Поль Магален (Махалин) - Кровавая гостиница
Девушка взглянула на мать и своих младших братьев, после чего заявила:
– Мы согласимся, если ты объяснишь нам, что именно задумал. Если ты оступишься, отвечать будем и мы, следовательно, мы имеем право знать, на что ты рассчитываешь.
– Разумеется, — подтвердили близнецы.
Агнесса Шассар одобрительно кивнула головой.
– Дети правы, — сказала она.
Жозеф Арну положил трубку на стол.
– Ну, придвигайтесь же к столу, — начал он, — чтобы лучше услышать то, что я вам собираюсь сказать.
Все пододвинулись ближе и устремили взгляды на Жозефа. Объяснение длилось с четверть часа. Оратор закончил свою речь следующей фразой:
– Когда я за что-нибудь берусь, то не хочу, чтобы мои труды пропали даром. Я отвечаю за успех своего предприятия. После этого каждый займется своими делами. Я прежде всего начну хлопотать о своей свадьбе…
– И о разделе состояния, не правда ли?
– И о разделе также. Ну же, говорите «да», и кончено, — обратился Жозеф к матери. — Доброе слово не так трудно сказать.
Старуха сделала какой-то неопределенный жест и, поднимаясь со стула, проговорила:
– Уже поздно. Пойдемте.
Марианна с младшими братьями пошла вперед.
– Проклятая колдунья не захотела ничего обещать, — прошептала девушка близнецам. — Будем хорошенько за ней присматривать.
– Когда же мы узнаем, где спрятаны деньги…
– Разделим на троих, — решил Себастьян.
– Да, на троих, — подтвердила сестра. — Наш брат Жозеф слишком алчен. Следует преподнести ему сюрприз.
И каждый подумал про себя: «Нет уж, все достанется мне одному, вот только от остальных избавлюсь».
Старший Арну со своей стороны размышлял, набивая трубку: «Главное — узнать, где спрятан клад…» Он высек огонь, трут начал тлеть. «И подумать только, — рассуждал он, размахивая трутом, чтобы тот лучше разгорелся, — подумать, ведь достаточно одной маленькой искры, которую я сейчас высек, чтобы сжечь дотла эту лачугу со всем, что в ней есть…»
Агнесса Шассар шла последней и, хмурясь, бормотала про себя:
– Я их всех проведу. Никогда, никогда они не узнают… скорее сердце у меня вырвут…
Старуха замолчала. Что-то вроде улыбки мелькнуло на ее бесцветных губах.
– Лекарство для Флоранс… а это идея!.. Но отчего же не подсолить и суп для всех?
XVII
Признание
А в это время в павильоне лесничего Филипп Готье уселся возле стола, на котором лежал конверт от маркиза дез Армуаза. Лампа ярко освещала его хмурое лицо; казалось, все шло своим чередом, но душу бравого жандарма теснило некое предчувствие, которое посещает иногда даже самых здравомыслящих людей. Это было словно предвестие какого-то большого горя.
Он уже говорил раньше, что боится вскрывать письмо, доставленное мэтром Антуаном Ренодо. Неизвестность пугала бывалого вояку. Наконец, он решился и сломал печать, а затем посмотрел на сестру. Молодая женщина стояла по другую сторону стола и ждала, бледная, как лист бумаги, который ее брат держал в своих дрожащих руках.
Поручик быстро пробежал взглядом первые строки послания. Затем вскрикнул и покачнулся на стуле. Дениза хотела было броситься к нему, но брат остановил ее повелительным жестом. Филипп провел рукой по глазам и, наклонившись над письмом, полностью погрузился в чтение.
Филипп внимательно вчитывался в написанное, обдумывая каждое слово и предложение, и на лице его отражались по очереди чувства сомнения, ярости и ужаса. Дочитав письмо до конца, он вскочил с места и сделал два шага к сестре. Затем протянул ей письмо и резко спросил:
– Это правда?
Дениза опустила голову.
– Правда ли это? Правда ли? — повторял брат все громче.
Молодой женщине нечего было ответить, и это молчание оказалось красноречивее любых слов. Из бледного лицо жандарма сделалось багровым. Глаза его блеснули мрачным огнем… рука вознеслась над виновной, и из груди страдальца вырвалось одно только слово:
– Несчастная!
Дениза, безмолвная, рухнула на колени перед разъяренным братом. Но рука Филиппа медленно опустилась. Ноги его дрогнули, и, пятясь, он дошел до стула, на который тяжело опустился.
