Гари Ромен - Европейское воспитание
– Зоська…
– Чего?
С другими мужчинами Зося говорила вызывающе и агрессивно.
– Ты мне нужна.
Она взглянула на него.
– Нет, - сказала она, - с этим покончено.
– Послушай меня, Зося. Это важно.
– Нет. Я больше этим не занимаюсь.
Старший Зборовский схватил ее за руку.
– Последний раз. Клянусь тебе, Зоська, последний разочек. У тебя же так хорошо получалось.
– Я не ведала, что творю. Я ничего не чувствовала. Мне было все равно. Я не давала себе отчет. Но сейчас… - Она холодно посмотрела в его мужские глаза. - А сейчас я чувствую. Я не хочу заниматься этим ни с кем другим, кроме Янека. Нет, никогда!
– Ты ничего и не почувствуешь с другими, Зося…
Она покачала головой и склонилась над стиркой, по локоть опустив руки в теплую воду. Старший Зборовский хотел было сказать: «Никто ведь ничего не узнает», но вовремя одумался. Он знал, что все его аргументы и все доводы ложны и ему нет оправдания. Но в нем кипел гнев. Гнев и безграничное презрение ко всем, кто может придавать значение чему-либо, помимо борьбы. Он проворчал:
– Возможно, эти грузовики начинены взрывчаткой. Тонны и тонны взрывчатки… Завтра или послезавтра они отправятся на фронт. Они уедут в Сталинград, и тогда… - Он подыскивал нужные слова. - Тогда будет слишком поздно!
Он почувствовал чью-то руку у себя на плече. Зося тихо сказала своим девичьим голоском:
– Я схожу. Я согласна. Молчи, Казик, я согласна.
Она расплакалась. Старший Зборовский отвернулся от нее и убежал. Он бросился на свое убогое ложе, закрыв лицо ладонями и стиснув челюсти. В висках у него стучала кровь, щеки горели от стыда. На соседнем ложе его брат чистил винтовку.
– Что с тобой, Казик?
– Заткнись. Ничего.
– Зубы болят?
– Замолчи, блядский… - Внезапно он повернул к брату свое бледное искаженное лицо. - Я тебе морду набью. Замолчи. Заткни свою грязную глотку, набитую…
Его брат подождал минуту и спросил:
– Ты все-таки послал ее?
– Я - собака. Слышишь, Стефек? Грязный пес, вот кто я такой…
– Не изводи себя. Одним грязным псом больше, одним меньше, что это меняет?
Зося шла больше двух часов. Она держалась середины дороги - маленький черный муравей на снегу. Часового она заметила издали. Зажав винтовку между коленями, солдат бил себя руками в грудь, чтобы согреться. Метрах в пятидесяти от дороги Зося увидела грузовик: перед ним стоял пулемет с двумя солдатами, лица которых закрывали шерстяные шлемы. Часовой прервал свои упражнения и схватил винтовку.
– Здесь запрещено ходить. Марш назад! - Он попытался объясниться по-польски: - Wzbronione… Poszla, poszlal!
____________________
1 Запрещено… Пошла, пошла!
– Не затрудняй себя, Liebling1. Я говорю по-немецки.
Она угодливо улыбнулась.
– Я уже три года общаюсь с немецкими солдатами… Можно было кое-чему научиться!
Солдат рассмеялся. Он развернулся к грузовикам и прокричал:
– Слышите, я нашел девицу, которая нас согреет.
Подошел второй часовой. Это был пожилой человек с угрюмым лицом и шелушащимся от мороза носом. Он осмотрел Зосю с ног до головы и сплюнул:
– Они тут все сифилитички.
– Эта вроде бы здоровая, - заметил первый солдат. - И молодая.
– Еще ни о чем не говорит. В Бельгии я заразился от пятнадцатилетней шлюхи, а недавно Колюшке загремел в госпиталь из-за одной потаскухи, которой не исполнилось и четырнадцати. Карточка есть?
– Да.
– Покажи!
____________________
1 Любимый (нем.).
Зося вынула карточку из кармана.
– Вроде бы в порядке, - не глядя, сказал первый солдат.
– М-да, - сказал старший. - Но я сомневаюсь. В этой грязной стране… - Он харкнул. - Эх, была не была! Какая, в конце концов, разница? Подхватишь заразу - пошлют обратно в тыл. А мне ничего другого и не нужно. Так не хочется ехать на фронт.
– Мне тоже. Сколько ты хочешь за один Stoss?1
– Мне не нужно денег. На них ничего не купишь. Вот если бы у вас были консервы…
Младший солдат рассмеялся.
– А у нее губа не дура. Такая нигде не пропадет!
– Мы дадим тебе одну банку консервов за двоих.
– Этого мало.
– И спросим друзей, может, они тоже захотят. Мы скажем им цену: по банке с носа.
– Ладно.
– Надо бы спросить сержанта, может,
____________________
1 «Палка» (нем.).
