Эрл Гарднер - Дело о сумочке авантюристки

Мейсон задал вопрос:

– Владея двумя третями акций, Фолкнер, я полагаю, полностью контролировал дела фирмы?

– Полагать вы можете все, что угодно, мистер Мейсон. Одно время я также находил это занятие довольно интересным, хотя вряд ли можно прийти к какому-нибудь твердому заключению, основываясь только на предположении. Для этого нужны факты.

– Разумеется, – ответил Мейсон. – Поэтому я и задал вопрос.

– А я предпочитаю воздержаться от ответа, – учтиво сказал Диксон.

Мейсон взглянул на поверенного:

– Иногда уклончивый ответ дает больше информации, чем категорический, мистер Диксон.

– Совершенно верно, мистер Мейсон. Я тоже не раз приходил к такому выводу. Кстати, когда я спросил вас, почему вы заинтересовались трагической смертью мистера Фолкнера, вы, по-моему, ответили, что, видимо, будете представлять некую особу, предъявившую иск к Фолкнеру. Могу я поинтересоваться, в чем состоит сущность этого иска? Почти уверен, что вы не захотите ответить мне на этот вопрос.

– Иск этот связан с составом лекарства для лечения рыбок, – заметил Мейсон.

– О, вы имеете в виду то лекарство, которое нашел Том Гридли? – поинтересовался Диксон.

– Вы, похоже, хорошо осведомлены, мистер Диксон.

– Приходится наводить справки, когда в деле замешана твоя подопечная, мистер Мейсон.

– Что ж, вернемся к нашему разговору, – продолжил адвокат. – Итак, Фолкнер прочно сидел в седле, пока Женевьева внезапно не потребовала развода. Совершенно очевидно, что она должна была получить от него свою долю.

– Это уже давно решенный вопрос, мистер Мейсон.

– Да, но это решение, должно быть, встало Фолкнеру поперек горла. Из всесильного босса он вдруг превратился в равноправного пайщика.

– Разумеется, – с известной долей самодовольства ответил Диксон. – Но с тех пор, как закон штата считает супругов равноправными партнерами, жена имеет право на получение того, что оговорено при подписании брачного договора.

– Вы разговаривали по этому поводу с Фолкнером?

– О да.

– Он рассказывал вам о подробностях?

– Конечно.

– Он сам пришел к вам и сообщил об этом добровольно?

– Но, послушайте, мистер Мейсон, вряд ли вы действительно думаете, что такой человек, как Фолкнер, станет бегать ко мне, чтобы сообщить ту или иную деталь.

– Но вы были заинтересованы в этом?

– Естественно.

– Значит, я могу предположить, что вы спрашивали его об этом?

– О тех вещах, о которых я хотел знать, да.

– И вам было интересно знать обо всем?

– Я не знаю, знал ли я обо всем, мистер Мейсон, потому что не знал, чего еще не знаю. Я знаю только то, что знаю. – И Диксон улыбнулся адвокату, желая показать, что он готов идти навстречу Мейсону, сообщив ему те сведения, которые известны ему самому.

– Могу я поинтересоваться, когда вы последний раз разговаривали с Фолкнером? Полиция рано или поздно все равно задаст вам этот вопрос.

Диксон, не торопясь, поднес палец к лицу и начал разглядывать свой ноготь.

– Я полагаю, что вы разговаривали с ним вчера вечером.

Диксон поднял глаза:

– Что заставляет вас так думать?

– Ваша нерешительность.

– Я просто задумался.

Мейсон улыбнулся:

– Нерешительность можно назвать и задумчивостью, но она тем не менее остается нерешительностью.

– Правильные слова, мистер Мейсон. Очень правильные. Хочу сказать вам, что я был в задумчивости и, как следствие, в нерешительности. И я до сих пор не знаю, отвечать ли мне на ваш вопрос или подождать, пока меня не спросит об этом полиция.

– У вас есть причины не отвечать мне?

– Я сам себе задаю этот вопрос.

– Есть нечто, что вы хотели бы скрыть?

– Разумеется, нет.

– В таком случае я не вижу причин молчать.

– Возможно. Да, наверное, я смогу это сделать. Отвечу вам на вопрос.

– Итак, когда вы последний раз разговаривали с Фолкнером?

– Я действительно разговаривал с ним вчера.

– В какое время?

– Вы имеете в виду наш личный разговор?

– Я хочу знать, когда вы разговаривали с ним с глазу на глаз и когда по телефону.

– Что заставляет вас думать, что я разговаривал с ним по телефону, мистер Мейсон?

– Потому что вы дифференцируете личный разговор и просто разговор.

– Боюсь, мистер Мейсон, что вы играете со мной, как кошка с мышкой.

– Я все еще жду ответа, – перебил Мейсон.

– Вы, разумеется, не уполномочены официально задавать мне этот вопрос?

