Поль Магален (Махалин) - Кровавая гостиница
Готье вздохнул.
– Лучше пусть станет больше одним ангелом на Небе, — проговорил он, — нежели одним человеком без имени на земле.
Взяв письмо маркиза, он медленно сжег его и бросил в камин.
– Это твое богатство горит, моя бедная Дениза.
– Мое богатство?
– Маркиз дез Армуаз этой бумагой объявлял тебя единственной наследницей всего своего состояния!
Молодая женщина не обратила никакого внимания на слова брата, который тем временем продолжал:
– Такое распоряжение немедленно возбудит различные толки, и от одного предположения к другому… Лучше останемся бедны, чтобы сохранить уважение к себе наших земляков… Отныне твоя тайна в наших руках.
Дениза, как утопающий, хватающийся за соломинку, осторожно спросила:
– Однако… что если Гастон вернется?
Филипп печально опустил голову.
– Будь мужественна, моя Дениза, — сказал он. — Ты дочь и сестра солдата. Маркиз не вернется.
– Но почему же, бог мой?
– Потому что здешняя местность наполнена грабителями и убийцами, разбойниками, которых я так неутомимо преследовал. Видимо, они снова решили заявить о себе… Потому, наконец, что между Шармом и Виттелем всего двенадцать лье и проехать их можно меньше чем за семь дней.
Эти слова окончательно сразили бедную женщину. Брат продолжал:
– Маркиз написал мне так: «Если ваша сестра или вы не увидите меня до получения этого письма от хозяина почтовой гостиницы, которому я его поручаю, значит, я погиб по дороге». А я его знаю и не могу усомниться ни на минуту, что если он не приехал в Амбуаз раньше меня, то с ним случилось несчастье, которое он предвидел…
– Брат мой!
– И несчастье это принесли нож или пуля одного из разбойников, которым до сих пор удается ускользать из рук правосудия…
– Вы думаете?..
– Я уверен: маркиз Гастон умерщвлен. Где и кем? Вот чего я не знаю, но открою, даже если мне придется для этого лечь костьми!..
И шепотом он прибавил:
– Впрочем, все же есть некоторые следы… по ним я доберусь до берлоги, где затаились эти хищные звери…
– О! Мой сон! Мой сон!.. — едва слышно воскликнула молодая женщина: перед ее глазами промелькнуло страшное видение, о котором она рассказывала Флоранс.
– Да, я отыщу убийц с помощью Бернекура, следователя из Эпиналя… — продолжал рассуждать Филипп. — Он ловкий сыщик!
– Ах! — только и вздохнула Дениза.
– Не в первый раз Господь Бог рукой невинного младенца обнаруживает и карает преступление… Нужно только, чтобы к этому агнцу со здоровьем вернулся и рассудок…
– Простите меня, — произнесла бедняжка. — Моя бедная голова так болит, что я не понимаю…
– Еще бы! Я верю, дитя мое, что ты не понимаешь!.. Я сам себе могу объяснить происходящее пока лишь наполовину… Но если обещано молчание…
Дениза машинально повторила:
– Молчание?
– От этого зависит успех моего дела. Я, быть может, и так уже слишком много выболтал. Не зря же говорят, что у этих мошенников уши везде. Достаточно будет сказать тебе, что когда там — в суде — задавались вопросом, где спрятать ребенка, чтобы со временем можно было использовать его показания, то я предложил гражданину Бернекуру этот дом и тебя. Он согласился, и как только можно будет перевезти бедного больного малыша… Но sacrodieux! Вот уже и заря занимается!.. Мы проболтали всю ночь! — Филипп нахмурил брови, подкрутил усы и проворчал: — Зато я многое узнал…
Рассвет действительно уже золотил верхушки деревьев обширного парка. Вдали просыпалась деревня Армуаз. Петухи распевали в курятниках, быки и коровы мычали в хлевах…
Филипп продолжал, исполненный нежной заботливости:
– Ты, должно быть, совсем разбита, дитя мое… Эти воспоминания, эти волнения, бессонная ночь… Иди отдохни хоть немного…
– А вы, брат? — осторожно спросила молодая женщина.
– О! Я и усталость — соседи по постели с тех пор, как на мне оказалась эта сбруя… Пойду-ка я в парк, выкурю трубочку и искупаю свои мысли в росе этого раннего утра, а потом отправлюсь на поиски.
Поручик с нежностью обнял сестру и произнес торжественным голосом:
– Будь спокойна, моя Дениза, я отомщу за Гастона. Злодеи, из-за которых ты стала вдовой, не успев побыть супругой, должны теперь смотреть в оба. Пусть я лишусь своего имени, чина, своей чести и жизни, если эта железная рука не ухватит их за шиворот и не кинет под секиру палача!
