Джун Томсон - Тетради Шерлока Холмса (сборник)
Потом вошел Холмс, вернувшийся из своей загадочной экспедиции и принесший с собой нечто меня поразившее. Впрочем, у меня не было возможности оценить важность этого предмета, поскольку Холмс, проворно взобравшись по лестнице, мигом очутился на сеновале, похожем на театральную сцену. Это и впрямь был настоящий театр: над нами возвышался Холмс, словно какой-нибудь прославленный актер, а мы с доктором Пэрри и полицейскими превратились в зрителей – этакую невзыскательную публику, собравшуюся в шекспировском «Глобусе»[52] на представление одной из великих трагедий. Косые солнечные лучи с плясавшими в них пылинками создавали на этой сцене причудливое, беспрестанно менявшееся освещение.
По некому негласному соглашению мы молча ожидали остальных участников действа. Тяжелый скрип открывающихся дверей амбара, возвестивший об их появлении, был не менее драматичен, чем знаменитый стук в ворота в «Макбете».
Они нерешительно вошли внутрь – Оуэн Мэдок впереди, за ним его дочь Риан – и на мгновение замерли, подняв головы и увидев на краю сеновала фигуру Холмса, который тоже стоял без движения.
Затем Холмс медленно и осторожно, будто воин, поднимающий копье, взял вилы, которые принес с собой невесть откуда, и дрожавшей от напряжения рукой прицелился в тех двоих, что стояли внизу.
Риан не выдержала первой. Она завопила, словно раненый зверь, и закрыла лицо руками. Мэдок не издал ни звука, но на его лице явственно отпечатался тот же безумный ужас.
Мы застыли на своих местах, будто участники немой сцены в финале мелодрамы, ожидающие, когда опустится занавес.
И вдруг мизансцена распалась, а ее действующие лица бросились врассыпную. Мэдок метнулся к двери амбара, бешено распахнул ее и побежал через двор к дому. К тому времени, когда туда добрались остальные, он успел запереться изнутри. Риан бросилась к двери и, забарабанив по ней кулаками, закричала:
– Папа! Папа!
Мы с доктором Пэрри словно остолбенели, Холмс же ринулся вперед. Сорвав с себя пальто, он обернул им руку и выбил окно гостиной, находившееся рядом с входной дверью. Просунув руку внутрь, он открыл задвижку, а мгновение спустя уже протискивался через открытую оконную створку в комнату. Мы услышали звук его шагов по каменному полу прихожей, а затем приглушенный шум борьбы, сопровождавшийся громкими криками.
Я различил голос Холмса, очень громкий и звонкий, в котором слышались повелительные нотки, призванные усилить эмоциональное содержание диалога, как в оперных дуэтах, где бас дополняет тенора.
Он кричал:
– Не будьте глупцом, Мэдок! Опустите оружие!
Затем послышался пронзительный, истерический голос Мэдока, оравшего что-то по-валлийски. В следующий миг крик внезапно оборвался, и вслед за тем грянул оглушительный выстрел.
Мы с инспектором Ризом, а за нами и два полисмена наконец добежали до дома. В суматохе никто из нас не догадался, как Холмс забрался в дом через окно, которое по-прежнему оставалось открытым. Вместо этого мы безрезультатно пытались вышибить крепкую дубовую дверь, которая не дрогнула даже под напором здоровяков полицейских. Верно, мы еще долго продолжали бы свои бесплодные попытки попасть внутрь, но тут дверь резко распахнулась, и мы вчетвером чуть было не оказались на полу прихожей. К моему великому облегчению, на пороге появился Холмс, спокойный и, кажется, целый и невредимый. Он отвесил легкий насмешливый поклон и посторонился, пропуская нас внутрь.
Первое, на что упал мой взгляд, была распростертая на полу фигура Оуэна Мэдока. Он лежал лицом вверх на каменных плитах пола, из уголка его рта струилась кровь, рядом валялось двуствольное ружье, вокруг были рассыпаны куски штукатурки.
Я подбежал, чтобы нащупать у него на шее сонную артерию, но Холмс заметил сквозь зубы:
– О, не утруждайтесь, дорогой Уотсон. Он жив. Всего лишь оглушен апперкотом в нижнюю челюсть[53]. Если кому и нужна медицинская помощь, так это мне. От удара у меня разошлась кожа на костяшках пальцев, но жить я буду.
– Но я же слышал выстрел! – возразил я.
– Да, выстрел был. Я чуть не оглох. Однако к этому времени мне удалось отвести ружье, что находилось в руках у Мэдока, в сторону, так что, когда он спустил курок, дуло было направлено вверх. Вот откуда дыра в потолке и рассыпанная штукатурка.
Повернувшись к Ризу, он продолжал:
– На вашем месте я бы надел на него наручники, инспектор, на случай если, очнувшись, он опять решит драться. Он очень силен, а главное – доведен до отчаяния.
Однако Холмс переоценил Мэдока. Когда тот пришел в себя, он был тих и смирен. Он совсем не сопротивлялся, когда его вывели из дома и отвели к ожидавшему во дворе фургону. Отсюда инспектор Риз и два полисмена препроводили его в тюрьму Абергавенни, где он должен был дожидаться суда за убийство Дая Моргана.
