. Вот тут-то все они и выходят на свет — признаки того, что в доме творились мерзкие, зловещие дела: пятна крови, заляпанная парафином ванна, прожженный кислотою пол, молоток, испачканный в крови и с прилипшими к нему волосами. А в саду мы находим зарытые осколки бутыли, корзину от которой — слишком большую, чтобы ее можно было тоже зарыть, и слишком прочную, чтобы разломать, — в спешке засунули в гардероб подальше от глаз.

Мы заглядываем в канализацию — это тоже, конечно, нетрудно было предугадать — и полностью убеждаемся, что тело убитого растворили в кислоте. Но чье? Вне всяких сомнений, того из двух, кто проиграл схватку в ванной, о которой нам так предусмотрительно написала страдающая бессонницей соседка или сосед. Победитель, когда мы установим, кто это, разыскав его, автоматически оказывается убийцей.

Оставшийся в живых — им оказался Периам — был должным образом найден. Он не уезжал далеко, но сам по себе этот факт ничего не значит: он вполне согласуется с самоуверенностью человека, который решается совершить и скрыть такое поистине чудовищное злодеяние. В самом деле, все обстоятельства, в которых мы его обнаруживаем (как вы, без сомнения, сами отметили, сэр), складываются в классический портрет преступника. Утешение в половой связи, броский дорогой отель с современными удобствами, пользование машиной жертвы, а кроме этого, и его девушкой — все это рисует перед нами картину, практически не оставляющую надежд на оправдание.

Инспектор прервался, чтобы закурить сигарету. Мистер Чабб смотрел' на него очень внимательно. Он пытался убедить себя, что эта мысль о классическом поведении убийц на самом деле уже приходила ему в голову.

— Такова, сэр, — продолжил Пербрайт, — была ситуация в том виде, в каком ее нам представили. «Представили» я, разумеется, употребляю в качестве рабочего слова, сэр… Дело, не сходя с места, можно было направлять директору государственного обвинения и, осмелюсь утверждать, обвинительный акт по делу Периама последовал бы автоматически. Но вы со свойственной вам дальновидностью не стали торопиться, сэр.

Главный констебль, скромно потупясь, рассматривал группку пограничных растений у своих ног.

— Было практически неизбежно, — возобновил свой рассказ Пербрайт, — что какая-то часть столь сложной и запутанной махинации не выдержит более пристальной проверки. И лабораторные эксперты заметили накладку. Волосы на молотке действительно были с головы Хопджоя — или, по крайней мере, соответствовали найденным на его одежде, — но попали они на молоток не в результате удара, который проломил ему голову. По словам Уорлока, их остригли ножницами и прилепили туда.

— Да, но кровь…

— Достаточно было неглубоко прорезать собственный палец — скажем, углом тогд же бритвенного лезвия, — чтобы получить нужное количество крови для молотка, а возможно, и для того, чтобы оставить несколько пятен в комнате.

— Ссора-то, однако, была, мистер Пербрайт. Я полагаю, мы не должны позволять этим ребятам с микроскопами уводить нас слишком далеко от этого факта.

— О да, ссора, конечно, была, — согласился Пербрайт. — Периам не отрицал этого, хотя свободно мог настаивать на обратном. Но, насколько я помню, я докладывал вам, что, по словам Периама, ссора получилась какая-то очень односторонняя; кричал и выходил из себя только Хопджой. Если мы примем эти слова на веру, не вправе ли мы будем предположить, что весь шум был поднят с вполне определенной целью — разбудить соседей и запечатлеть в их головах факт ссоры.

— И что же, кто-нибудь из них действительно проснулся?

— Те, с кем я разговаривал лично, ничего не слышали. Но сержант Лав в данный момент опрашивает жителей домов, примыкающих к Беатрис-Авеню сзади. У этих людей была гораздо лучшая возможность услышать любой шум, если таковой доносился из дома: звук бы долетал напрямую через сады.

Главный констебль кивнул:

— Хорошо. Теперь эта история с исчезнувшим телом — как вы ее объясняете? Я имею в виду то, что мы обнаружили в канализации, ну и все остальное.

— Вам приходилось что-нибудь читать о каннибализме, сэр?

— Не скажу, чтобы я особо этим интересовался, мистер Пербрайт, нет.

— Видите ли, говорят, что человеческое мясо очень похоже на свинину.

— Вот как.

— И вчера, более-менее случайно, я узнал, что с фермы, где Хопджой был регулярным гостем и вообще, я бы сказал, близким человеком, исчезла при таинственных обстоятельствах половина свиной туши. В багажнике его машины и в двух-трех местах в самом доме Уорлок обнаружил следы крови какого-то животного.

Почти целую минуту мистер Чабб в молчании наблюдал за продвижением уховертки обыкновенной по поперечине деревянной решетки, отделявшей его сад от соседнего.

— Я полагаю, мы не должны забывать, — произнес он наконец, — что дурачить людей таким образом и составляло основную линию поведения этого парня. Однако это совершенный стыд, когда подумаешь, какие деньги у нас тратятся на разведывательные службы. Беда в том, что они живут в своем, ими самими выдуманном мире. Я, честно говоря, не представляю, как мы сможем к нему подступиться. Я хочу сказать, мы не можем предъявить ему никакого обвинения.

Пербрайт поджал губы.

— Поведение, могущее повлечь за собой…

— …нарушение общественного спокойствия? — с грустным отвращением закончил фразу Чабб. — Вы, я смотрю, все еще наивно полагаете, что коллеги Хопджоя свободно позволят нам привлекать его к ответу, не правда ли? Да ведь с этой организацией иметь дело хуже, чем с трижды чертовым Дипломатическим Корпусом. Хопджои всплывет вскоре где-нибудь, расскажет им новую сказку про белого бычка и начнет подбирать себе других кредиторов, дайте только срок.