Уолтер Саттертуэйт - Кавалькада
— Нет. Никто.
— Ей последнее время кто-нибудь звонил?
— Господин Зонтаг.
— Когда?
— В прошлое воскресенье. Днем.
— Случайно не знаете, о чем они говорили?
Ее лицо сделалось холодным.
— Господин Бомон, вы должны понять, я никогда не подслушиваю телефонные разговоры моих постояльцев.
— Нет, конечно же, нет. Просто я подумал, может, мисс Грин сама вам что-нибудь такое говорила.
Несколько оттаяв, но не до конца, госпожа Шрёдер покачала головой.
— Нет, она ничего мне не говорила.
— Господин Зонтаг часто ей звонил?
— Нет, не часто. Только когда приезжал в Берлин. А еще когда возвращался в Мюнхен, — чтобы сказать, что добрался благополучно. Он звонил ей в четверг — сказал, что приехал.
— И тот воскресный звонок был единственным за эту неделю?
— Вчера тоже звонили, но мисс Грин не было дома. А тот, кто звонил, не представился.
Это был Пуци.
— Госпожа Шрёдер, — сказал я, — а раньше мисс Грин вот так исчезала?
Она нахмурилась — похоже, предположение о том, что мисс Грин могла исчезнуть, пришлось ей не по душе.
— Один раз, и всего-то на один день. На одну ночь, вернее. Она потом сказала, что ночевала у подруги.
— Думаете, она сказала правду?
— Откуда мне знать, верно? — Вероятно, она и сама расслышала горечь в собственном голосе. И уже более мягко добавила: — Повторяю, господин Бомон, она славная девушка. Живая, независимая и очень милая, в самом деле.
— Когда это было? Когда она не пришла ночевать?
— Два месяца назад. В марте.
— Вы не припомните, какого числа?
Госпожа Шрёдер нахмурилась, пытаясь припомнить.
— В середине месяца. Пятнадцатого? Да, точно. День рождения моего мужа, упокой Господь его душу, четырнадцатого. А это было на следующий день.
— Гуннар Зонтаг тогда же не звонил?
— Нет. — Госпожа Шрёдер покачала головой. — Она не такая, господин Бомон. И не осталась бы с ним на ночь.
— Ладно. Вы не знаете, как зовут ее друзей, хоть кого-нибудь?
— Да нет. Но господин Норрис наверняка знает. Это еще один мой постоялец. Вы с ним встречались. Англичанин. Он иногда пьет чай вместе с мисс Грин в «Английском кафе». — Она улыбнулась. — Ведь англичане просто жить не могут без чая, верно?
Когда я и мисс Тернер разговаривали с Норрисом, он сказал, что почти совсем не знает девушку.
— Во что мисс Грин была одета, когда уходила в понедельник?
— Видите ли, одевалась она всегда хорошо. Деньги у нее, правда, не водились, зато вкус был отменный.
— Итак, в понедельник?
— Да. На ней было черное шелковое платье. Шелковые чулки. Она всегда ходила на работу в шелковых чулках. И милые черные туфли, очень изящные. А еще короткая черная накидка, тоже шелковая. Да, и маленькая шляпка, очень симпатичная. Просто шикарная.
— Ладно. Спасибо. Госпожа Шрёдер, можно хоть одним глазком взглянуть на комнату мисс Грин?
Она удивленно моргнула.
— О нет, извините, никак не могу позволить. Мисс Грин очень независимая, очень. И я уважаю ее независимость. Она всегда запирает свою комнату, и я никогда туда не вхожу, если ее нет дома. Кроме одного раза в неделю, в пятницу, когда меняю постельное белье.
— Хорошо, — сказал я, — понимаю. А не подскажете, где я могу найти господина Норриса?
— Сегодня утром он сказал, что у него какая-то деловая встреча. Но вечером он будет дома. Он обычно приходит ужинать. В семь.
— А какими делами он занимается, не знаете?
— Что-то ввозит. И вывозит.
— А что именно, знаете?
— Нет, что вы. Я стараюсь не лезть в жизнь своих постояльцев.
— Им повезло, — заметил я. — А мне нет. — Я встал. — Хорошо, госпожа Шрёдер. Большое вам спасибо.
Она с некоторым трепетом наблюдала, как Пуци выпрямляется во весь рост.
— Я остановился в гостинице «Адлон», — сказал я. — Если мисс Грин появится, не могли бы вы ей передать, чтобы она мне позвонила? Можете сказать ей, что она об этом не пожалеет.
— Хорошо, скажу, — пообещала она.
Когда госпожа Шрёдер шла по темному коридору к входной двери, она что-то пробормотала по-немецки, обращаясь к Пуци. Он хмыкнул.
— Что она сказала? — спросил я.
