Эллери Квин - И на восьмой день...
Он терпеливо ждал, слыша за спиной шарканье ног, тяжелое дыхание и шелест одежды.
— Готово?
Звуки прекратились.
— Да, — ответил Управляющий. Эллери не стал поворачиваться.
— А теперь, Управляющий, соберите листы с отпечатками.
— Я сделал это, — вскоре сообщил Управляющий.
— Перемешайте листы, чтобы я не мог догадаться по их порядку, кому какой принадлежит.
— Это тоже сделано, Элрой, — после очередной паузы сказал Управляющий.
Эллери повернулся. Десять листов лежали на столе аккуратной стопкой. Под озадаченными взглядами присутствующих он придвинул табурет, сел и достал из кармана пятнадцать наборов отпечатков пальцев, снятых вчера, — на каждом была обозначена должность обладателя отпечатков. Эллери взял верхний лист из стопки с неидентифицированными опечатками и сравнил его с верхним листом идентифицированной серии. Отпечатки не совпали, и он перешел ко второму, а затем к третьему листу из старого комплекта. Отпечатки на четвертом листе были теми, которые он искал.
Эллери поднял лист с неидентифицированными отпечатками и тайным знаком. Все смотрели на него затаив дыхание.
— Здесь у меня лист с отпечатками пальцев и знаком из восьми линий, образующих квадрат в квадрате. Утверждаю без всяких сомнений, что отпечатки на этой бумаге оставлены Ткачом! Этот так? Говорите, Ткач, это ваши отпечатки?
— Да, — испуганно выдохнула женщина, — так как квадрат в квадрате — мой знак.
За длинным столом послышался удивленный шепот, но Эллери прекратил его властным жестом:
— Я только начал, — И он стал сравнивать второй лист из пачки с тайными знаками с идентифицированной серией. Все снова затаили дыхание. Наконец Эллери поднял второй лист. — Эта бумага помечена волнистой линией, какую рисуют дети, изображая воду. Боюсь, нарисовавший этот знак пытался ввести меня в заблуждение, ибо вода наводит на мысль о Водовозе. Но в действительности это ваши отпечатки, Летописец. Не так ли? Говорите!
Летописец смущенно почесал бороду.
— Ты прав, Элрой.
Остальные отпечатки были идентифицированы так же легко. Водовоз нарисовал маленький домик, Плодовод — два сцепленных круга, Гончар — три креста, Мельник — животное, в котором Эллери по огромному вымени опознал: корову, и так далее.
— Как видите, — сказал Эллери по окончании процедуры, — человек, умеющий читать отпечатки пальцев, не может ошибиться при их сравнении. Отпечатки на молотке оставлены рукой Учителя.
Он не смотрел на патриарха, который во время демонстрации не проронил ни слова.
Снова они отошли посовещаться в дальний конец стола. Снова Эллери смотрел на них затуманенным взором, поддерживая голову дрожащими руками. Вскоре Ткач заплакала. Летописец встал, поманил к себе Управляющего и заговорил с ним так тихо, что тому пришлось наклониться, чтобы слышать.
Бледный Управляющий медленно вернулся к Эллери, который с трудом заставил себя заговорить.
— Каков их вердикт? — спросил он. — Если только они смогли его вынести.
И тут же ему показалось глупостью воображать, что они способны обвинить своего лидера. Все это выглядело напрасным фарсом.
— Они пришли к единому мнению, — хрипло отозвался Управляющий. — Учитель виновен в смерти Кладовщика Сторикаи.
Внезапно самообладание покинуло его, он закрыл лицо руками и начал раскачиваться взад-вперед.
Это послужило сигналом для остальных. Две женщины — Ткач и Ева — разразились бурными рыданиями; старуха рвала на себе волосы и била себя кулаками в грудь. Из глаз мужчин текли слезы, падая в бороды. Некоторые опустили голову на стол, стиснув ее руками.
Юный Преемник рыдал поистине душераздирающе. Его тело судорожно дергалось. Учитель утешал его, словно испуганного ребенка, гладя по волосам и что-то шепча на ухо. Постепенно рыдания перешли в всхлипывания, а потом прекратились вовсе.
Когда наступила тишина, Эллери снова обратился к Управляющему.
— И каков же приговор? — спросил он. Управляющий смотрел на него влажными покрасневшими глазами:
— Хотя решение Совета не может быть отменено, Совет не вправе выносить приговор.
— Тогда кто же... — начал Эллери.
— Только Учитель, — прошептал Управляющий.
«Господи! — подумал Эллери. — Я забыл об этом!»
