Семён Клебанов - Настроение на завтра
Червонный никак не мог осмыслить обидные слова Вадима Латышева. За что же этот юнец плюнул ему в душу?
Он неслышно встал и, не найдя в темноте тапочек, босиком прошел в столовую. Здесь шторы не были закрыты и лунный свет освещал комнату, которая показалась ему чужой. Луна отражалась в зеркале, как на картине или в глади спокойной реки.
Был слышен стук старого будильника, и этот металлический однообразный звук отчего-то напугал Червонного. Словно он отсчитывал не время муторной ночи, а дьявольски старался разбередить его душу. И тогда Червонный, стащив со стола скатерть, со злостью укутал в нее будильник и положил на диван. Стук угас.
Наступила тишина, и комната с холодным лунным светом напомнила ему больничную палату, где в прошлом году долго пролежала Анна.
Червонный подошел к тумбочке и вынул пухлую папку. Он развязал рыжие тесемки, открыл ее и начал вынимать Почетные грамоты, укладывая их на стол.
За долгие годы их собралось много. Они были разного формата, цвета и даже разной плотности бумаги. Но всегда, собирая грамоты в эту папку, Червонный понимал и чувствовал, что это сама его жизнь.
Неужели эта жизнь так странно оборвалась, бляха медная… Червонный не знал, что слезы показались в его глазах. Он, охваченный дурманом своей печали, даже не сознавал, что сейчас совершает. Враз похолодевшими руками он начал рвать грамоты. И когда последняя оказалась разорванной, он без робости и сожаления сказал:
— Вот так, Захар… Все!
С каким-то бессмысленным облегчением, будто сбросил непосильный груз со своих плеч, он вернулся в спальню и лег в постель.
— Ты что не спишь? — спросонья, не поворачиваясь, спросила Анна.
— Побродил немного… Сейчас усну… — глухо ответил Червонный.
Утром Анна увидела на столе груду порванных грамот, она, ничего не сказав мужу, собрала все обрывки в коробку из-под туфель и, с трудом поднявшись со стула, подошла к шкафу, отворила створку дверцы и спрятала коробку.
Анна почувствовала гнетущую зябкость, заколотилось сердце, и мучительное предчувствие недоброго, необъяснимого повергло ее в уныние и испуг.
В субботний вечер Червонный ни разу не включил телевизор. Анна понимала, что муж чем-то очень расстроен, а если уж телевизор не смотрит, значит, беда серьезная.
— Что с тобой, Захар? — робко спросила она. — Я и так вся извелась.
— Вижу, Аннушка, вижу.
— Не отступает моя боль. Теперь ты добавляешь.
— К врачу надо, к врачу. — Он тяжело вздохнул. — Может, в Москву тебя отвезти? Там определят… Что и как… Одна ты у меня. Одна. А я вот… — И сразу осекся, стиснул зубы.
— Опять молчишь.
— А что говорить, Аннушка? Ходят по заводу всякие, словами бросаются, бляха медная.
— Чего хотят-то? Ты свой кусок хлеба ешь, на чужое не заришься…
— Мешаю я им, соплякам, недомеркам. Латышевский отпрыск сплеча рубит. Мол, ваш поезд ушел… — Он посмотрел на свои руки и, сжав их в кулаки, с нахлынувшей силой уверенности заявил: — Нас не одолеют.
— Из-за чего травишь себя, убиваешься? Грамоты зачем порвал?
— Зачем… зачем? Не будем! Ясно!
— Значит, не будем, Червонец, — с распаленной обидой сказала Анна, назвав его по прозвищу, которое придумала давно, еще до свадьбы.
— Ладно! Доживем до понедельника. Я им покажу, чей поезд ушел.
Когда в понедельник сели завтракать, Червонный принес на кухню телефон.
— Убери. Мне сковородку с оладьями ставить некуда.
— Нужен, Аннушка, — негромко ответил Червонный и, бодрясь, улыбнулся, но улыбка вышла дерзкая, вызывающая. Так никогда не улыбался он.
Завтракал Червонный медленно, словно сегодня был выходной, и все посматривал на телефон.
— Поторапливайся, время — напомнила Анна.
— Успею, — многозначительно ответил он.
— Ты на часы посмотри… — И снова пожаловалась на боль в пояснице, потому что Червонный ничего не ответил ей.
А что он мог ей ответить? Да и мог ли? Конечно, мог. Но Червонному было стыдно признаться жене, что он задумал. Его план был прост и жесток. Сегодня утром к его станку подвезут заготовки деталей, о которых предупредил Березняк. Их ждет сборочный цех. Подвезут и уложат рядком. А кто работать будет? Где Червонный? Где?! Найдите Червонца! И вот тут позвонят ему — что случилось, мол, Захар Денисович? Да вот, занемог, бляха медная, скажет он. А ему в ответ: сейчас за вами машину пошлем и обратно с работы увезем. Выручай, Захар Денисыч. План горит. Выручай! Ладно, бляха медная, скажет тогда он, посылайте тачку.
И от мыслей своих он стал успокаиваться, почувствовал, как слабость покидает его душу и желанное отмщение желторотику сбудется полной мерой.
Червонный поглядывал на часы, пристально следя за минутной стрелкой, но телефон молчал. Он снял трубку, проверил. Был сигнал, все нормально. И снова ждал. Прошел час, а телефон предательски молчал. Он понял, что происходит нечто иное, непредвиденное, не вошедшее в его план. И заволновался. Прошло еще полчаса. Стало ясно: ждать бесполезно.