он тоже не прочь, - сказал старший. - Он очень любит это дело, и потом, если будет заодно с нами, то, в случае чего, покроет.
– Я не хочу после сержанта. Это опасно. В Бельгии…
– Мы будем первыми.
Он повернулся к Зосе.
– Подожди там, в кустах. Мы через час сменяемся. Мы сами тебя найдем. Потом станем между грузовиками, там не так дует.
– Ладно.
…Она ждала. Ждала, сидя на пеньке. Она думала о том, что сказал ей старший Зборовский: «Последний раз». Но она в это не верила. Не бывает «последнего раза» для страданий, а надежда - всего лишь уловка Господа, помогающая людям выносить все новые и новые страдания. Она ждала. Время текло медленно, воздух был жестким и холодным, как лед, каркали вороны, и небо было серым. Ей хотелось малого: любить, есть досыта и находиться в тепле, и она спрашивала себя, почему так трудно любить и не умирать от голода или холода? Намного важнее найти ответ на этот вопрос, думала она, чем знать все то, чему ее ровесниц учат в школе: что земля круглая, что она вертится и как правильно пишется: Chrzeszczy chrzaszcz wtrzcinie. Она ждала. Она смотрела на деревья и завидовала их жесткой коре; подумала о матери и поняла, что забыла ее лицо, подумала о Янеке, и у нее в ушах зазвучал его голос. «В Сталинграде люди сражаются за то, чтобы войны больше не было». Но она уже знала, что это неправда: люди сражаются не за идею, а просто против других людей, сила солдата не в гневе, а в безразличии, и после всех цивилизаций остаются только руины…
– Вот она! - сказал чей-то голос.
Солдаты с любопытством рассматривали ее.
– Чур я первый!
– Сифилитичка? Вот бы она оказалась сифилитичкой! Моя Фрида предпочла бы, чтобы я жил с сифилисом, чем умер с Железным крестом.
– А она недурна.
– Мне плевать.
– Пропустите. Вот моя банка, мясо первого сорта! Уговор дороже денег!
– Я даю две банки и прохожу два раза.
– Выше жопы не пукнешь.
– Где мы станем?
– Между грузовиками, там спокойнее.
– Снег на дворе.
– Может, дождемся весны?
– Мы сюда шутить пришли или сношаться?
– Пошли со мной, - сказал первый солдат.
Она пошла за ним. Грузовики были сбиты в кучу, как стадо овец. Солдат снял шинель и расстелил ее на снегу.
– Иди сюда. А ты мне нравишься.
– Правда?
– Правда.
– Значит, ты хочешь, чтобы я пришла еще.
– Да. Приходи завтра. Только не поздно. Мы уходим.
– Я могу прийти еще и послезавтра.
– Послезавтра мы уходим.
– Я могу прийти утром.
– Мы уходим на рассвете.
– Бедный Liebling, бедный Liebling. Она закрыла глаза и запрокинула голову. «Только бы ничего не почувствовать, только бы ничего не почувствовать…» Но она чувствовала ледяную землю под спиной, чувствовала ногти и кулаки, мявшие ее со всей ненавистью, какую нелюбящие мужчины способны вкладывать в свои ласки. Она слышала крики воронья, негромкую брань и шум ветра. Она ничего не говорила. И не плакала. Это было похоже на голод и холод, это было похоже на войну.
Один раз она все же спросила:
– Много еще осталось?
– Четыре парня.
– Дай мне сигарету.
– Ты с ума сошла, это запрещено.
– Почему?
– Грузовики начинены взрывчаткой. Это новая хитрость, для ракет. В Сталинград, понимаешь… Этого хватит, чтобы все взлетело на воздух.
– Да ну?
– Говорю же тебе… Когда едешь на таком грузовичке, от страха ни жив ни мертв! Малейшее столкновение - и не успеешь даже побледнеть…
– Да?
– Говорю тебе… Мы боимся даже резко тормозить!
Один из солдат не притронулся к ней. Он попросил:
– Ничего не говори ребятам…
– Я ничего не скажу.
– Спасибо… Мне так стыдно…
Другой все твердил:
– Скажи мне что-нибудь ласковое, погладь мне волосы…
Внезапно она почувствовала, как на шею капнули слезы. Она вытерла их с отвращением.
– Скажи мне что-нибудь нежное…
Она выгнула обе руки и уперлась ладонями в снег, чтобы почувствовать холодную чистоту. А потом спросила:
– Наверно, эта взрывчатка очень опасна?
– Еще бы!… Мерзкая работенка.
– Малейшее столкновение…
– И мы все взлетим на воздух!
У последнего, пожилого, мужчины от нетерпения дрожал подбородок и тряслись руки.
– Маленькая девочка, - лепетал он. - Я поймал маленькую девочку. Совсем маленькую…
– Скажи, Лукас, сегодня или на Пасху?
– Отвяжись!
