Джон Карр - За красными ставнями
— Не имею ни малейшего… — Альварес случайно посмотрел вправо на узкую улочку, спускающуюся к Литл-Сокко. То, что он увидел, парализовало его. Глаза Альвареса становились все шире и шире, наполняясь слезами восторга. — Oh, brulez-moi![65] — прошептал он.
Морин тоже посмотрела направо и сперва ничего не увидела. Правда, на Литл-Сокко стало необычайно тихо, если не считать почтительного бормотания. Головы в красных фесках, капюшонах, современных шляпах и просто без всего с уважением склонились. Приезжие следовали местным обычаям — Морин видела, как нарядная француженка, датский матрос и молодой американец, у которого висел на шее фотоаппарат, вместе с благочестивыми детьми ислама прижались к стенам, освобождая место для портшеза, медленно приближавшегося по узкой улочке.
Альварес мог бы объяснить Морин, что это испанский портшез конца XVIII века, с тяжелыми продольными рукоятями, снабженными золотыми набалдашниками, взятый из лиссабонского музея.
Сейчас его несли четверо крепких арабов — двое спереди, а двое сзади, — топая в пыли босыми ногами. Их лица выражали глубокое почтение. Бегло взглянув на человека, сидящего в портшезе, Морин сначала не заметила ничего из ряда вон выходящего.
Пассажир был древним патриархом с массивным бочкообразным телом. На голове у него красовалась зеленая феска, символизирующая совершенное паломничество в Мекку. Смуглое лицо было властным и в то же время печальным, словно после долгих размышлений о судьбах мира. Под носом виднелись седые усы, а широкая седая борода опускалась на плотный халат.
— Хуан! — воскликнула Морин. — Но ведь это…
Присмотревшись, она обнаружила на лице патриарха очки в роговой оправе. В углу рта торчала вверх под углом сорок пять градусов длинная черная сигара, которой он с удовольствием попыхивал.
— Прошу прощения, сэр! — окликнул чей-то голос.
Когда портшез приблизился к Литл-Сокко, молодой американец не мог больше сдерживаться. Вынув фотоаппарат из футляра, он шагнул вперед и приготовился к съемке.
Патриарх, казалось, не возражал. Напротив, он произнес глубоким гортанным голосом несколько слов, заставивших носильщиков остановиться.
Уперев левый кулак в бок, как Виктор Гюго, патриарх устремил перед собой суровый взгляд. Затвор фотокамеры щелкнул. Молодой американец быстро шагнул назад.
— Спасибо, сэр, — поблагодарил он.
Патриарх величаво махнул рукой:
— Не за что, сынок.
Американец подпрыгнул вверх минимум на два фута, пытаясь разглядеть, кто проделал этот трюк с чревовещанием. Но смуглые лица были серьезными и строгими.
— Сделайте что-нибудь, Хуан! — взмолилась Морин. — У него будут неприятности!
— Дорогая моя, он не вылезает из неприятностей с тех пор, как появился на свет.
— Но если они узнают, что он не тот, кем кажется? Я имею в виду… не святой человек из Мекки?
— Если вы посмотрите на другую сторону улицы, Морин, то увидите торговца с подносом, продающего туристам красные фески по сотне песет за штуку. Дети ислама гордятся, что любой человек может носить их символ. Хотя что касается зеленых фесок… — Альварес поднялся. — Возможно, вы правы. Следуйте за мной.
Чувствуя себя цепляющейся за хвост кометы. Морин поспешила за Альваресом. Все на Литл-Сокко и без униформы узнали ужасного коменданта, по их мнению вовсе лишенного человеческих чувств. В толпе послышался глухой ропот.
Альварес, никогда не носивший оружие, не обращал на это внимания. Подойдя к портшезу сэра Генри Мерривейла (чью личность более нет смысла скрывать), он почтительно поклонился и заговорил по-арабски. Ворчанье толпы сменилось одобрительными возгласами.
— Что вы сказали? — шепнула Морин, вцепившись ему в плечо.
— Я сказал, — пробормотал Альварес, едва разжимая губы, — что святому человеку не следует появляться в столь людном месте ради собственной безопасности.
Тем не менее Альварес не мог не восхищаться изобретательностью старого нечестивца. Г. М. нашел единственно возможный способ передвигаться по Танжеру без риска попасть в толчею или быть сбитым машиной.
— Разве я не прав, о почтенный мудрец? — осведомился Альварес по-арабски.
«Почтенный мудрец» бросил на него злобный взгляд из-под накладных седых бровей.
— Yk moogle ik, — проворчал он в бороду. — He-no-kafoozalum. Оставьте меня в покое!
Альварес поднял голову и повысил голос.
— Почтенный порвал свой халат и хочет починить его у портного — пусть даже у неверного, — сымпровизировал он и скомандовал: — Поверните паланкин в другую сторону!