– Угадали.

– В таком случае предпочитаю не отвечать. Как вы будете на это реагировать?

– Очень просто, – ответил Мейсон. – Я позвоню моему приятелю лейтенанту Трэггу, сообщу ему, что вы виделись с Харрингтоном Фолкнером в день убийства, точнее, даже вечером, когда он был убит, и что вы, видимо, разговаривали с ним по телефону. На этом моя миссия закончится, и ваша дальнейшая судьба меня интересовать не будет.

Диксон снова посмотрел на свои ногти, потом кивнул, словно пришел к определенному решению. Но он продолжал хранить молчание – грузная фигура с бесстрастным лицом, восседавшая за огромным письменным столом. Потом еще раз молча кивнул, словно вел разговор сам с собой. Мейсон тоже выжидательно молчал.

Наконец Диксон заговорил:

– Вы привели очень сильный аргумент, мистер Мейсон. Очень сильный. Наверное, вы отлично играете в покер. И суду, вероятно, приходится с вами очень трудно. Да, очень трудно…

Мейсон хранил молчание. Диксон снова кивнул пару раз и продолжал:

– Я уже и сам подумывал, не позвонить ли мне в полицию и не рассказать ли обо всем, что знаю. Но, с другой стороны, вы тоже рано или поздно получите эти сведения, даже если я вам их сейчас и не дам. Но ведь вы так и не сообщили мне подробно, почему вы этим интересуетесь.

Он взглянул на Мейсона, словно ожидал ответа на этот безобидный вопрос, но тот молчал. Диксон нахмурился, посмотрел на письменный стол, затем медленно, осуждая, покачал головой, но и это не произвело на Мейсона никакого впечатления. Внезапно, словно приняв окончательное решение, поверенный положил ладони на стол и сказал:

– Мистер Фолкнер вчера разговаривал со мной несколько раз, мистер Мейсон.

– Лично?

– Да.

– Что ему было нужно?

– Это уже другой вопрос, мистер Мейсон.

– Значит, у меня есть веские причины задать его.

Диксон беспомощно поднял руки, потом забарабанил пальцами по столу.

– Хорошо, мистер Мейсон. Речь шла о сделке. Фолкнер хотел выкупить треть, принадлежащую Женевьеве.

– А вы собирались продать ее?

– За сходную цену, разумеется.

– И разница между его ценой и вашей была велика?

– Да. Понимаете, у мистера Фолкнера были некоторые мысли относительно стоимости этой трети. Откровенно говоря, мистер Мейсон, он сперва предложил, чтобы мы купили у него его долю за определенную цену. Он считал, что если мы не захотим купить у него его долю за эту цену, то он сможет купить у Женевьевы ее долю за ту же цену.

– А вы отказались?

– Конечно.

– Могу я поинтересоваться почему?

– По очень простым причинам, мистер Мейсон. Мистер Фолкнер вел дела фирмы на очень выгодных началах. И он получал жалованье, которое не повышалось в течение пяти лет. Так же как и жалованье мистера Карсона. Если бы Женевьева приобрела принадлежащую Фолкнеру долю, это развязало бы ему руки, и он бы, благодаря своей коммерческой жилке, быстро основал конкурирующую фирму. С другой стороны, цена, назначенная Фолкнером за одну треть, была слишком мала, чтобы мы захотели продать нашу часть.

– Отсюда и ваша размолвка?

– Это, наверное, слишком сильно сказано, мистер Мейсон. Мы просто хотели сохранить статус-кво.

– Но Фолкнер больше не хотел работать на прежних условиях?

– Эти условия были установлены, так сказать, с самого начала, когда основывалась фирма и Фолкнеру принадлежали две трети.

Мейсон моргнул:

– То есть он сам назначил жалованье партнерам, и Карсон не мог его увеличить?

– Я не знаю точно, какие там были условия, но знаю, что он не мог повысить себе жалованье без согласия Женевьевы.

– Легко можно представить, что вы навязали Фолкнеру очень невыгодные условия, – сказал Мейсон.

– Как вы знаете, мистер Мейсон, я в этом деле не являюсь главным действующим лицом, и мне нет смысла гадать, что чувствовал мистер Фолкнер.

– Итак, вчера вы его видели не один раз?

– Да.

– Выходит, уже назревал кризис?

– Да. Фолкнер собирался предпринять кое-что.

– Разумеется, – продолжал Мейсон, – если бы Фолкнер выкупил долю Женевьевы, ему бы опять принадлежала большая часть акций, а именно две трети. После этого он мог бы успешнее давить на Карсона в судебном процессе.

– Вы, как адвокат, разбираетесь в этом деле, конечно, лучше, чем я, – ответил Диксон. – Я был лишь заинтересован в том, чтобы получить как можно большую сумму для моей клиентки. В том случае, конечно, если бы сделка состоялась.