Артур Конан Дойл - Этюд в багровых тонах (др.перевод+иллюстрации Гриса Гримли)
— Вам лучше поехать с нами, — сказал Холмс двум сыщикам.
— Я могу за кучера, — вызвался Лестрейд.
— Ну и отлично. А Грегсону внутри места хватит. И вам тоже, доктор. Вас ведь заинтересовала эта история — обидно будет пропустить финал.
Я с радостью согласился, и мы вместе спустились вниз. Пленник наш не предпринимал никаких попыток сбежать, он спокойно уселся в кэб, которым совсем недавно управлял, мы сели следом. Лестрейд вскочил на козлы, хлестнул лошадь и быстро доставил нас до места. Нас провели в тесную каморку, где полицейский инспектор записал имя арестованного и имена людей, в убийстве которых его обвиняли. Инспектор был бледный, безликий человечек, исполнявший свои обязанности с механическим безразличием.
— До конца недели обвиняемый предстанет перед мировым судьей, — сказал он. — А до тех пор, мистер Джефферсон Хоуп, хотите ли вы что-нибудь нам сказать? Но предупреждаю, что показания ваши будут зафиксированы и могут быть обращены против вас.
— Я многое хочу сказать, — медленно проговорил наш пленник. — Я хочу рассказать этим джентльменам все как есть.
— Не лучше ли вам оставить этот рассказ до суда? — предложил полицейский.
— А суда, может, и не будет, — ответил Хоуп. — Да нет, не пугайтесь. Не собираюсь я кончать с собой. Вы врач? — С этими словами он обратил ко мне свои горящие, темные глаза.
— Да, — ответил я.
— Тогда положите руку вот сюда. — Он улыбнулся и указал закованной рукой себе на грудь.
Я исполнил его просьбу и сразу же ощутил внутри сильнейшие спазмы и толчки. Ребра его содрогались, словно непрочная постройка, внутри которой работает мощный мотор. В наступившей тишине я слышал доносившиеся из грудной клетки хрип и глухой рокот.
— Боже, — воскликнул я, — да у вас аневризма аорты!
— Да, кажется, так оно называется, — безмятежно подтвердил Хоуп. — Я на прошлой неделе ходил к доктору, и тот сказал, что она со дня на день должна лопнуть. К тому шло уже много лет. Ночевки в горах у Соленого озера и промысловый рацион — вот как я ее заработал. Но я свое дело сделал, и мне теперь все равно, когда умирать, вот только хотелось бы сначала рассказать правду о том, что случилось. Не хочу, чтобы меня вспоминали как обычного бандита.
Инспектор и два сыщика торопливо посовещались, можно ли позволить заключенному давать показания.
— Как по-вашему, доктор, его жизнь в опасности? — осведомился инспектор.
— Вне всякого сомнения, — ответил я.
— Тогда в интересах правосудия наш долг — записать его показания, — сказал инспектор. — Прошу вас, сэр, говорите, но повторяю: ваши слова могут быть обращены против вас.
— Я, с вашего позволения, сяду, — проговорил наш пленник, опускаясь на стул. — От этой аневризмы я быстро устаю, а мы еще изрядно оттузили друг друга. Я стою у края могилы, мне незачем врать. Каждое мое слово — чистая правда, а как вы ею распорядитесь, мне уже все равно.
С этими словами Джефферсон Хоуп откинулся на спинку стула и начал свой удивительный рассказ. Говорил он спокойно и размеренно, словно повествуя о самых заурядных событиях. Я ручаюсь за точность пересказа, поскольку мне удалось раздобыть блокнот, в который Лестрейд слово за слово записывал рассказ пленника.
— Вас, в принципе, не касается, за что именно я ненавидел этих людей, — начал Хоуп. — Достаточно того, что на их совести две загубленные жизни, отец и дочь, и, следовательно, они заслужили свой приговор. С тех пор прошло уже столько времени, что искать справедливости в суде не имело смысла. Но я был свидетелем их злодеяния и постановил, что сам буду им судьей, присяжными и палачом. Если вы настоящие мужчины, вы бы поступили на моем месте точно так же.
Девушка, о которой идет речь, двадцать лет назад должна была стать моей женой. Ее насильно выдали за этого Дреббера, и она умерла от горя. Я снял обручальное кольцо с ее мертвой руки и поклялся, что в его смертный час кольцо это будет у него перед глазами, а последней мыслью его будет мысль о возмездии за совершенное зло. Я носил кольцо с собой и гонялся за Дреббером и его сообщником по двум континентам, пока наконец не настиг их. Они думали вымотать меня, но не на того напали. Если, что весьма вероятно, я завтра умру, то умру, зная, что сделал свое главное дело, и сделал на славу. Они приняли смерть от моей руки. Ни надежд, ни желаний у меня больше не осталось.
