Эрл Гарднер - Спальни имеют окна
— У вас действительно необузданное воображение, — презрительно сказала она.
— На вашем месте я бы поторопился… Иначе я передам информацию полиции.
— А что мне сделает полиция? — сказала она презрительно.
— Полиция может вызвать вас в суд в качестве свидетеля… После того, как выяснят эту историю с чеком на пятьсот долларов. Конечно, сначала в суд вызовут представителей вашего банка, а потом уже и вас.
Она опустила глаза и задумалась.
— Я надеюсь, мне не придется ждать целый день.
Она вздохнула.
— Дайте мне сигарету, Дональд.
Я дал ей прикурить. Она сделала глубокую затяжку, выдохнула дым и начала внимательно изучать кончик сигареты, очевидно раздумывая, как найти выход из затруднительного положения.
Наконец она сказала:
— Ладно, Дональд, вы победили.
— Расскажите мне все.
— Минерва и я были близкими друзьями и проводили много времени вместе, вместе ходили на свидания и развлекались. Мы друг друга прекрасно понимали. Она не особенно увлекалась мужчинами, но нам доставляло особое удовольствие понаблюдать, как будут развиваться события. Мы обе любили приключения.
— Поэтому она и жила здесь и работала у Доувера Фултона?
— Да. Она была у него секретаршей.
— Ну а потом?
— Потом она уехала в Колорадо. У нее там богатые родственники. Она встретила Стэнвика Карлтона. Не то чтобы она влюбилась в него, этого не было, но она знала, что он хорошая партия, и решила обкрутить его.
И вот она поставила себе цель и обкрутила.
— А потом что?
— Через некоторое время ей надоела эта скучная респектабельная жизнь. Она была достаточно умна, чтобы понять, что с прошлым покончено, но все-таки ей хотелось иногда поговорить о былом. Поэтому она наведывалась ко мне, и мы, бывало, ночи напролет вспоминали свои похождения. Потом у нее был отпуск, и она решила провести его вместе со мной где-нибудь на берегу моря. Она говорила, что в Колорадо слишком высоко и это действует ей на нервы. И вот она спустилась с гор, и мы отправились к морю вдвоем.
— И начали крутить любовь?
— Не говорите глупостей, — сказала она. — Мы немножко пофлиртовали, вот и все. Минерва была замужем. У нее было все: положение в обществе, деньги, хороший дом, слуги, в общем все, что ей хотелось иметь.
Правда, я не думаю, что она была так уж безумно счастлива. Минерва любила смех, движение, разнообразие. Но она понимала, что ей придется угомониться рано или поздно. Она угомонилась, и вот что из этого вышло.
— Но мужчины к вам приставали?
— Когда?
— Ну там, на берегу.
— Ко мне?
— Нет, к вам обеим.
— Конечно, приставали. Я еще не знала такого мужчину, который бы рано или поздно не пытался это сделать.
— Ну а что делала Минерва в таких случаях?
— Водила за нос, отшучивалась. Конечно, у нас были кавалеры, приятели, компаньоны… И был один парень, который совершенно помешался на ней, но из этого ничего не вышло.
— Минерва сфотографировалась с ним на пляже.
— Откуда вы знаете?
— Я видел снимок.
— Дональд Лэм, скажите честно, это вы украли пленки? Держу пари, что вы. Я весь дом обыскала…
Я… Но почему… вы…
— Конечно, я их захватил с собой. Вы же не хотели их показывать.
— Мне это не нравится.
— Давайте оставим эту тему и вернемся к главному предмету разговора. Подозревал ли Стэнвик Карлтон о том, что происходило во время этого отпуска?
— Я вам говорила уже, что ничего ровным счетом не происходило. Водили за нос парочку простачков, вот и все.
— И один из них был Том Дэрхэм?
— Никогда в жизни не видела Тома Дэрхэма, как вы его называете, кроме одного раза, когда была у тети Амелии. Я вам уже рассказывала, как он вошел и как нас не представили друг другу.
— Тогда зачем же понадобилось Минерве устанавливать за ним слежку?
— Она не думала ни о какой слежке. Она просто хотела выяснить, кто он такой и какие у него отношения с тетей Амелией.
— Откуда она знала, что он знаком с вашей тетушкой?
— Не знаю. Честно, не знаю, Дональд. Минерва пришла ко мне в субботу утром. Мы виделись с ней и до этого несколько раз, и она была очень подавлена. А в субботу у нее было хорошее настроение, даже ликующее. Казалось, что она избавилась от чего-то, что ее тревожило.
Она была очень возбуждена. Дала мне чек на пятьсот долларов и попросила, чтобы я пошла в агентство и наняла именно вас для того, чтобы выяснить личность этого человека. Она также сказала, что он знаком с моей тетушкой, и, когда она описала его, я его сразу узнала.
