Гастон Леру - Тайна Желтой комнаты
— Вы говорите, что Артур Ранс обыкновенно ходил в замок пешком, но когда же он был здесь в последний раз?
— Точно не знаю, — ответил Бернье, — мы же сидели в тюрьме, и потом, этот господин никогда не проходил через наши ворота. Уезжая, он тоже не пользовался нашими услугами.
— Ну хотя бы когда он появился здесь впервые?
— Пожалуй, лет девять тому назад.
— И сколько раз на вашей памяти он приезжал в Гландье?
— Вероятно, три, если не больше.
— А когда вы видели его в последний раз — не отступал Рультабиль.
— За неделю до происшествия в Желтой комнате, — ответил привратник.
Рультабиль повернулся к госпоже Бернье.
— Значит, в выемке паркета? — спросил он.
— В небольшом углублении, — подтвердила жена привратника.
— Спасибо, — поблагодарил Рультабиль, — и хорошенько подготовьтесь к сегодняшнему вечеру. — Произнеся эту фразу, он приложил палец к губам, призывая к молчанию.
Мы вышли из парка и зашагали по направлению к трактиру.
— Вам приходилось бывать здесь без меня? — спросил я Рультабиля.
— Несколько раз заходил.
— Обычно вы обедаете в замке?
— Да, Ларсану и мне накрывают в одной из наших комнат.
— Господин Станжерсон не приглашал вас к обеду?
— Ни разу.
— Может быть, ваше присутствие в замке утомляет его?
— Не знаю. Во всяком случае, внешне он не дает нам этого почувствовать.
— И никогда ни о чем вас не спрашивает?
— Никогда! Мне кажется, он все еще погружен в состояние человека, сотрясающего дверь Желтой комнаты, где в это время убивают его дочь, и который, взломав эту дверь, не находит убийцы. Он убежден, что поскольку ему ничего не удалось обнаружить на месте преступления, то мы и подавно ничего не сможем найти. Но, зная предположения Ларсана, он считает своим долгом не мешать нам.
Затем Рультабиль рассказал мне, как он освободил привратников.
— Я попросил господина Станжерсона написать на листе бумаги следующие слова: «Обязуюсь сохранить у себя на службе моих верных привратников — Бернье и его жену, что бы они ни сказали». И подписаться.
— При помощи этой фразы, — объяснил я профессору, — мне удастся заставить заговорить этих несчастных.
Все вышло, как я и предполагал. Прочтя обязательство профессора, предъявленное им судебным следователем, Бернье заговорили. Не опасаясь больше потерять свое место, они признались в том, что так тщательно скрывали.
Привратники частенько браконьерствовали в поместье профессора Станжерсона и в ночь преступления охотились неподалеку от места происшествия. Добытых таким путем зайцев Бернье продавали хозяину «Башни», который кормил ими своих посетителей и сбывал в Париж. Такую нехитрую истину я угадал в первый же день. Вспомните фразу, послужившую нам пропуском в этот трактир: «Теперь нам придется есть говядину!» Эти слова я услышал тем же утром у решетки парка. Вы их тоже слышали, но не придали им значения. Помните, подойдя к решетке, мы на минуту остановились, чтобы взглянуть на работу Фредерика Ларсана. В это же время стоявший позади нас трактирщик сказал кому-то из домашней прислуги: «Теперь нам придется есть говядину».
Почему «теперь»? В таком таинственном деле нельзя упускать ни одной мелочи. Следует попытаться отыскать смысл во всем. Мы прибыли в поселок, взбудораженный страшным преступлением, и поэтому «теперь» означало для меня «после преступления». С самого начала я пытался отыскать связь между этой фразой и происшествием. Мы отправились завтракать в «Башню». Я произнес эту фразу и по смущенному виду папаши Матье заключил, что, кажется, попал в точку. В это время я узнаю об аресте привратников, которых трактирщик считает своими друзьями.
Теперь, когда привратники арестованы, придется есть говядину, заключил я. Нет привратников — нет и дичи. Ненависть папаши Матье к сторожу господина Станжерсона, ненависть, которую, как он уверял, разделяли и привратники, навела меня на мысль о браконьерстве. Привратников не было дома в момент преступления, это очевидно. Но почему? В связи с преступлением? Уже в то время по причинам, о которых вы узнаете позже, я полагал, что убийца не имеет сообщников. В тайне между мадемуазель Станжерсон и этим человеком привратникам места не было. Браконьерство же все как будто объясняло. При вас я забрался в их домик и обнаружил под кроватью силки и медную проволоку.