И он стал собираться на работу, ощущая, как распаляется в нем гнев. Опять просчитался. А он-то, хмырь болотный, распустил слюни, размечтался — машину ему директорскую…
Когда Червонный вошел в цех, который он мог обойти с закрытыми глазами и ни разу не оступиться, он еще издали заметил, что у его станка не было заготовок. Ни с кем не здороваясь, Червонный торопливым шагом метнулся в конторку, рванул дверь и обиженно воскликнул:
— Опять стою!
Березняк глянул на часы и спросил:
— И давно?
— Опоздал малость. Нужное дело было, Леонид Сергеич. В субботку отработаю. Где ж заготовки, бляха медная? Когда подвезут?
— Привезли. На участок Мягкова.
Червонный протестующе взмахнул рукой и шумно выдохнул.
— Чего же «зубрам» стоять? Правильно решил Старбеев, — заключил Березняк.
Червонному показалось, что он оглох. Потому что сразу исчез грохот станков, пропали все шумы и звуки. И он стоял беспомощный, с покрасневшим от злости лицом и не слышал, как Березняк отчитывал его за опоздание.
Когда он вышел из конторки, уже погасли лампы рабочих мест. Наступило время обеденного перерыва.
Червонный подошел к фонтанчику, склонил голову к струйке и долго жадно пил, но не смог охладить противный жар, томивший душу.
Он одиноко побродил по цеху, миновал пролет, где был его станок. И, словно заблудившийся путник, потоптался на незнакомой развилке, направился в конец цеха. Что-то тянуло его туда. Ноги Червонного плохо слушались, словно подметки башмаков были из литого чугуна.
Но он упрямо шел и, только заметив зеленую ограду, понял, что его влечет участок, где высились «зубры».
Он распахнул дверь и увидел их. Вокруг было пусто. Червонный вороватым, испуганным взглядом посмотрел на грозных соперников и, чувствуя пустоту и холод в груди, подошел к шкафу логики. Какую-то долю секунды он постоял онемело. И вдруг от бессилия и отчаяния протянул руку к сектору, где расположились рычажки коррекции, и тут же отдернул ее, как от пламени сварочной горелки. Пальцы не дрожали, но он ощущал их какими-то вялыми, чужими. «Зачем же я это делаю? Зачем?.. Ради чего?» И он безответно услышал другое, подбадривающее: «Давай, давай!» Ему казалось, что он говорит вслух эти слова, но они только пронеслись в его мозгу. И тогда Червонный снова поднял руку и беспамятно тронул какой-то рычажок и сдвинул его.
И в одно мгновение попятился, затем резко повернулся и выбежал с участка.
Злость, обида улетучились, будто и не было их вовсе, а на смену им уже накатывалось отчаяние, страх и смятенное удивление: неужели он смог так поступить?
Когда через полчаса Червонный открывал ключом замок своей квартиры, Вадим Латышев вернулся из столовой и нажал темно-синюю кнопку «пуск».
Агрегат ожил. Но сразу же послышался резкий скрежет, непонятный, ломкий металлический хруст.
Латышев бросился к пульту и нажал красную кнопку «стоп».
Мягков осмотрел испорченную заготовку, сверил положение крючка коррекции с записью в журнале заданного режима, молча заторопился к Старбееву.
Когда они пришли на участок, Латышев сказал:
— Вот какая беда…
Старбеев поглядел заготовку, тронув рукой кромку искореженного отверстия, подошел к шкафу логики. И только теперь с тревожным сомнением сдержанно спросил:
— Кто-либо подходил к вам?
— Нет, — решительно ответил Мягков. — Но коррекция нарушена. Утром проверял, все соответствовало. Не понимаю: как это случилось?..
— Продолжайте работу. Потом поговорим, — скупо ответил Старбеев и ушел в конторку.
Ему очень хотелось побыть одному, поразмышлять о случившемся. Но, как назло, часто звонил телефон, и он просил всех позвонить через час. Важные дела.
Старбеев сразу принял первую версию. «Это не случайная авария, не результат ошибки. Авария преднамеренная. Халатность следует исключить, — рассуждал он, стараясь придать анализу плавное течение мыслей. Хотя остановил себя вопросом: — Чей «зубр»? Латышева. Веселый, с нерастраченной энергией юный бес, но в работе предельно собран и хорошо чувствует технику. У него ошибки быть не может. К тому же Мягков проверил установку режима… Так… Кто же мог это сделать? Допустим, некий… некий Вредов. Зачем ему это было нужно? Погоди, вопрос преждевременный. Итак, Вредов. Он знал режим работы ЧПУ и подготовил аварию «зубра» вполне квалифицированно. Ведь в четырех шагах от станка не усмотришь изменение коррекции. Значит, Вредов — заводской человек. Скорее даже цеховой. Один ли он был или вдвоем? Думается, один. Такие подлости совершаются в одиночку. Как бы я измордовал его… Стоп, Старбеев, не дергайся. Разматывай дальше. Когда это случилось? В обеденный перерыв. В цеху пусто. Теперь самое время ответить на вопрос, зачем Вредову нужна эта авария? Второе неизвестное… Если Вредов решился на такой шаг, то у него есть несколько поводов. Хотел кому-то нагадить, отомстить, бросить вызов, напугать… Если узнаю, кто этот Вредов, — ему несдобровать. Опять дергаешься. Остынь. Ищи причину. А что, если не Вредов, а какой-то человек случайно коснулся рычажка, не дав себе труда подумать о последствиях своего любопытства. Нет, нет, я ухожу в сторону…»