Оставшимся на ферме тоже пришлось разделиться. Мы с Холмсом вернулись в «Золотую арфу» и стали ждать доктора Пэрри, который повез Риан Мэдок к соседям, чтобы те присмотрели за нею.
По какому-то негласному уговору ни Холмс, ни я не обсуждали утренние события, покуда не вернулся доктор Пэрри. Затем мы втроем опять уединились в маленькой комнате рядом со столовой, и я наконец смог задать своему другу все те вопросы, что теснились в моей голове со вчерашнего дня.
– Ради бога, как вы узнали, что Дая Моргана убил именно Оуэн Мэдок, а вовсе не Хувел? И почему вы вспоминали о собаке, которая не залаяла?
Холмс, который в этот момент раскуривал трубку, немного помедлил с ответом и, откинувшись на спинку стула, пустил длинную струю дыма к низкому потолку, когда-то беленному, но давно уже прокопченному любителями табака.
– Если вы помните, дружище, собака должна была залаять, но не залаяла. Вот в чем был смысл[54]. То, что должно было случиться, не случилось. В данном деле также отсутствовала одна деталь, только это был не звук, а предмет. У стены амбара хранился различный сельскохозяйственный инвентарь, но одного орудия явно недоставало, хотя оно должно было там быть, судя по наличию сеновала и разбросанного по полу сена. Речь, разумеется, о вилах. Я спросил себя: «Почему их нет?» И тут мне вспомнилось описание ран на груди Дая Моргана, сделанное доктором Пэрри. Мы все подумали, что они нанесены оружием с одним острием. Вы, доктор Пэрри, сказали, что раны и сами по себе были какие-то странные – с узким и изогнутым входным отверстием. Я никогда не встречал ножей или рапир, подходивших под это описание. Но само слово «нож» привело мне на память другой предмет, который мы каждый день видим за обеденным столом. Нож и…
Холмс смолк и обвел меня и доктора Пэрри дразнящим насмешливым взглядом, приподняв бровь и дожидаясь, когда кто-нибудь из нас произнесет искомое слово.
– Вилка! – хором ответили мы с Пэрри.
– Прекрасно, господа! – воскликнул Холмс. – Вы пришли к тому же самому выводу, что и я. Вилка! А что похожее на вилку можно найти в амбаре? Конечно, вилы. И когда я это понял, многое начало обретать смысл. Например, две раны на груди Дая Моргана. Они были нанесены не двумя, как мы полагали ранее, а одним ударом, но у орудия было два зубца. Этим объясняется необычайная сила удара, который повалил Дая Моргана на спину, а также то, что орудие вошло в грудь под углом. Значит, убийца не стоял лицом к лицу с убитым, но напал на него с расстояния, равного длине копья или дротика, а кроме того, находился гораздо выше жертвы, то есть на сеновале. Я установил этот факт, когда осматривал сеновал в день нашего приезда. На его пыльном настиле отчетливо виднелись чьи-то следы, но то были отпечатки только одних башмаков, причем совсем свежие. Доктор Пэрри утверждал, что ни инспектор Риз, ни его коллега не забирались на сеновал, значит, следы принадлежали кому-то другому. Судя по размеру, они были мужские, и это обстоятельство прямо указывало на Оуэна Мэдока, потому что в то утро он оказался единственным мужчиной на ферме, за исключением Хувела. Однако Риан Мэдок сообщила полицейским, что во время убийства Дая Моргана Оуэн Мэдок ухаживал за больной овцой на дальнем пастбище. Риан, возможно, не знала, что в какой-то момент он вернулся в амбар по делу – скорее всего, за сеном для коров.
Основываясь на этих выводах, мы можем в подробностях представить себе картину случившегося в амбаре четыре дня назад. Мэдок стоял на сеновале (вероятно, вилами сбрасывал сено вниз, на пол амбара), и тут явился Дай Морган. Между ними разгорелась ссора, о причине которой я расскажу позже, и Мэдок в гневе метнул вилы вниз, в Моргана, который стоял прямо под ним. Сильный удар свалил Моргана с ног, зубцы вил пробили ему грудь, один из них угодил в сердце и вызвал обильное кровотечение.
Несложно вообразить финал этой сцены. Спустившись по лестнице вниз и обнаружив, что Морган мертв, Мэдок испугался и запаниковал, не зная, что делать дальше. Посылать за доктором Пэрри не имело смысла; помощь Моргану уже не требовалась. Но что делать ему самому? Если он признается в убийстве, его повесят. С ужасом осознав это, Мэдок предпринял отчаянную попытку скрыть содеянное, прежде чем кто-нибудь докопается до истины. Избавиться от тела не представлялось возможным. Куда бы он его спрятал? Зато он мог выбросить орудие убийства и тем самым пустить полицию по ложному следу. Итак, он пытается вытащить вилы из груди жертвы. Но даже это оказывается далеко не просто. Зубцы глубоко застряли в теле. И тут он делает то, что сделал бы любой человек в подобных обстоятельствах: старается найти опору, чтобы облегчить себе задачу, и ставит ногу на тело мертвеца.
