Анне Хольт - Госпожа президент
— Но не для вас, — сказал Салхус.
— Что?
— Вы подозреваете не «Аль-Каиду».
Уоррен Сиффорд не ответил. Пальцами взъерошил волосы. Вокруг повеяло легким запахом шампуня.
— Вы — начальник Службы безопасности полиции, — наконец сказал он, чуть слишком громко. — Вы-то как думаете?
На сей раз промолчал Петер Салхус. Только постукивал ручкой по столу.
— Так я и думал, — сказал Уоррен Сиффорд.
— Я ничего не говорил.
— Конечно. Однако мы оба знаем, что «Аль-Каида» здесь ни при чем. Усама бен Ладен стремится сеять ужас, Салхус. «Аль-Каида» — это воины священной войны, движимые исступленной ненавистью. Им нужны эффектные зрелища чистого… террора. Они террористы в самом прямом смысле слова.
— Террор, — сказал Салхус, сунув ручку в ящик, — в общих чертах определяется как противозаконное деяние, где жертва насилия или угроз насилия есть не главная цель, а средство посеять ужас среди значительной группы населения. Страх и ужас. Можно ли в таком случае считать похищение американского президента терактом? Насколько я могу понять из новостных передач, — он кивнул на старый телевизор, — в вашей стране сейчас как раз и царит ужас.
— Или растерянность, — вставил Ингвар и кашлянул. — Мучительная растерянность. Что, пожалуй, еще хуже. С моей точки зрения, это совсем не похоже на террор. Я бы скорее сказал, что кто-то… — Он вздохнул, подыскивая слово и глядя на импровизированную карту Норвегии, испещренную красными точками, потом докончил: — Затеял с нами игру. Старается нас одурачить. А это совсем не в стиле Усамы бен Ладена.
Остальные двое воззрились на него. Салхус удивленно кивнул, пожал плечами, хотел что-то сказать, но тут Уоррен Сиффорд решительно встал.
— Нам пора.
Ингвар по-прежнему испытывал неловкость, когда в дверях пожимал руку Салхуса. Американец, с мобильником возле уха, уже шел к лифту.
— Ты совершенно прав, — тихо сказал Салхус по-норвежски. — С нами затеяли игру. У кого-то есть мотив, средства и возможность дурачить нас. Big time.[25] И черт меня побери, я уверен, этот вот господин имеет кого-то на подозрении. Если хоть что-нибудь разнюхаешь, свяжись со мной. Немедля. Договорились?
Ингвар легонько кивнул, с удивлением отметив, что рука у начальника Службы безопасности влажная и холодная.
9
Абдалле ар-Рахману сразу полюбился новорожденный жеребенок. Маленькая кобылка была вороная, в мать, но между глаз шкурка словно бы посветлее, так что есть надежда, что она унаследует белую отцовскую звездочку. Ноги казались непропорционально длинными, хотя у однодневного жеребенка они и должны быть такими. Стать многообещающая, шкурка уже сейчас гладкая, блестящая. Малышка неуверенно попятилась, когда он медленно вошел в денник, вытянув вперед руку. Кобыла враждебно фыркнула, но он быстро ее успокоил тихими ласковыми словами, погладил по морде.
Абдалла ар-Рахман был доволен. Все шло как задумано. Прямых контактов он по-прежнему ни с кем не имел. Этого не требовалось. За всю свою взрослую жизнь он никогда не совершал ненужных поступков. Люди не вечны, каждому отмерен свой срок на земле, поэтому важно жить в равновесии, следовать некой стратегии. Он смотрел на жизнь так же, как на фантастические ковры, украшавшие пол в тех трех дворцах, какие он пока считал для себя необходимыми и достаточными.
Ковровщица всегда действовала по плану. Начав работу, она ткала отнюдь не наобум. Знала, что должно получиться, и не спешила. Порой на нее нисходило вдохновение, и она по наитию вплетала в свой ковер изумительно красивые детали. Совершенство ручной работы как раз и заключалось в крохотных отклонениях от правильности, от изначально намеченного плана, при всей симметрии и порядке.
Самый красивый ковер лежал у него в спальне. Его соткала мать, целых восемь лет вязала узелки. Ковер был готов, когда Абдалле исполнилось тринадцать, и он получил его в подарок. Чудо, а не ковер. Золотистые тона менялись в зависимости от освещения, сразу и не скажешь, какие именно цвета у тебя перед глазами. Узелки невероятно плотные, один к одному, а на ощупь шелк несказанно мягкий, даже как бы маслянистый.
Жеребенок шагнул ближе. Глаза угольно-черные, широко открытые, малышка шла боком, вскинув головку, чтобы сохранить равновесие. Беспомощно фыркнула, прижалась к матери и лишь затем сделала еще один неуверенный шажок к нему.
