Гилберт Честертон - Смерть и воскрешение патера Брауна (сборник)
– О, раз вы уверовали в вашего патера и его чудотворца-ирландца, мне нечего больше сказать, – отрезал профессор Вэр. – Боюсь, вам никогда не приходилось изучать психологию.
– Да, – сухо отозвался Феннер. – Зато мне приходилось изучать психологов.
И, вежливо раскланявшись, он повел свою депутацию прочь из комнаты. Только очутившись на улице, он разразился потоком ругательств.
– Бред сумасшедшего! – горячился он. – Что было бы с миром, если бы никто не мог сказать, что он видел и чего не видел? Хотелось бы мне разнести его глупую башку и объяснить затем, что я это сделал в слепой интервал! Чудесны или нет чудеса патера Брауна, но как он сказал – так и вышло. А эти проклятые краснобаи, если и видят, что что-нибудь случилось, то уверяют, будто ничего не произошло. Знаете, я думаю, мы обязаны признать, что патер был прав. Все мы люди здоровые, крепкие, никогда ни во что не веровавшие. Мы не были пьяны. Мы не богомольны. А получилось все так, как он предсказывал.
– Согласен с вами, – поддержал его миллионер. – Возможно, что это начало величайшего сдвига в области духа. Во всяком случае, патер Браун – знаток по этой части.
Несколько дней спустя патер Браун получил очень любезную записку за подписью Сайласа Вандама, в которой тот просил его явиться в такой-то час на место происшествия для обсуждения, какие надо предпринять шаги в связи с удивительным случаем. Об этом деле уже заговорили газеты, сторонники оккультизма раздували его. По дороге к «Полумесяцу» патеру Брауну попались на глаза заголовки в газетных витринах: «Самоубийство исчезнувшего» и «Проклятие повесило филантропа».
Он нашел всех в сборе: Вандама, Эльбойна и секретаря. Но в их обращении с ним появился совершенно новый оттенок уважения и даже почитания. Они стояли у конторки Уинда, на которой лежал большой лист бумаги и принадлежности для письма. Все обернулись, чтобы поздороваться с ним.
– Патер Браун, – начал седовласый человек с Запада, которому поручено было выступить от имени всей группы и которого сознание ответственности несколько укротило. – Мы пригласили вас сюда, в первую очередь, для того, чтобы принести вам свои извинения и благодарность. Мы признаем, что вы первым отметили проявление невидимой силы. Все мы были закоренелыми скептиками. Но сейчас мы осознали, что человек должен отрешаться от скептицизма и стараться понять великие явления потустороннего мира. Вам они знакомы, вы склонны объяснять их сверхъестественным путем. Мы должны отдать все в ваши руки. С другой стороны, мы чувствуем, что настоящий документ требует вашей подписи. Мы изложили самым точным образом все обстоятельства дела для Общества психологических исследований, так как газетные сообщения отнюдь не отличаются точностью. Мы отметили, что проклятие было выкрикнуто на улице; что человек был заперт в комнате, как в ящике; что под влиянием проклятия он растаял в воздухе и каким-то неисповедимым путем материализовался в образ самоубийцы-висельника. Вот и все, что мы можем сказать. Но зато это нам доподлинно известно, мы видели это собственными глазами. И так как вы первый поверили в чудо, то, по нашему мнению, вы должны и подписаться первым.
– Нет, право, – смущенно заговорил патер Браун, – мне не хотелось бы…
– Вы предпочли бы не подписываться первым?
– Я предпочел бы не подписываться вовсе, – скромно пояснил священник. – Видите ли, человеку в моем положении не годится шутить чудесами.
– Но вы ведь сами сказали, что это чудо? – спросил Эльбойн, в недоумении уставившись на патера.
– Сожалею, – ответил патер Браун. – Боюсь, что произошла ошибка. Не думаю, что я говорил о чуде. Я только указал, что это может случиться. Вы же утверждали, что не может, – иначе это было бы чудом. А я ни одного слова не проронил о чудесах, или колдовстве, или тому подобных вещах.
– Но я полагал, что вы верите в чудеса, – перебил его секретарь.
– Да, – согласился патер Браун, – я верю в чудеса. Верю я и в то, что есть тигры, пожирающие людей, но они вовсе не мерещатся мне на каждом шагу. Если бы мне понадобилось чудо – я знал бы, куда обратиться.
– Не могу понять занятой вами позиции, патер Браун, – серьезно сказал Вандам. – Это так узко, а вы не кажетесь мне узколобым, хотя вы и пастор. Разве вы не понимаете, что подобное чудо нанесет решительный удар материализму? Оно оповестит весь мир о том, что нездешние силы могут действовать и действуют. Вы послужите религии, как ни один патер до вас.
Патер Браун весь как-то подобрался и, при всей своей неуклюжей приземистой фигурке, исполнился бессознательного достоинства.
