Гари Ромен - Европейское воспитание
– Збых Кужава, - с глубоким уважением сказал Пестка.
Под копной белокурых волос - чахоточное лицо со странно расширенными ноздрями, словно бы им постоянно не хватало воздуха. Впалая грудь и узкие плечи. Скривившиеся губы и злобно сощуренные глаза.
– Еще, Вундеркинд! Еще, Tytyne!
Посередине стоял ребенок лет двенадцати. Он был некрасив: курчавые рыжие волосы, большой нос, толстые губы и глаза без ресниц, с алыми веками. Он сжимал в руках скрипку. Его губы задрожали, и он запел, аккомпанируя себе на скрипке:
Lezala pod kaktusem,
Jebala siez hindusem…
- Что ты умеешь делать, Вундеркинд? - закричала одна из девчонок.
– Петь, играть на скрипке, танцевать и стоять на четвереньках! - быстро ответил ребенок. Он продолжал петь:
Lezala pod cyprysem,
Jebala sie z tygrysem…
Пестка вышел вперед и представил Янека. Збых Кужава окинул его беспокойным взглядом: заметно было, что он ненавидит и боится ребят сильнее себя. Пестка шепнул ему что-то на ухо.
– Что ты хочешь за свою картошку? - спросил Збых.
– Сейчас скажу.
– Лично мне она не нужна, - сказал Збых. - У меня и так жратвы хватает. Спроси остальных. - Он повернулся к Вундеркинду: - Заткни свою пасть и нагрей воды.
Ребенок тотчас скрылся за грудой камней.
– Можно мне с ним поговорить? - спросил Янек.
Збых Кужава пристально посмотрел на него.
– Ты что, только за этим и пришел?
– Да.
– Ладно, валяй даром!
Янек нашел ребенка склонившимся над костром. Он кипятил воду и беззвучно плакал.
– Как тебя зовут?
Ребенок вздрогнул и повернул к Янеку испуганное лицо.
– Вундеркинд, Вундеркинд, - быстро повторял он, как автомат. - Я пою, играю на скрипке, танцую и стою на четвереньках! Не бейте меня!
– Я не буду тебя бить! Больше никто не будет тебя бить, если только ты умеешь играть на скрипке…
Вундеркинд недоверчиво посмотрел на него. Его скрипка стояла у стенки. Янек протянул руку…
– Не трогай! - закричал парнишка. - Збых Кужава тебе морду набьет, если ты до нее дотронешься!
– Я не собираюсь до нее дотрагиваться. И я не боюсь Збыха Кужавы.
– Неправда. Его все боятся.
– Так ты умеешь играть на скрипке или нет?
Ребенок внимательно посмотрел на него:
– Ты любишь музыку?
– Очень.
– Значит, ты не побьешь меня. Нельзя любить музыку и в то же время бить меня… Ты никому не скажешь?
– Никому.
– Тогда слушай…
Он взял скрипку… Одетый в грязное тряпье еврейский мальчик, родителей которого убили в гетто, стоял посреди зловонного подземелья и оправдывал весь мир и всех людей, оправдывал самого Бога. Он играл. Его лицо перестало быть некрасивым, а неуклюжее тело - смешным, и в его худенькой руке смычок превратился в волшебную палочку. Запрокинув назад голову, словно победитель, и приоткрыв рот в торжествующей улыбке, он играл… Мир вышел из хаоса. Обрел гармоничную, чистую форму. Вначале умерла ненависть, и при первых же аккордах, подобно темным личинкам, которых ослепляет и губит солнечный свет, бежали голод, презрение и урод-ство. Во всех сердцах пылал огонь любви. Все руки тянулись навстречу друг другу, и все груди дышали в унисон… Время от времени ребенок останавливался и торжествующе глядел на Янека.
– Еще, - шептал Янек.
Мальчик играл… И вдруг Янеку стало страшно, он испугался смерти. Хватило бы одной немецкой пули, холода или голода, и его душа исчезла бы, так и не вкусив из человеческого Грааля, сотворенного посреди чумы и ненависти, бойни и презрения, ценою кровавых слез и в поте лица, посреди великих физических и духовных страданий, гнева или равнодушия небес, неоценимого труда этих людей-муравьев, сумевших за несколько лет горемычной жизни создать красоту на века.
– А они меня бьют, - с горечью сказал ребенок. - Заставляют меня вылизывать пол языком…
– Как тебя зовут? - прошептал Янек.
– Монек Штерн, - ответил мальчик. - Отец говорил мне, что я стану великим музыкантом… Как Яша Хейфец или Иегуда Менухин1. Но отец умер, а они меня бьют.
– Хочешь пойти со мной?
– Куда?
____________________
1 Яша Хейфец (1901-1987) - американский скрипач, родился в Вильнюсе. Иегуда Менухин (1916-1999) - американский скрипач и дирижер - Прим. пер.
– В лес. К партизанам.
– Мне все равно куда, только бы выбраться отсюда. Но они меня не отпустят. Я - их еврей, их козел отпущения. Без меня они поубивают друг друга.