Эта завершающая часть их беседы имела если не свидетеля, то жадного слушателя, о присутствии которого не подозревали ни брат, ни сестра, потрясенные каждый по-своему грустным событием. Когда ефрейтор Жолибуа и Антуан Ренодо покинули павильон, из окружавших его зарослей показался мужчина. Скрытый тенью здания, он пробирался вдоль стен, шагая по мягкой траве со всей осторожностью человека, привычного к подобного рода вылазкам.
Достигнув окна, которое по-прежнему оставалось распахнутым, таинственный незнакомец улегся ничком на землю, тихо подполз под самое окно и протиснулся за плющ, покрывавший живым щитом весь фасад дома. Укрывшись в этом тайнике, он мог слышать каждое слово из разговора, происходившего в комнате. Когда Дениза Готье подошла к окну, чтобы выбросить разорванное в клочки письмо известного нам содержания, невидимый слушатель замер, затаив дыхание, и по ее уходе вытянул руку, заботливо подбирая те кусочки, которые упали достаточно близко, чтобы он мог их собрать, не двигаясь с места. Затем, при первых проблесках рассвета, он все так же ползком отступил на свою старую позицию…
В стене, окружавшей парк, неподалеку от павильона находилась калитка, выходившая в поле. Ключ повернулся в замке, калитка открылась и пропустила какого-то нищего. Его лицо было скрыто высоким воротником кафтана в заплатах, над которым нависали поля соломенной шляпы. Этого бродягу мы уже видели на скамье под окном почтовой гостиницы в Шарме…
Он быстро осмотрелся, приподнял полы кафтана и пустился бежать что есть духу в направлении Виттеля…
XVIII
Враги лицом к лицу
Около девяти часов утра того же дня, зарю которого мы встретили в павильоне, мировой судья местечка Виттель, гражданин Тувенель, разговаривал с кем-то в своем кабинете, когда ему доложили о Филиппе Готье. Одинаково спокойные лицо и манеры последнего ничем не выдавали того, что происходило в его душе. Изумление и горе были, казалось, несвойственны солдатам той эпохи, знаменитой дальними экспедициями, необыкновенными приключениями и легендарными боевыми подвигами.
Ранним утром Филипп устроил у мельника Обри длительное совещание с Антуаном Ренодо, в результате которого почтенный трактирщик немедленно отправился в Эпиналь на тележке, предоставленной хозяином мельницы. Он ехал туда, чтобы уведомить господина Бернекура о проезде через Шарм Гастона дез Армуаза, о том, что в Виттеле он не показывался, что выехал из Шарма на почтовой лошади, с обозначением точного времени отъезда маркиза и приме´т предоставленного коня, и, наконец, сообщить, что сам он в точности исполнил возложенное на него поручение к жандармскому офицеру. Мэтр Ренодо должен был прибавить, что поскольку эмигрант нигде в округе так и не объявился, то он передал вверенные ему бумаги лицу, на чье имя они были адресованы.
Кроме того, поручик приказал ефрейтору Жолибуа в полдень явиться к дому мирового судьи вместе с их лошадьми, и, решив не будить свою бедную сестру, вышел из дома, горя нетерпением узнать, что стало с Гастоном, и найти тех подлых убийц, жертвой которых несчастный, по всей вероятности, и оказался.
Чтобы начать расследование, поручику Готье было необходимо сообщить мировому судье Тувенелю об этом новом злодействе, которое совершилось в его округе. Тут следует заметить, что мировые судьи в то время обладал гораздо большей властью, чем та, которой они пользуются сейчас. По своей значимости они приравнивались к судьям уголовных судов.
Гражданин Тувенель был добродушным толстяком. За его внешней веселостью и шумливой манерой поведения скрывались глубокая наблюдательность, практический ум и деятельный, сильный характер. Уроженец этого края, где его предки уже больше столетия занимали общественные должности, он давно был знаком с семейством Филиппа.
Он встретил бравого жандармского поручика изъявлениями самой искренней радости и горячими поздравлениями с заслуженным повышением. И, завершая эти дружеские излияния, судья сказал Готье, сопровождая слова рукопожатием:
– Вы отобедаете с нами, не так ли, поручик? Мы должны осушить бутылку вина за ваше счастливое возвращение и за ваши эполеты, заработанные в боях. Мы выпьем за все: за память о вашем добром отце, за здоровье прекрасной Денизы Готье, за ваши прошлые подвиги, за будущие успехи, потому что, надеюсь, с вашей помощью мы избавим этот край от хитрых мерзавцев, которые уже несколько лет не дают нам покоя — ни мне, ни вашим предшественникам, ни мерикурскому и эпинальскому судьям, ни даже судебной палате в Нанси…