Они были богаты, я — беден, и преследовать их мне было нелегко. Когда мы оказались в Лондоне, в карманах у меня было пусто, пришлось подыскивать работу. Править лошадьми и ездить верхом мне привычнее, чем ходить по земле, поэтому я обратился в контору наемных экипажей и скоро получил место. Каждую неделю я должен был отдавать хозяину определенную сумму, а остаток оставлял себе. Оставалось совсем немного, но я кое-как перебивался. Труднее всего оказалось разобраться в здешних улицах — Лондон, по-моему, будет почище любого специально построенного лабиринта. Впрочем, я обзавелся картой, выучил расположение главных вокзалов и отелей, и тогда дело пошло на лад.
Я не сразу вызнал, где поселились мои господа; но я наводил и наводил справки, пока наконец не наткнулся на них. Они остановились в пансионе в Кэмберуэлле, на другом берегу реки. Когда я их нашел, я понял, что они в моей власти. Я отрастил бороду, так что узнать они меня не могли. Я решил, что буду неотступно следить за ними, пока не подвернется удобный случай. Я дал себе слово, что на этот раз их не упущу.
И все-таки чуть было не упустил. Куда бы они ни отправились, я следовал за ними по пятам. Иногда — в своем кэбе, иногда — пешком; в кэбе было удобнее, потому что они точно не могли улизнуть. Зарабатывать я мог только рано утром или поздно вечером, поэтому задолжал хозяину. Но меня это не слишком печалило — ведь обидчики мои были в моих руках.
Но и они были хитры. Они, видимо, подозревали, что за ними охотятся, потому что никогда не выходили поодиночке или после наступления темноты. Первые две недели я ездил за ними каждый день, и за это время они не разлучились ни разу. Дреббер почти все время был пьян, но Стэнджерсон оставался начеку. Я следил за ними с утра до ночи, но удобный случай все не подворачивался. Впрочем, я не отчаивался, что-то говорило мне, что час расплаты близок. Единственное, чего я боялся, — что эта штука у меня в груди лопнет и не даст мне довести дело до конца.
И вот наконец однажды вечером ездил я туда-сюда по Торки-Террас — так называется улица, на которой они поселились, — и вдруг вижу: к их дверям подъезжает кэб. Из пансиона вынесли какие-то чемоданы, а немного погодя вышли Дреббер со Стэнджерсоном, сели в кэб и уехали. Я подстегнул лошадь и двинулся следом. Радоваться было нечему — они, похоже, решили покинуть Лондон. Они вышли на Юстонском вокзале, я попросил мальчишку подержать лошадь и пробрался за ними на платформу. Я расслышал, как они спросили про ливерпульский поезд, и служитель ответил, что один только что ушел, а следующий только через несколько часов. Стэнджерсон, похоже, огорчился, Дреббер же скорее обрадовался. В сутолоке я смог подойти так близко, что слышал каждое их слово. Дреббер сказал, что у него есть одно дельце, пусть Стэнджерсон его подождет, он скоро вернется. Стэнджерсон стал возражать — напомнил, что они договорились всюду ходить вместе. Дреббер ответил, что дело у него деликатное и он должен идти один. Я не расслышал, что Стэнджерсон сказал в ответ, но Дреббер разразился ругательствами — Стэнджерсон, мол, всего лишь слуга и не имеет права ему указывать. Секретарь понял, что спорить бесполезно, и предложил, если они пропустят последний поезд, встретиться в пансионе «Хэллидей». На это Дреббер ответил, что будет на платформе задолго до одиннадцати, и зашагал прочь.
Наконец-то настал тот миг, которого я ждал долгие годы. Враги мои были в моей власти. Разлучившись, они сами лишили себя последней защиты. Спешить я, однако, не стал. У меня уже был разработан план действий. Что толку в мести, если твой обидчик не узнает, кто нанес ему удар и за что его настигло возмездие? Я хотел, чтобы злодеи успели понять, за какой именно грех их наказывают. За несколько дней до того один джентльмен, присматривавший за строениями на Брикстон-роуд, обронил в моем кэбе ключ от пустого дома. Он хватился в тот же вечер, и ключ я ему вернул, однако успел снять с него слепок и заказать дубликат. Теперь в этом огромном городе был как минимум один укромный уголок, в котором, я знал, мне никто не помешает. Оставалось решить одну непростую задачу — заманить туда Дреббера.
Дреббер зашагал по улице, заглянул в пару распивочных и в каждой провел не меньше получаса. Выйдя из последней, он уже нетвердо стоял на ногах — значит, выпил немало. Потом он остановил кэб, ехавший прямо перед моим. Я двинулся за ними следом, лошадь моя практически касалась мордой его возницы. Мы переехали через мост Ватерлоо, долго петляли по улицам, пока, к моему удивлению, не оказались опять перед их прежним пансионом. Я представления не имел, зачем ему понадобилось возвращаться, однако обогнал их и остановился ярдов на сто дальше. Дреббер вошел, отпустив кэб. Дайте мне, пожалуйста, стакан воды. Столько говорить — в горле пересохло.