– Это мы еще увидим, - процедил Янек сквозь зубы.
– Эй там, что за дела? - закричал кто-то. - Вундеркинд, к ноге!
Это был Збых Кужава. Он посмотрел на Янека, сощурившись.
– Сговариваетесь?
– У меня есть мешок картошки, - сказал Янек.
– Это будет стоить два мешка, - возразил Збых. - Я видел, тебе понравилось, сынок.
– Один мешок или вообще ничего.
Мальчики посмотрели друг на друга… Обмен состоялся на следующий день, за спортивной площадкой в Антоколе. Збых Кужава явился в назначенный час вместе с Песткой. Сзади в отдалении семенил маленький музыкант.
– Сюда, Вундеркинд! - прокричал Збых.
Ребенок подбежал.
– Вот он, в целости и сохранности, вместе со своей скрипкой! Пестка, понесешь мешок!
Пестка снял фуражку и почесал ухо.
– Всю дорогу?
– Ра-зу-ме-ет-ся! - прошипел Збых. - И побыстрее!
Пестка вздохнул, плюнул в ладонь и взвалил мешок на плечо.
– Любишь лес? - спросил Янек, когда они шли по снегу между соснами.
– Не знаю, - боязливо ответил Монек. Он боялся чем-либо не угодить.
– Не бойся. Теперь никто не будет тебя бить. Можешь говорить все, что думаешь.
– Я не знаю. Я никогда не был за городом.
Но Монек не любил леса. Он скоро понял, что природа может быть такой же жестокой, как люди. В незапамятные времена его народ порвал с землей, и столкновение с заледеневшим лесом оказалось весьма болезненным. В первую же ночь ребенок превратился в человеческий комочек, несчастный и дрожащий, который только и делал, что всхлипывал: Монек в ужасе смотрел на свои окоченевшие, непослушные пальцы. Подносил руки как можно ближе к огню, но огня всегда было мало…
– Я останусь без пальцев! - постоянно жаловался он.
Тогда он брал скрипку и начинал играть, чтобы «разбудить» руки. Он играл часами, стоя в снегу, под звездным небом. Когда люди спали, он уходил в чащу, и было слышно, как вдалеке, в сосновом бору, заунывно стонет его скрипка. Янек слушал его без устали. Он безжалостно и жадно заставлял ребенка тратить силы в снегах, словно вор, спешащий набить карманы, пока еще есть время… Он часто приносил горячей золы или раскаленных углей, но делал это не из жалости: просто он боялся, что завтра чудо-ребенок «выйдет из строя». Партизаны оказали Монеку довольно прохладный прием. Крыленко смерил взглядом малыша-еврея, повернулся к Янкелю и насмешливо поздравил его на идише:
– Mazltow!1
С тех пор делал вид, будто Монека вообще не существует, - разве только не наступал
____________________
1 Мои поздравления!
на него. Когда мальчик играл на скрипке, Крыленко с отсутствующим видом ковырялся в носу. Но однажды ночью Янек застал его: спрятавшись за деревом, с разинутым ртом мужчина слушал малыша-еврея, игравшего Моцарта. Поняв, что его раскрыли, Крыленко проворчал:
– Вышел вот помочиться. А?
– Я ничего не говорил.
Что же касается Янкеля Цукера, он подверг Монека строжайшему допросу. Как его зовут? Чем занимался его отец? Какова девичья фамилия его матери? Чем занимался его дедушка? Не родственник ли он ветеринара Штерна из Свечан? Нет? Он не родственник ветеринара Штерна из Свечан? А не родня ли ему торговец книгами Штерн из Молодечно или скорняк Штерн из Вильно, у которого мастерская на Немецкой, между мастерскими Семы Капелюшника и Якова Зильберквейта? Нет? Он не родственник этих Штернов? Гм… Странно. Очень странно. А каких же Штернов он родственник? Штернов из Ковно? Еще страннее. Он, Янкель, до войны несколько раз бывал в Ковно, но не встречал там никаких Штернов. Однако он знал одного Циферблата, Яшу Циферблата, аптекаря. Не знает ли Монек Яшу Циферблата из Ковно? Нет. Вовсе нет… Гм… Почему же тогда немцы убили его родителей? Просто так? Гм… Вполне возможно. В наше время многих людей убивают просто так. Но, может быть, все же была какая-то причина? Гм… Почем он знает.
– Оставь его в покое, - не выдержал Махорка. Он подошел к Монеку и спросил: - Ты веруешь в Бога?
Монек ничего не ответил и взял скрипку. Он долго играл с закрытыми глазами, а когда закончил, Махорка сказал:
– Ты хороший мальчик.
Но Монек недолго оставался в лесу. Как ни обвязывал он руки тряпками, как ни тянул их к малейшему огоньку и как ни молил о тепле, его пальцы стремительно отмирали. Звуки, извлекаемые из скрипки, становились менее чистыми, и аккорд нередко завершался невнятным скрежетом. В такие минуты он плакал, положив скрипку на колени, и его искаженное горем лицо становилось еще уродливее.
