Лилиан Браун - Кот, который любил Брамса
– Ну что ты, Квилл, – засмеялась Розмари. – Он просто чует индейку в духовке, вот и всё.
ЧЕТЫРНАДЦАТЬ
Розмари забрала свою машину из гаража в Мусвилле, а Квиллер – письма на почте.
– Я слышала по радио печальную новость, – сказала Лори. – Какая ужасная смерть!
– Вполне в духе тети Фанни, – возразил Квиллер. – Согласитесь, смерть весьма драматическая, именно такая, какой ей хотелось бы умереть.
– Мы с Ником завтра пойдём на поминальную службу.
– Мы сейчас едем в Пикакс, – сообщил Квиллер, – и кошек берём с собой. Кто-то вчера забрался к нам в коттедж, но Коко, видимо, напал на этого грабителя и прогнал его.
– Напал? Коко? – От удивления Лори широко открыла голубые глаза.
– На ковре была кровь, а Коко с необычным рвением вылизывал лапы. Если у вас появится человек с расцарапанным лицом, дайте мне знать. Во всяком случае, пока эта история не разъяснится, я не оставлю Коко и Юм-Юм одних в коттедже. Сейчас они сидят в машине, нарушая покой обитателей Мэйн-стрит.
Розмари вернулась на машине в Мусвилл, и сейчас же все четверо отбыли в Пикакс, на самой малой скорости, какая только и была приемлема для Юм-Юм.
Розмари сказала, что механик гаража тоже собирается на панихиду.
– У Фанни в Мусвилле настоящий фан-клуб, – заметил Квиллер. – Эффектное возвращение в родные края для женщины, носящей презираемое здесь имя – Клингеншоен.
Он крутанул руль, объезжая мёртвого скунса, и оба сиамца обеспокоено подняли носы, принюхались, прижали уши и встопорщили усы.
– Я всё думаю об этом запахе на индюшачьей ферме, – проговорила Розмари. – Нет, в птичнике не так пахнет. Совсем не так. Тут что-то другое. Скорее уж, дурной запах, исходящий от человека. По-моему, тут дело в диете: этот фермер ест что-то не то. Мне бы хотелось дать его жене несколько советов, разумеется, так, чтобы не обидеть её.
В этот момент машину подкинуло на выбоине, и Юм-Юм выдала целую тираду сиамских ругательств, которая продолжалась до самого Пикакса.
Квиллер остановил машину перед внушительным трехэтажным зданием.
– Вот мы и вернулись в Мэндерли. – сострил он. 10
Так вот как называется это место? – простодушно спросила Розмари.
Сиамцев заперли на кухне вместе с синей подушкой, латкой и миской воды. Квиллер и Розмари продолжили поиски завещания.
Письменный стол в библиотеке оказался массивным сооружением английской работы, с ящиками, набитыми налоговыми квитанциями, свидетельствами о рождениях и смертях, страховыми полисами, купчими, информационными бюллетенями, оплаченными счетами, описями домашнего имущества, векселями столетней давности – завещания не было.
В спальне стоял изящный французский секретер, отведенный исключительно под личную переписку: любовные письма двадцатых годов; глупые записочки о «красавчиках», которыми Фанни обменивалась с матерью Квиллера, когда они учились в колледже; короткие послания сына Фанни из пансиона; недавние письма на фирменных бланках «Дневного прибоя». Завещания и тут не было.
– Вот что-то интересное, – оживилась Розмари. – Из Атлантик-Сити. Просят Фанни взять Тома к себе в дом работником. – Она быстро просмотрела письмо. – Ой, Квилл! Он же бывший заключенный! В письме говорится, что его должны досрочно освободить… но ему нужно где-то осесть… получить работу. Он не слишком умён… но трудится на совесть… выполняет всё безотказно, и от него не бывает никаких неприятностей… Ты только послушай, Квилл. Он был осужден на десять лет, но выпущен досрочно за хорошее поведение… Ох, что же это за публика, с которой тётя Фанни водилась в Нью-Джерси?
– Могу себе представить, – ответил Квиллер. – Идём обедать.
Он проверил, всё ли в порядке у сиамцев; кошки устроились со своей подушкой на холодильнике и были вполне довольны, насколько возможно в таких обстоятельствах.
Работника тети Фанни он нашёл во дворе.
– Здравствуй, Том, – начал он. – Вот какая беда тут у вас приключилась…
За эти дни Том утратил мягкое, мальчишеское выражение лица и выглядел лет на двадцать старше. Он кивнул, но глаз не поднял, вперив их в траву.
– Ты идёшь завтра в церковь на заупокойную службу?
– Никогда не ходил. Не знаю, что там делать.
– Просто прийти, сесть, слушать музыку и то, что будут говорить. Попрощаешься с мисс Клингеншоен. Ей было бы приятно знать, что ты пришёл.
Том опёрся на грабли и низко наклонил голову. В глазах у него стояли слезы.
– Она была добра к тебе, – продолжал Квиллер, – но и ты ей очень помогал. Помни это. Ты сделал последние годы её жизни легче и счастливее.