Учитель выпрямился и посмотрел на них. Все сразу же встали. Учитель жестом благословил их, и они вновь заняли свои места. Воцарилось молчание.
— Да будет благословен Вор'д, — начал старик, — на всей земле и в сердцах населяющих ее людей. Вор'д был милостив ко мне. Я прожил много лет, у меня много жен, детей и внуков. Но и помимо этого, я могу считать себя богатым, ибо я наслаждался дождем и радугой, солнцем и звездами. Да будет благословен Вор'д за пение птиц, за сладкие голоса женщин, за пот, выступающий на телах мужчин во время усердной работы, за бег антилопы и дружеские разговоры, за запах травы и сырой земли, за ягнят, сосущих мать, за покой, который приносят молитвы, за зерно, из которого произрастает хлеб, за тысячи запахов цветов, за тень деревьев и за улыбки детей. И да будет благословен Вор'д за то, — голос Учителя отозвался звонким эхом в длинном зале, — что ни один человек, не задерживается на земле так долго, чтобы устать от ее богатств. Луна исчезает в положенное время, но после тьмы рождается новая луна.
Старик выдержал паузу и продолжал совсем другим тоном:
— Вот приговор, который я вынес себе. Завтра на закате солнца я должен буду прекратить существование среди вас... — действительно ли спокойный голос слегка дрогнул? — так, как предписывает закон.
Одну секунду — секунду бездонного ужаса, в течение которой все кружилось перед глазами Эллери, — никто не издавал ни звука.
Но затем Преемник крикнул «Нет!», и к его голосу присоединился жалобный голос Ткача.
— Немедленно перестаньте, ибо вы огорчаете не только себя, но и меня. — Мягкий голос Учителя заставил их умолкнуть быстрее, чем крик. — Не горюйте, ибо так должно быть. Так было написано, и значит, этого не миновать. Да будет благословен Вор'д.
* * *Неделями, месяцами Эллери жаждал отдыха. Но этой ночью он не мог заснуть. Что-то здесь не так — твердила каждая клеточка его истощенного мозга. Но что именно, он не мог понять. Неужели сама простота случившегося сделала его таким беспечным, способным не заметить за деревьями леса?
Эллери метался на соломенном тюфяке, пока не пришло время выбирать между маленьким пузырьком с красными капсулами и прекращением попыток заснуть. Он выбрал второе, поднялся, включил фонарик, но потом решил поберечь батарейку, поэтому зажег свечи в подсвечниках из глины, покрытий глазурью.
Где-то существовала деталь, которую он упустил. Мысль о ней грызла его, как лисенок — живот маленького спартанца[56]. Он должен был привести в порядок свои мысли. Что-то в конце суда... нет не в самом конце, но ближе к концу беспокоило его. Произошло ли это, когда он говорил о мотиве? Не было ли неверным его изложение мотивации?
Продолжая думать об этом, Эллери надел пиджак и сунул ноги под одеяло — ночь была холодной. Его беспокойство усиливалось. Даже учитывая то, что Сторикаи был повинен в великих прегрешениях против Квинана, что его преступление было первым почти за полувековой период существования общины, что религиозная вера иногда приобретает формы фанатизма (совсем недавно паломник в Мекку был разорван на куски обезумевшей толпой единоверцев, когда его в приступе тошноты вырвало на священную Каабу), — даже учитывая все это и многое другое, мог бы Учитель — самый терпимый и дисциплинированный из всех людей — поддаться импульсу насилия? В то, что старик нанес удар не в приступе гнева, а хладнокровно, с заранее обдуманным намерением, Эллери просто не мог поверить.
Но корень его сомнений, безусловно крылся здесь: мотив, казавшийся таким убедительным во время суда, перестал быть таковым. Учитель был человеком, чья натура не позволяла прибегнуть к насилию, — он просто не мог ударить Сторикаи по голове, да еще кувшином со свитками. Как Эллери хоть на миг мог поверить, что такой человек осквернил священный сосуд, даже с целью покарать грешника?
А молоток? Разве Учитель был способен ударить им хотя бы самую паршивую овцу в своем стаде и не один, а два раза? Даже из самозащиты — спасая жизнь, которую он сам приговорил отнять у себя завтра? Невероятно!
Вопросы теснились, толкая друг друга, в попытке вырваться из темной клетки, в которую Эллери заключил их.
Почему Учитель оставил такой четкий демонстративно ведущий к нему след?
Спустя десять минут после смерти Сторикаи старик пришел в мастерскую Гончара за новым кувшином для свитков.
Еще через пятнадцать минут он открыто явился к Ткачу с целью заменить «потерянную» пуговицу, зная что, кроме него такие пуговицы не носит никто.