«Черт возьми, — подумал я, — вот почему привратники были в парке той ночью. Не удивительно, что они молчат у судебного следователя даже под угрозой такого тяжелого обвинения, как соучастие в преступлении». Браконьерство спасало их, конечно, от суда, но препятствовало дальнейшей службе в замке, и так как они не были замешаны в преступлении, то полагали, что их невиновность рано или поздно будет доказана, а браконьерство останется неизвестным. Во всяком случае, заговорить они всегда могли. Я лишь ускорил их признание посредством обязательства, подписанного господином Станжерсоном. Они сознались и были немедленно выпущены на свободу. За что, кстати говоря, весьма мне признательны.
Почему я не освободил их раньше? Да просто не был еще вполне уверен, что в их деле замешано только браконьерство. Надо было сперва оглядеться. Постепенно моя уверенность окрепла, а накануне происшествия в Необъяснимой галерее, испытывая нужду в верных людях, я решил привлечь их на свою сторону и прервал этот нелепый арест. Вот и все.
Я вновь подивился неумолимой логике рассуждений моего друга, которая помогла ему разобраться в этом запутанном деле с привратниками.
«В ближайшее время, — подумалось мне, — он с такой же простотой объяснит нам события тревожных ночей Желтой комнаты и Необъяснимой галереи».
На этот раз хозяина в трактире не было, и нас встретила его жена, довольная и сияющая. Я уже описывал зал, где мы теперь находились, и эту очаровательную молодую белокурую женщину, которая тут же подала нам завтрак.
— Как поживает папаша Матье? — поинтересовался Рультабиль.
— Почти без улучшения, сударь. Он все еще в постели.
— Ревматизм не проходит?
— Нет. Прошлой ночью пришлось сделать ему укол морфия. Только это лекарство и успокаивает его боли.
Она говорила ласковым и приветливым голосом. Это была действительно красивая женщина, несколько вялая, с большими кругами под томными глазами. Папаше Матье, когда его не терзал ревматизм, можно было позавидовать. Но была ли она счастлива с таким грубияном? Судя по сцене, которую нам довелось наблюдать прошлый раз, этого не скажешь, и, тем не менее, ничто в поведении этой женщины не говорило об отчаянии.
Она ушла на кухню, оставив нам бутылку превосходного сидра.
Рультабиль наполнил наши бокалы, зажег свою трубку и, не торопясь объяснил мне наконец причину, побудившую его вызвать меня в Гландье с револьверами.
— Мой дорогой друг, — сказал он, наблюдая за клубами дыма, уплывающими к закопченному потолку, — сегодня вечером я ожидаю появления преступника.
Воцарилось молчание, которое я не решался нарушить.
Затем он продолжал:
— Вчера поздно вечером ко мне зашел Робер Дарзак и сообщил, что завтра, то есть уже сегодня утром, он принужден будет уехать в Париж. Причины, заставляющие его предпринять эту поездку, были, как всегда, неотложны и таинственны. Неотложны, ибо он вынужден был уехать, и таинственны — потому что не мог их мне объяснить.
«Я уезжаю, — сказал он, — а между тем я дорого бы дал, чтобы не покидать сейчас мадемуазель Станжерсон».
Он не скрыл от меня, что ей, вероятно, вновь угрожает опасность.
«Я не удивлюсь, если следующей ночью вновь что-либо произойдет, — признался Дарзак, — но, тем не менее, я должен уехать и смогу вернуться в Гландье только послезавтра утром».
Мысль о возможной опасности пришла в голову из-за удивительных совпадений, которые существовали между его отлучками и покушениями на мадемуазель Станжерсон. В ночь Необъяснимой галереи он должен был оставить Гландье. В ночь Желтой комнаты он также не мог быть в замке, и мы знаем, что профессора действительно не было. Во всяком случае, мы это предполагаем по его словам.
Если он, тем не менее, вновь уезжает, значит, была необходимость подчиниться чьей-то более сильной воле. Я поинтересовался, не желание ли мадемуазель Станжерсон гонит его из замка. Дарзак горячо поклялся, что принял решение совершенно самостоятельно и именно поэтому опасается нового покушения, хотя бы из-за всех совпадений, на которые постоянно и довольно прозрачно намекает судебный следователь.
«Если что-либо случится с мадемуазель Станжерсон, это будет ужасно и для нее и для меня. Для нее — так как она снова окажется между жизнью и смертью. Для меня потому, что, защищаясь от обвинений, я не смогу рассказать, где находился. Я полностью отдаю себе отчет в подозрениях судебного следователя и Фредерика Ларсана, который следовал за мной по пятам во время моей прошлой отлучки в Париж. Кстати, пришлось приложить немало усилий, чтобы избавиться от его опеки. Оба этих человека недалеки от того, чтобы поверить в мою виновность».