Том размазал слезы по лицу рукавом. Его горе было таким сильным, что Квиллер – впервые после того, как узнал о смерти Фанни, – почувствовал, что у него сжимается горло. Он прокашлялся и заговорил о разбитом окне в коттедже.
– Сейчас там вставлен кусок картона, но если пойдёт сильный дождь да ещё подует ветер с востока…
– Я всё сделаю, – тихо ответил Том.
Кафе, где подавали второй по омерзительному вкусу кофе во всем Мусвилле, в этот обеденный час было наполнено посетителями и разговорами о трагедии с мисс Клингеншоен. Ни одна церковь не могла вместить ожидаемое количество народу, поэтому было решено, что служба пройдёт в спортивном зале школы. Пасторы всех пяти церквей отслужат заупокойную службу. Потом споёт хор местного клуба. Окружной уполномоченный сыграет сигнал «отбой» на горне времен Первой мировой войны. На специальную платформу водрузят любимую качалку Фанни Клингеншоен, и дети, проходя один за другим, будут бросать в пустое кресло по одному розовому бутону.
Много, разумеется, было и разговоров о завещании. Большой каменный дом обещан Историческому обществу под музей, а каретный сарай – Обществу живописи под художественную галерею и студию. Ходили слухи, что изрядная сумма достанется Комитету по образованию для строительства огромного, чуть ли не олимпийского бассейна. В целом у посетителей кафе, особенно у молодых, среди которых затесалось несколько девиц по имени Франческа, жалость мешалась с волнением и благодарностью.
– Надеюсь, она упомянула в завещании Тома, – сказала Розмари. – Хорошо бы она оставила ему синий грузовичок. Он нянчится с ним, как с младенцем.
– А что, если мы не найдём завещания?
– Всё достанется государству и юристам. После обеда поиски продолжились в гостиной, где стоял лаковый китайский столик, набитый, как выяснилось, фотографиями: ферротипами, любительскими снимками, портретами, сделанными в фотоателье и вырезанными из газет. Квиллер попытался определить, кто из усатых мужчин был дедушка Клингеншоен, а кто из девушек с кудряшками и блестящими глазками – Минни К., но Розмари потащила его прочь.
Наверху их ждали туалетные столики с мраморными столешницами, высокие комоды и платяные шкафы. Розмари организовала поиски, взяв на себя личные комнаты Фанни и отправив Квиллера в другие. Потом, сидя на верхней площадке высокой лестницы, где произошла трагедия, они обменялись результатами поисков.
– Я не нашла ничего, кроме одежды, – сообщила Розмари. – Только представь, настоящие шёлковые чулки и шёлковое белье! Стопки льняных носовых платков… несколько дюжин белых лайковых перчаток, уже пожелтевших… и всё пахнет лавандой. А что ты нашёл?
Успехи Квиллера были столь же неутешительны.
– Тонны постельного белья. Пахнущие кедром одеяла в дюйм толщиной. Белые полотенца в таком количестве, что хватило бы для турецких бань. И скатерти, которыми можно устлать футбольное поле.
– Теперь куда направимся?
– Здесь должен быть сейф. Он может быть встроен в мебель или отделанную панелями стену либо спрятан за картиной. Если Фанни так стремилась скрыть содержание своего завещания, она непременно хранила его в сейфе.
– Нам для этого потребуется не одна неделя. Тебе придется разобрать на части весь дом.
Далекий вопль эхом отдался в тихих комнатах.
– Это Коко, – сказал Квиллер. – Он протестует против того, что его заперли так надолго. Знаешь, Розмари, у этого маленького дьявола какое-то шестое чувство на подобные вещи. Пусть он погуляет по дому, а мы посмотрим, что его заинтересует.
Как только Коко выпустили из кухни, он прошествовал через буфетную в столовую с достоинством монарха, наносящего визит. Голова гордо поднята, уши стоят как корона, хвост, как говорится, трубой. Он внимательно обнюхал резных кроликов и фазанов, украшавших дверцы гигантского буфета, в котором, однако, держали только супницы и столовое серебро. В холле его привлекло пятно на ковре у подножия лестницы, в настолько, что Квиллер поругал его за плохой вкус, В гостиной он изучил клавиши старого пианино и потёрся о его толстые ножки. В библиотеке и оранжерее его ничего не заинтересовало, но зато там он обнаружил ступеньки, ведущие в подвал, в английский паб.
Это была обшитая тёмными панелями комната с каменным полом, несколькими столами из пивной и грубыми деревянными стульями. За громоздким баром высились причудливые резные полки, отделанные цветным стеклом. Коко пошастал позади бара и вдруг замер. Медленными шагами он приблизился к стоящему под баром шкафчику. Квиллер предостерегающе прижал палец к губам. Ни он, ни Розмари не осмеливались шелохнуться или громко вздохнуть. И тут Коко прыгнул. Раздался испуганный писк, и огорченный Коко забегал взад-вперёд.