— И вы не знаете, чего он хотел от вашей тетушки Амелии?
— Господи, конечно нет. Минерва сказала, что он будет у тети в четыре часа.
— Так вы не знаете, хотел ли он жениться на ней, или продать ей что-то, или…
— Не знаю. Может быть, он агент по страхованию жизни. Я вам все выложила, и теперь вы можете приступить к расследованию, но, если вдруг что-нибудь случится, я должна быть уверена, что следы опять не приведут к Минерве. Это ее ужасно тревожило. Она говорила, что если что-нибудь случится и если кто-нибудь состряпает дельце против нее, то следы должны вести только ко мне и на мне остановиться.
— И что же, все это время Минерва скрывала от вас…
— Что вы имеете в виду?
— У нее был роман с Доувером Фултоном, а она вам так ничего и не сказала.
— Дональд, я этого никак не могу понять. Я почти уверена, что Минерва мне бы обязательно сказала, если… если бы там был роман. Ей не было смысла скрывать от меня что бы то ни было. Она это знала. Я никак не могу понять этой истории с Доувером Фултоном.
— Где вы были в субботу вечером около десяти часов? — спросил я.
— Я… меня не было дома.
— Подруга?
— Не ваше дело.
— Дружок?
— Так я вам и сказала…
— Я надеюсь, вы сможете доказать свое алиби.
— Алиби? Что вы имеете в виду?
— В это время было совершено убийство.
— Какое убийство? О чем вы говорите? Убийство было совершено вчера.
— Вы имеете в виду удушение чулком?
— Да.
— А я нет.
— Что значит «а я нет»?
— Я говорю об убийстве Минервы Карлтон.
— Вы хотели, чтобы я очень удивилась?
— Нет.
— Я знаю наверняка что это не самоубийство. Минерва не из тех. Она не стала бы убивать себя. Тем более что этот Доувер Фултон ничего для нее не значил. Она им восхищалась как работником и уважала его как человека.
Но Доувер Фултон, кроме обычных шуточек, никогда ничего себе не позволял, пока она работала у него.
— Он был в нее безумно влюблен?
— Вот здесь я ничего не понимаю. Не думаю, что он был в нее влюблен. Мы были очень близки с ней. И я уверена, что она не стала бы от меня скрывать, если бы что-то было.
— Вы хотите сказать, что знали ее достаточно хорошо?
— Конечно.
— Если вдруг меня будут искать у вас, скажете, что я у вас был и ушел.
— Кто-то собирается вас разыскивать?
— Возможно.
— Из вашей конторы?
— Вероятно.
— А что собирается предпринять ваша компаньонка по поводу чека, который я ей дала?
— Вероятно, спустит с вас шкуру.
— Дональд, я вам все объяснила. Теперь вы видите, что моей вины здесь нет.
— Попробуйте придумать какое-нибудь сносное объяснение… Но предупреждаю вас: уговорить Берту Кул отказаться от двухсот долларов — это все равно что превратить атомный взрыв в икоту.
И, внушив ей эту мысль, я ушел, чтобы сразиться с собственными невзгодами.
Глава 13
У меня была еще одна ниточка. Боб Элджин звонил по телефону: Вэйверли 9—8765. Я помнил адрес некоего Сэма Лаури: Рипплинг-авеню, 968. Я узнал этот адрес и имя из регистрационного удостоверения, которое находилось в машине, преследовавшей меня накануне.
Надежда была очень слабой. Можно было ставить сто против одного… Но как ни странно, я выиграл.
Я поискал фамилию Лаури в телефонной книге.
Телефона у него не было. Тогда я поискал телефон Вэйверли 9—8765. Оказалось, что это коммунальный телефон в многоквартирном доме по адресу: Рипплинг-авеню, 968.
Я поехал туда. Это была последняя отчаянная попытка. Время истекало. Когда девушки-фотографы проснутся и прочтут утреннюю газету, они определенно припомнят адрес, который они давали мне. После этого у меня останется ровно столько времени, сколько понадобится Фрэнку Селлерсу, чтобы раскинуть свои сети.
Номер 968 на Рипплинг-авеню оказался невзрачным многоквартирным домом. Лаури жил на втором этаже.
Я позвонил.
Мне пришлось ждать довольно долго.
Наконец сверху послышался голос:
— Кто там?
— Вам письмо, — сказал я.
Зажужжало электрическое устройство, и дверь открылась. Я вошел.
На лестничной площадке стоял крепко сбитый широкоплечий малый лет двадцати восьми — двадцати девяти. Похоже было, что он себя в обиду не даст ни при каких обстоятельствах. На нем были домашние туфли, брюки и пижамная куртка. Темные волосы взъерошены.
Толстая, как у борцов, шея… Сломанный нос придавал его плосковатому лицу что-то монгольское. Но в его ухмылке сквозило какое-то ленивое добродушие.