– Не станете же вы предлагать мне, чтобы я послужил религии заведомой ложью? – проговорил он. – Я не вполне уясняю себе, что вы хотели сказать этой фразой, и, откровенно говоря, не думаю, что вы сами уяснили. Во всяком случае, раз вы так настойчиво играете на том, во что я верю, вам не мешало бы получше познакомиться с моей точкой зрения.
– Не совсем вас понимаю, – с любопытством заметил миллионер.
– Да, вероятно, – просто согласился патер Браун. – Вы говорите, что в этом деле участвовали потусторонние силы. Что за силы? Не думаете же вы, что святые ангелы взяли и повесили его в саду на дереве, нет? Ангелы падшие? Нет, нет и нет! Люди, которые это сделали, поступили очень плохо, но в пределах собственной порочности – дальше они не пошли. Они были недостаточно порочны, чтобы общаться с потусторонними злыми силами. Я кое-что знаю о сатанизме, знаю поневоле. – Он вздрогнул, будто прохваченный ледяным ветром. – Не будем говорить об этом. К нашему делу это не имеет никакого отношения, уверяю вас. Неужели вы думаете, что сатана стал бы посвящать в свои тайны моего жалкого сумасшедшего ирландца, который бредил вслух на улице и убежал, боясь сболтнуть еще больше? Я допускаю, что он участвовал в заговоре с двумя людьми, еще худшими, чем он сам; но при всем том он просто не помнил себя от злости, когда, пробегая переулком, выстрелил из пистолета и прокричал свое проклятие.
– Но что же все это значит? – спросил Вандам. – Выстрел из игрушечного пистолета и проклятие, которому грош цена, не могли бы привести к таким результатам, если бы не было чуда. Уинд не исчез бы из-за них, как фея. И не оказался бы в четверти мили отсюда с веревкой на шее.
– Нет, – резко ответил патер Браун. – Но что могли сделать выстрел из пистолета и проклятие, которому грош цена?
– Я все-таки не понимаю вас, – сказал миллионер.
– Я спрашиваю вас: что они могли сделать? – повторил патер Браун, впервые теряя спокойствие и даже начиная слегка раздражаться. – Вы все твердите: холостой выстрел из пистолета не мог сделать того-то и того-то, а следовательно, если бы им все ограничилось, не было бы убийства или не было бы чуда. Отчего вы не зададите себе вопроса: что же было бы? Что было бы с вами, если бы какой-нибудь сумасшедший ни с того ни с сего выстрелил из огнестрельного оружия у вас под окном? Что вы прежде всего сделали бы?
Вандам задумался.
– Должно быть, выглянул бы из окна, – сказал он.
– Да, – кивнул патер Браун. – Вы выглянули бы из окна. В этом все дело.
– Допустим, он выглянул из окна – что с того? – спросил Эльбойн. – Он ведь не упал. Иначе мы нашли бы его внизу, в переулке.
– Нет, – негромко ответил патер Браун. – Он не упал. Он поднялся. – Голос его прозвучал как удар гонга, как зловещий набат, но он продолжал, не повышая его: – Он поднялся, но не на крыльях, не на крыльях святых или падших ангелов, а на веревке, на конце веревки, в таком точно виде, в каком мы нашли его в саду: петля захлестнула шею в тот момент, когда он выглянул из окна. Вспомните Уилсона, его рослого лакея, человека огромной силы! А ведь Уинд почти ничего не весил. Уилсон был послан наверх за каким-то памфлетом, на склад, где лежали перевязанные кипы и тюки и было сколько угодно веревок. Видел ли кто-нибудь Уилсона с того самого дня? Думаю, что нет.
– Вы полагаете, – спросил секретарь, – что Уилсон вытащил его из окна кабинета, как форель на удочке?
– Да, – подтвердил патер Браун, – и из другого верхнего окна спустил его в парк, где третий соучастник подвесил его на дерево. Вспомните: в переулке никогда никого нет, напротив – голая стена; все кончилось через каких-нибудь пять минут после того, как ирландец подал сигнал своим выстрелом. Участников, конечно, было трое. И мне интересно знать, догадываетесь ли вы, кто они?
Секретарь, миллионер и человек с запада – все смотрели не отрываясь на обыкновенное четырехугольное окно и белую стену напротив него. Никто не ответил.
– Кстати, – заговорил снова патер Браун, – не думайте, что я осуждаю вас за то, что вы ухватились за сверхъестественное объяснение. Причина ясна. Все вы клялись, что вы закоренелые материалисты, а в сущности все балансировали на грани веры – веры во что бы то ни было. В таком положении находятся тысячи в наши дни, но положение неудобное, грань острая. Вы не успокоитесь, пока не поверите во что-нибудь. Вот почему мистер Вандам прошел частым гребнем все религии, мистер Эльбойн цитатами из Писания подкрепляет свою религию дыхания, а мистер Феннер брюзжит на того самого Бога, которого он отрицает. Вот так вы и раздваиваетесь. Верить в сверхъестественное естественно, а признавать лишь естественное – противоестественно. Потому-то вас чуть было не совратило то, что было как нельзя более естественно. Мне думается, что трудно подыскать другой, более простой случай.
