Морис Леблан - Канатная плясунья
Она склонилась над спящим, держа в правой руке флакон с эликсиром. Приставила флакон к губам и медленно опрокинула. Сначала упало несколько капель жидкости, по цвету и запаху напоминающей зеленый шартрез, а потом в рот потекла тонкая струйка. Так до тех пор, пока флакон не был опорожнен.
— Конец, — сказала Доротея, поднимаясь.
Она пробовала улыбнуться, но, увидев, что компаньоны, не обращая внимания на нее, во все глаза смотрят на спящего, пробормотала:
— Подождем… Подействует не сразу.
А про себя думала: «Неужели я серьезно думаю, что эликсир может подействовать? Неужели может прекратиться сон… или, вернее, смерть, потому что такой сон все равно что смерть?.. Нет, мы просто-напросто жертвы галлюцинации. Нет, нет, тысячу раз нет! Люди не воскресают».
Прошло пять минут. И еще пять минут.
Тяжелое ожидание. И бессмысленное? Да, вообще говоря, совершенно бессмысленное и даже непозволительное для шести взрослых интеллигентных людей. Но в данном случае были и основания и оправдания в той почти математической точности, с которой исполнились все другие предсказания маркиза Богреваль.
— Пятнадцать минут, — произнес итальянец. Прошло еще несколько секунд… и все задрожали от ужаса.
Веки мертвеца дрогнули.
Раз, еще раз… Так отчетливо и ясно, что сомневаться было невозможно.
— О-ох, — простонал нотариус, — он жив…
Глава 13. Воскрешение Лазаря
Доротея глядела на просыпающегося, стараясь не пропустить ни малейшего его движения.
— Он жив, — бормотал нотариус, — жив… смотрит на нас.
В самом деле, глаза оживавшего человека были открыты. Странный, неподвижный и невидящий взгляд. Взгляд новорожденного, не оживленный мыслью, готовый вот-вот погрузиться в новый сон.
В глазах еще не было жизни, но зато она прошла по всему телу. Получалось впечатление, что под влиянием толчков оживающего сердца кровь возобновила свое течение по жилам. Руки сделали несколько движений. Вдруг ноги соскользнули с края постели. Напряглись мускулы, и человек ‘сел.
Так как теперь его голова находилась выше, то один из молодых людей поднял свой фонарь, чтобы осветить его лицо. Свет упал, между прочим, и на стену. Над кроватью, там, где лежали подушки, стал виден портрет, о котором упоминал в своем послании маркиз.
Можно было без ошибки сказать, что портрет был нарисован с человека, сидевшего на кровати. Тот же огромный лоб, те же глубоко спрятанные глаза, такие же выдающиеся скулы, такой же костлявый подбородок.
Он попробовал встать на ноги, но это не удалось, ноги были слишком слабы и отказывались служить. Он тяжело дышал, и ему, казалось, не хватало воздуха. Доротея, увидев две доски, прибитые на стене, показала на них пальцем Вебстеру и Дарио и знаком велела их оторвать. Это было нетрудно, так как они держались на паре неглубоко вбитых гвоздей. Под досками оказалось небольшое круглое окно высотой и шириной не больше 30–35 сантиметров.
Свежий воздух ворвался в комнату. Проснувшийся повернулся лицом к окну и жадно открытым ртом стал дышать всей грудью.
Доротея, отвернувшись в сторону, умышленно не смотря на то, что составляло центр внимания всей компании, сосредоточенно о чем-то думала. Ее голубые глаза потемнели и стали синими. Они не видели ничего перед собой, но казалось, проникая в глубь вещей, видели то, что недоступно для обыкновенного взгляда.
Приняв какое-то решение, она сказала: — Попробуем, — и подошла к кровати, сев рядом с ним, взяла его за холодные и влажные руки. — Мы пришли сюда по вашему зову… мы те, кого золотая медаль…
Слова нелегко подбирались. Они ей казались нелепыми и наивными. Она подумала и начала по-иному:
— В наших семьях из рук в руки переходила от поколения к поколению золотая медаль. Два века в семьях ваших потомков зрела ваша воля…
Нет, и так не годится. Получается чересчур пышно и торжественно.
Тем временем его рука согревалась от ее прикосновения. До его слуха уже достигали слова, и он сознавал, что они обращены к нему. Не лучше ли обратиться с самыми простыми словами? Да, именно так надо сейчас с ним говорить.
— Вы не голодны?.. Хотите кушать?.. Пить?.. Отвечайте… Что бы вы предпочли? Мы с моими друзьями постараемся…
Никакого эффекта! Старик с тупым и неподвижным выражением лица, открыв рот, смотрел по-прежнему бессмысленно.