Жизнь Абдаллы была словно ковер, и после смерти брата он решил, какой она будет. По ходу вносил кой-какие изменения, немножко подправлял, но всегда действовал, по сути, в точности как мать — в иных местах добавил глубокого, темного оттенка, а не то вплел новую нить, красивую и подходящую к узору.
Брата — он был тремя годами старше Абдаллы — убили в Бруклине 20 августа 1974 года. В поздний час он возвращался домой от американской подруги, о которой родители даже не знали. Обнаружила его на следующее утро какая-то пожилая женщина — весь низ живота у него представлял собой кровавое месиво. Отец немедля вылетел в США, а через месяц вернулся стариком.
Убийство так и не раскрыли. Несмотря на высокое положение отца на родине и безусловное уважение к нему американских властей, уже через две недели следователь пожал плечами и, пряча глаза, заявил, что преступников, к сожалению, найти не удастся. Убийств происходит так много, а большинство молодых парней по-прежнему не понимают, что надо держаться подальше от опасных районов и после полуночи сидеть дома. И людей в полиции не хватает, посетовал он и закрыл тонкую папку с делом.
Отец Абдаллы был знаком с человеком, который впоследствии станет первым президентом Бушем, оказал ему немало услуг и полагал, что может попросить кое-что взамен. Однако он не сумел связаться со своим влиятельным другом. Всего несколькими днями раньше Ричарду Никсону пришлось оставить свой пост. Новым президентом США стал Джералд Форд. И в тот вечер, когда в бруклинском переулке убили юношу-иностранца, президент Форд объявил, что пост вице-президента займет Нельсон Рокфеллер. Глубоко разочарованному и обиженному Джорджу Бушу Старшему было не до забытого арабского друга, вскоре он уехал в Китай зализывать свои политические раны.
Той осенью шестнадцатилетний Абдалла разом повзрослел. Отец вернулся домой другим человеком. Он по-прежнему возглавлял компанию. Окружали его хорошие, дельные люди, и, хотя в первой половине 70-х нефтяную отрасль изрядно лихорадило, семейное состояние медленно, но верно увеличивалось.
Но отец стал другим. Все чаще он погружался в религиозные раздумья, почти ничего не ел. Даже не запротестовал, когда Абдалла покинул родителей и шестерых сестер и уехал на Запад получать образование, предназначавшееся старшему брату.
Компаниями, число которых росло, руководили люди прилежные, умелые. Абдалла им доверял, но уже в свои двадцать лет вмешивался почти во все происходящее. И дома старался бывать как можно чаще. Тем летом, когда ему сравнялось двадцать пять, отец умер от тоски по сыну, погибшему без малого десять лет назад.
Абдалла видел, к чему все идет, и просто вплел это в ковер своей жизни как очередное вполне ожидаемое событие. Он стал главой и единственным владельцем конгломерата, даже приблизительную стоимость которого никто оценить не мог. Только он сам знал разумную цифру, но держал ее в тайне.
Чего он не ожидал, так это отсутствия ярости.
После смерти брата лютая злоба за полгода довела Абдаллу до болезни. Реабилитационный центр в Швейцарии поставил его на ноги, ярость сменилась расчетливым спокойствием, жить с которым оказалось значительно легче. Ярость выплескивалась на всех и вся и пожирала его изнутри, как тоска пожирала отца, а расчетливый цинизм вполне поддавался контролю. Абдалла открыл для себя важность перспективного планирования и продуманной стратегии, а материнский подарок перенес в спальню, чтобы рассматривать ковер перед сном и ночью, когда иной раз просыпался от снов о брате.
Какое чудо этот жеребенок! Редко ему доводилось видеть такую красоту. Мордочка — само совершенство, с маленькими, трепещущими ноздрями. Глаза уже не испуганные, ресницы длинные, словно крылья бабочки. Малышка подошла совсем близко. Он сидел на рулоне соломы и ждал ее доверия.
— Папа!
Абдалла медленно обернулся. За оградой денника виднелась макушка младшего сына; мальчик пытался подтянуться на руках, чтобы рассмотреть жеребенка.
— Погоди минутку, — ласково сказал Абдалла. — Я сейчас выйду.
Очень-очень осторожно он погладил жеребенка по холке. Тот пригнулся, слегка вздрогнул. Абдалла улыбнулся, положил ладонь ему на мордочку. Жеребенок нервно попятился. Абдалла встал, не спеша вышел из денника и закрыл за собой дверцу.
— Папа, — радостно начал мальчик. — Сегодня у нас кино! Ты обещал!
