Часы смерти [Литрес] - Джон Диксон Карр
Карвер, казалось, в самом деле был сбит с толку. После непродолжительного молчания он сказал:
– Я бы хотел помочь вам. Но, поверьте, я действительно не знаю… Вторник, двадцать… я никогда не запоминаю дат. Я не знаю. Как я отличу этот день от других, то есть как я могу быть уверен, что это именно тот день?
– Этот день, – веско сказал Хэдли, – вы должны были запомнить, даже если весь остальной календарь вылетел у вас из головы. Это был день, когда принадлежавшие вам дорогие часы были украдены с экспозиции в универмаге «Геймбридж» на Оксфорд-стрит. Этого-то вы не забыли, не так ли?
– Не знаю. Я по-прежнему не знаю, – повторил Карвер после жуткой паузы. – Но теперь я начинаю кое-что понимать. Этот человек был полицейским. Вы считаете, что тот, кто убил его, убил и того беднягу в универмаге. – Он говорил бесцветным голосом, словно находился в трансе; его руки судорожно вцепились в подлокотники стула. – И вы думаете, что это сделала женщина. Вы сошли с ума!
Хэдли сделал в сторону Мельсона многозначительный жест: повернул ручку невидимой двери и приоткрыл ее на дюйм-полтора, наслаждаясь тишиной. Мельсон, стоявший спиной к двери в комнату, осторожно надавил на нее и оставил приоткрытой; сердце гулко стучало в ушах. Ему казалось, что весь дом ждет и прислушивается.
Тогда Хэдли заговорил. Его слова отчетливо звучали в ночной тишине.
– Кто-то, кто живет в этом доме, – объявил он, – обвинил другого в убийстве. Благодаря последнему донесению инспектора Эймса, переданному им в Скотленд-Ярд вчера вечером, мы знаем имя обвинителя. Если этот человек готов повторить свое обвинение перед нами, прекрасно, мы его выслушаем. Но это максимум того, что я могу обещать, мистер Карвер. В противном случае мы должны будем взять обвинителя под стражу как соучастника преступления, скрывшего ключевую информацию по уголовному делу.
Он коротко махнул Мельсону рукой. Дверь закрылась, и Хэдли продолжал обычным тоном:
– Я даю вам время до утра, мистер Карвер, может быть, вы все-таки сможете вспомнить, как ваши домашние провели те полчаса. Это все, благодарю вас.
Карвер поднялся. Нетвердыми шагами он вышел из комнаты; ему удалось захлопнуть дверь на защелку только после нескольких неудачных попыток. Мельсон почувствовал, как дом зашевелился; громкие слова главного инспектора еще звенели в холле и несли с собой ужас. В тишине, сделавшейся густой от подозрительности, доктор Фелл швырнул окурок в камин.
– А было ли это разумно, Хэдли?
– Я бросил бомбу. Черт возьми, иного выхода не было, – сердито ответил Хэдли. Он встал и начал ходить по комнате. – Разве вы не понимаете, что это единственный способ использовать наше преимущество. Все обстояло бы прекрасно, если бы я мог скрыть тот факт, что Эймс работал в полиции, – мы бы имели, что называется, туза в рукаве. Но это не в моих силах. Завтра об этом будет известно каждому. Даже если этого не произойдет завтра, послезавтра в любом случае будет проведено дознание. Все узнают, зачем Эймс приходил сюда… И прежде чем они поймут, что мы не знаем, кто из них обвинил одну из этих женщин в убийстве дежурного администратора, мы должны напугать обвинителя и заставить его говорить. Почему бы ему – или ей – не заговорить? Он ведь обратился со своим обвинением к Эймсу. Почему не ко мне?
– Не знаю, – признался доктор Фелл, ероша густую гриву волос. – И это меня тоже тревожит. Только, по-моему, он – или она – все равно не заговорит.
– Но вы же не ставите под сомнение достоверность донесения, не правда ли?
– О нет. Меня больше всего беспокоит как раз эта чрезмерная осторожность, проявленная обвинителем. Возможно, у этого человека и было желание проникнуть сюда тайком и поговорить с вами конфиденциально. Но теперь, когда вы публично возвестили о своем требовании и все в курсе, вы подняли такой переполох…
Хэдли угрюмо кивнул.
– Переполох, – сказал он, – нам и нужен. Если кто-то в доме видел что-нибудь мало-мальски подозрительное, мы об этом услышим. И если мои слова не поселят в душе человека, выдвинувшего это обвинение, страх перед Господом, можете считать, что я ничего не смыслю в человеческой природе. Если он теперь промолчит, значит у него вместо нервов стальная проволока. Фелл, держу пари, что в течение ближайших пяти минут кто-нибудь постучится в эту дверь и мы узнаем что-то новое. А пока скажите, какого вы мнения о рассказе Карвера?
Доктор Фелл задумчиво ковырял тростью угол стола.
– Я выделил для себя две вещи, – проворчал он. – Вторая мне понятна, первая – нет. Imprimis[14], как заметил Карвер, стрелки этих часов никому не были нужны, пока часы стояли в незапертой кладовке, куда любой мог проникнуть без малейшего труда. Вор предпочел дождаться, пока их запрут и, более того, пока их покрасят. Если он намеревался использовать стрелку как орудие убийства, зачем ему подвергать себя ненужному риску испачкать перчатки и одежду масляным лаком, разведенным на скипидаре, который, кроме бензина, ничем не отмывается? Если только это… если только… – Он прочистил горло. – Кхэр-р-румпф. Есть над чем поразмыслить, не так ли? – произнес он и с улыбкой посмотрел на Хэдли. – Но вот что мне стало понятно. В половине двенадцатого Карвер услышал, как кто-то снимает цепочку с входной двери. Сначала он заявил, что принял этот шум за возвращение Полла. Позже, узнав о присутствии в доме Стенли, он подумал, что это мог быть Боскомб, впускавший своего гостя. Боскомб подтвердил это…
– И солгал?
– И солгал, – кивнул доктор Фелл, – если вы смотрите на это так же, как смотрю я.
Сопя, он снова вынул свой портсигар. Мельсон переводил взгляд с одного на другого.
– Но почему? – спросил он, впервые приняв участие в разговоре.
– Потому что достаточно ясно, что Стенли уже находился в доме, – ответил главный инспектор. – Боюсь, что Фелл прав. Предположение насчет этой кожаной ширмы в комнате Боскомба основано на самом что ни на есть здравом смысле. Каково было положение вещей? На столе позади ширмы стояла газовая горелка, и кто-то только что пролил бутылку молока и перевернул жестянку с кофе. Это не был Боскомб.