Не спуская с него глаз, Доротея обратилась к нотариусу:
— Господин Деларю, не думаете ли вы, что мы должны предъявить ему второй конверт с припиской. Может быть, его сознание пробудилось бы при виде бумаги, которую он сам писал и которую, по точному смыслу его письма, ему надо отдать.
Деларю был того же мнения. Взяв от нотариуса конверт, Доротея показала его старику, говоря:
— Вот то, что вы написали по поводу спрятанных драгоценностей. Никто не читал вашего письма. Вот оно…
Она протянула конверт старику. Его рука произвела легкое встречное движение. Доротея поднесла конверт совсем близко, и пальцы старика раскрылись, чтобы взять его.
— Это вы хорошо понимаете, да? Вы распечатаете конверт. В нем указаны места хранения бриллиантов. Это имеет для вас громадное значение. Кроме вас никто не будет знать… Богатства…
Вдруг она резко оборвала свои слова. Либо ей в голову внезапно пришла какая-то мысль, либо она неожиданно заметила что-то исключительно важное, ускользавшее раньше от внимания.
Вебстер сказал:
— Конечно, он уже понимает. А когда увидит свой собственный почерк, все прошедшее моментально оживится в его памяти. Мы должны отдать ему конверт.
Джордж Эррингтон поддержал Вебстера.
Но Доротея не спешила исполнить их совет. Она пристально смотрела на старика. Потом попросила у Дарио электрический фонарик и, освещая им лицо старика, пододвинулась ближе, откинулась дальше, внимательно разглядела со всех сторон его изуродованную руку и вдруг разразилась необычайным, почти бешеным взрывом хохота.
Она смеялась дико, безудержно, прижав руки к груди и едва не падая на пол от хохота. Прическа рассыпалась, и пряди волос спустились на милое раскрасневшееся личико. Ее легкий, молодой, очаровательный смех был полон такой заразительной веселостью, что молодые люди не удержались и тоже стали хохотать.
Наоборот, нотариус Деларю считал такое шумное проявление жизнерадостности неуместным при столь мрачных обстоятельствах.
— Ш-ш-ш-ш… Нельзя так… Мы являемся свидетелями необыкновенного случая.
Его строгий вид еще больше рассмешил Доротею.
— О, да… необыкновенный случай, — она задыхалась от смеха, — совершенно необыкновенный… Чудо!.. Ой, как забавно… Не могу удержаться… Слишком долго сдерживалась!.. Мне нельзя быть долго серьезной… Вот так история.
— Я не вижу, что вы находите здесь забавного, — еще строже сказал нотариус. — Маркиз…
Восторг Доротеи был беспределен. Она подхватила это слово:
— Маркиз? О, да, маркиз! Маркиз Богреваль! Друг Фонтенеля… Маркиз Богреваль — воскресший Лазарь… Но разве же вы ничего не видите?
— Я видел замутившееся зеркало… восстановленное дыхание…
— Так, так. Ну, а еще?
— Что еще?
— Во рту. Посмотрите ему в рот.
— Во рту зубы.
— Да, но какие?
— Плохие зубы, испорченные, старческие…
— А вы видите вставной зуб?
— Вставной зуб?
— Да. Вставной зуб и, главное, золотой.
— Пусть. Что же из этого следует?
— Вы сами не догадываетесь? Хорошо, я вам объясню. Скажите, пожалуйста, при Людовике XIV и при Людовике XV вставляли золотые зубы или нет? Конечно же, нет… А раз так, раз этот господин маркиз не мог вставить зубы до смерти, то, значит, он призывал дантиста сюда в башню, и, значит, он в этой башне… хотя и был мертв, читал газеты, из которых узнал, что существуют дантисты, и очень обрадовался возможности полечить зубы, которые у него болели со времен Людовика XIV.
Доротея вновь принялась хохотать, молодые люди ее поддержали, но нотариус, еще не убежденный, был очень сконфужен и, боясь вызвать неудовольствие старика, по-прежнему неподвижно сидящего на кровати, отвел молодых людей и девушку в дальний угол и там шепотом завел беседу:
— По вашему мнению, мадемуазель, это все мистификация?
— Уверена.
— Но маркиз? Его письме?
— Участие маркиза в этой истории окончилось 12 июля 1721 года, когда он проглотил эликсир, перенесший его в лучший мир. От маркиза, вопреки его надеждам на воскресение, осталось только: во-первых, прах тела и костей, смешавшийся теперь с пылью этой комнаты; во-вторых, несомненно подлинное и очень любопытное письмо, которое мне прочитал господин нотариус; в-третьих, несколько бриллиантов, спрятанных в неизвестных местах, и, в-четвертых, одежды, в которые облекся он в час своей кончины.
— Вы думаете, что эти одежды…