Носильщики с торжественными лицами (арабы — прирожденные актеры) сразу же развернулись таким образом, что задняя пара теперь смотрела вперед. В спешке маневр был проделан неуклюже — портшез качнулся так резко, что пассажир вылетел бы наружу, не обладай он столь солидным весом. Изнутри вырвался поток сквернословия, сопровождаемый клубами дыма, словно портшез загорелся.
— Вперед! — приказал Альварес.
Толпа расступилась, и процессия двинулась вверх по той же узкой улочке. Альварес знал все лавки в Танжере, включая подпольные. Глядя на витрины с правой стороны, он велел носильщикам остановиться шагов через тридцать и, повернувшись, сделал жест рукой, приглашая Г. М. выйти.
— Будьте любезны спуститься, о патриарх. Мы прибыли. Пусть паланкин подождет нас снаружи.
«Патриарх», поняв жест, если не слова, слез с сиденья и с достоинством двинулся вперед между рукоятями. Великолепный темно-красный халат из плотной ткани с шелковой подкладкой и серебряным шитьем на груди и рукавах скрывал его монументальное брюхо и, в свою очередь, был прикрыт до пояса седой бородой.
Отойдя от портшеза, он злобно уставился на вывеску с эмалированными буквами: «Рене Топен: английский портной». Внизу было добавлено по-французски: «Ранее работал в Париже».
Все еще дрожа от гнева, Г. М. поднял руку, благословляя всех, находящихся в поле зрения, и открыл дверь.
— После вас, — сказал Альварес Морин и последовал за ней.
Помещение было мрачноватым, но просторным; здесь пахло как в лавке старьевщика. Справа висел длинный ряд костюмов, слева — пальто и куртки, а на столах в центре лежали рубашки и носки таких ярких цветов, что у Г. М. алчно заблестели глаза. Тем не менее он сердито посмотрел на Альвареса из-под накладных бровей, выдернул изо рта вместе с клоком бороды сигару, бросил ее на пол и наступил на нее ногой.
— Что это за игра? — прогремел Г. М. — Почему меня вышвырнули с Литл-Сокко, как шлюху с Джермин-стрит? Господи, да я заслужил медаль за сегодняшнюю работу!
— Очень сожалею, сэр Генри, — официальным тоном ответил Альварес. — Но вам лучше не надевать зеленую феску прилюдно, даже будучи замаскированным.
Г. М. поднял руку и сдвинул вперед зеленую феску, обнажив часть лысины, в отличие от лица не покрытой ореховым маслом.
— Что не так с этой шапкой? — ворчливо спросил он. — Я приобрел ее с помощью этой прекрасной девушки, Луизы Бономи.
— Сэр Генри! — воскликнула Морин. — Неужели вы уже начали волочиться за какой-то ужасной женщиной?
Лицо патриарха вновь приняло мученическое выражение.
— Видите? — осведомился он, адресуясь к Морин. — Какой же у людей грязный ум! Подозревать меня, святого человека… Нет! Я абсолютно…
— «Луиза…» — Альварес присвистнул. — Вспомнил! «Луиза Бономи. Маски и костюмы». Это костюмерная лавка рядом с ювелирной фирмой «Бернштейн и компания» на рю дю Статю.
— Верно! — согласился патриарх, с самодовольством поглаживая седые усы и бороду. — Смотрите! Это настоящие человеческие волосы, а не какая-нибудь пакля, подвешенная крючками на уши. Каждый волосок приклеен к подбородку. Такой бороды не было ни у кого со времен Моисея.
— Но зачем вам вообще понадобилось таскать на себе этот ужасный реквизит? — допытывалась Морин.
— Потому что я замаскирован! — отозвался Г. М. не терпящим возражений тоном, словно дано исчерпывающее объяснение. — Благодаря этому я посетил лавки и… э-э… другие места в Казбе, прошелся по рыбному рынку, нанес визит в британское консульство…
— В таком виде? — воскликнула Морин.
— Ну… может, и нет. Но я часто играл в гольф со стариной Хэнком Джефферсоном, который теперь здешний консул, и хотел поболтать с ним. Кроме того, я попросил носильщиков прокатить меня в шлюпке по гавани…
— Зачем?
— Не важно. — Г. М. гордо поднял голову, словно благородный арабский разбойник. — Они ни разу меня не заподозрили. Что с того, если я не знаю ни слова по-арабски, кроме нескольких ругательств? Я ведь святой человек, не так ли? Поэтому я практикуюсь в английском и французском, дабы проповедовать неверным в Брайтоне или Дьепе. — Г. М. гордо выпрямился. — Вряд ли меня распознали у торговца коврами в Казбе, — продолжал он. — Там я купил этот халат и многие другие вещи. Хитрый недомерок… — Г. М. протянул руку, указывая невероятный рост в четыре фута, — с зубами торчком и голосом с диапазоном от писка летучей мыши до мурлыканья кошки. «В Танжере можно купить все», — пищит летучая мышь. А кошка мурлычет: «За хорошую цену».