– Sacrodieux! — пробормотал он. — Я предпочел бы получить двенадцать французских пуль в грудь, чем это страдание. — И голосом, полным отчаяния, добавил: — Маркиз дез Армуаз, вы спасли мне жизнь. Я пожалел и оставил в живых вашу любовницу. Теперь мы квиты.
Наступило гробовое молчание. Дениза рыдала, тогда как ее брат рвал на себе волосы.
– Итак, этот эмигрант был твоим любовником?
– Брат, он обещал стать моим мужем!
Филипп схватил письмо со стола:
– Да, я знаю, он говорит об этом в письме, в котором сознается в своем преступлении…
Дениза подняла голову.
– Тот, кого я любила, не мог лгать, — произнесла она сквозь слезы. — К тому же кто заставлял его обещать мне вернуться? Кто принуждал сознаться?..
Последовало минутное молчание, затем Филипп проговорил, словно обращаясь сам к себе:
– Разумеется, тот, кто рисковал своей жизнью ради такого ничтожного существа, как я, не может быть клятвопреступником и негодяем… Хорошо, я верю, что маркиз дез Армуаз вернулся сюда, чтобы исправить совершенное зло… но к какому теперь средству прибегнуть, чтобы данное им обещание было исполнено?.. Он исчез, а позор остается при нас…
И в отчаянии достойный гражданин воскликнул:
– О! И как отец не убил тебя!
– Отец ничего не знал, он умер, благословляя меня.
Филипп облегченно вздохнул.
– Встань, — сказал он.
Несчастная попыталась подняться, но слезы душили ее, и ноги не хотели повиноваться. Филипп, не глядя на сестру, протянул ей руку, которую бедная страдалица схватила и, несмотря на попытки брата освободиться, покрыла поцелуями и омочила горячими слезами. Поручик почувствовал, что сердце его забилось сильнее и на глазах показались слезы.
– Брат мой! О, брат, — вскрикнула Дениза, — неужели ты никогда мне не простишь?!
Опять последовало молчание, которое Филипп нарушил словами:
– Встань же, встань. Твои слезы терзают мне душу.
Девушка молча повиновалась. Усадив сестру, мужчина проговорил:
– Я слишком люблю тебя, чтобы найти силы для наказания… Но, чтобы простить, я должен узнать то, что может послужить тебе оправданием. Я прочел признание виновного, теперь мне необходимо услышать признание его соучастницы. Говори же, — произнес он почти торжественно, — тебя слушает не судья, но брат. Расскажи мне подробности, назови мне причины, которые могут позволить тебе рассчитывать на мою любовь и на уважение честных людей.
И Дениза начала свое повествование об этом извечном союзе юности и любви, развязка которого во все времена одинакова. Она упомянула и о рождении ребенка, плода любви двух юных существ, разлученных изгнанием.
Не прерывавший до сих пор рассказа сестры, Филипп спросил:
– А что дитя?
– Дитя…
– Я надеюсь, что Господь Бог был милосерден и ты лишилась его?..
– Лишилась?!
– Ты достаточно была наказана, ведь ребенок же не остался в живых, не правда ли?
Молодая женщина с удивлением взглянула на брата.
– Не остался в живых?.. Мой ребенок? Я не понимаю…
– Ну да, ты удивляешься, что я так говорю, — продолжал Филипп. — Ты не можешь понять, почему я был бы доволен смерти этого невинного существа, единственная вина которого состоит в том, что оно явилось на свет бесправным… Подумай же: это дитя есть живое напоминание о вине, которую люди не прощают… Его колыбель ты еще могла скрыть в каком-нибудь уединенном месте, но, когда это дитя вырастет, оно захочет узнать, где его мать, найти ее, потребовать от нее отчета и объяснения истории своего появления на свет… Тогда страшный позор покроет нашу семью и память нашего почтенного отца; этот позор будет преследовать нас до конца наших дней. Какой скандал разразится в Виттеле! В Армуазе! Везде! Если бы произошло что-нибудь подобное, я бы сорвал с себя эполеты, подал в отставку, оставил бы родину и уехал туда, где идут кровопролитные сражения и где легко встретить смерть.
Дениза слушала брата не перебивая. Она даже не шелохнулась, но, когда Филипп замолк, она поднялась, подошла к окну и, вынув из кармана одно из писем, которые вечером читала вместе с Флоранс и конверт которого, исписанный крупными неровными буквами, носил штемпель Валенкура, разорвала его на мелкие кусочки и бросила на ветер.
– Что это? — спросил ее брат.
– Ничего, просто ненужная записка.
И, подойдя к брату, она обвила его шею руками, проговорив:
– Будь спокоен, Филипп, ты можешь ходить с высоко поднятой головой. Сына моего больше нет, и память нашего покойного отца не будет омрачена.