— Пардон? О, простите. Она сказала, что надеется, что девушка скоро объявится. В комнате мисс Грин сдох какой-то зверек, похоже, мышь, и запах становится все более отвратительным. Ей бы хотелось, чтобы девушка скорее избавилась от дохлятины. Госпожа Шрёдер очень боится мышей.
Я остановился.
— Пуци, — сказал я, — скажи ей, чтобы проверила комнату мисс Грин. Немедленно. А мы подождем здесь.
Он нахмурился.
— Но… — Кустистые брови поползли вверх. Он открыл рот, потом закрыл. — Нет, вы же не думаете…
— Просто скажите ей, Пуци. Пожалуйста.
Он заговорил с ней по-немецки. Она что-то ответила, переводя взгляд с Пуци на меня и обратно. Смятение на ее лице постепенно сменилось тревогой. Пуци настаивал — в конце концов она сунула руку в карман платья и достала большую связку ключей. Под их звон она повернулась и направилась к лестнице.
Госпожа Шрёдер на мгновение оглянулась на нас, закусив нижнюю губу, затем начала подниматься по ступенькам. Ее маленькие ножки ступали по ковровой дорожке мягко-мягко, почти беззвучно.
— Фил, — снова сказал Пуци, — вы же не думаете…
— Не знаю. Через минуту все узнаем.
Он посмотрел наверх, на потолок. Мы ждали. Дом был крепкий, добротный. Толстые стены заглушали шум автомобилей на улице, около дома.
И крик, донесшийся сверху, нельзя было перепутать ни с чем.
Глава четырнадцатая
Я бросился наверх, перепрыгивая через три ступеньки. Позади я слышал громкий топот Пуци. Наверху я обогнул перила и рванул дальше через площадку. Пять дверей — две открыты. Напротив одной из открытых дверей стояла госпожа Шрёдер, привалившись спиной к стене. Она выглядела так, будто какая-то сила пронесла ее по воздуху и припечатала к стене. Голова опущена, лицо закрыто руками.
Я промчался мимо нее в комнату, где витал запах смерти.
Комната была большая. Диван, обтянутый красной шенилью, маленький письменный стол и стул, мягкое черное кресло и тахта. Шкаф, выкрашенный в розовый цвет. Тяжелые красные шторы на высоком окне раздвинуты.
Кровать стояла у дальней стены. На кровати поверх покрывала лежала Нэнси Грин.
На ней была часть туалета, который описала госпожа Шрёдер. Черное шелковое платье без рукавов и черные шелковые чулки. Но ни туфель, ни шляпки, ни накидки не было. Если бы не легкое покраснение кожи, можно было подумать, что она спит. Глаза закрыты, худое симпатичное личико стало несколько плоским, кожа уже не так туго обтягивала скулы. Короткие русые волосы, веером рассыпавшиеся вокруг лица. Руки сложены на груди — одна поверх другой. Я заметил, что ногти у нее на руках изумрудного цвета. Ногти на ногах под прозрачным шелком были того же цвета. На шее небольшие синяки.
— Бог мой! — Это воскликнул Пуци. Наклонив голову, чтобы не зацепить дверной проем, он вошел в комнату и застыл на месте. — Она что?.. — Он сглотнул слюну и поперхнулся.
— Еще как. — Я поднял ее левую руку за запястье. Рука была вялая — трупное окоченение пропало. Я отпустил руку, но ее холод так и остался у меня на пальцах. — Похоже, в ночь с понедельника. — Я вытер руку о брюки.
Я не знал Нэнси Грин, но когда я смотрел на ее тело, распростертое на кровати, то ощутил горечь утраты, такую же сильную и гнетущую, как если бы я ее знал.
Все дело в этом дурацком лаке для ногтей. Ярко-зеленые ногти — девушка выбрала этот цвет как будто в тон своей фамилии, возможно, шутки ради — делали ее совершенно особенной, не похожей на других, и вот ее не стало — она ушла навсегда.
— Фил, — сказал Пуци, — надо уходить. Надо линять, пока не нагрянула полиция.
Я повернулся к нему.
— Даже не думайте, Пуци. Госпожа Шрёдер знает мое имя. И где я остановился.
Он оглянулся на дверь словно в раздумье, не выйти ли в коридор и не разделаться ли с госпожой Шрёдер. Потом снова повернулся ко мне, уныло опустив плечи.
— Позвоним Биберкопфу, — сказал я.
Сержант Биберкопф уже не улыбался.
— Вы знали имя девушки, — упрекнул меня он, — когда разговаривали со мной сегодня утром, ja? И ничего мне не сказали.
— Она мертва с вечера понедельника или с утра вторника, — сказал я. — Если бы я сегодня утром назвал вам ее имя, она все равно была бы мертва.
Мы с Пуци сидели на том же диване. Биберкопф, на этот раз в пиджаке, занял кресло, где до того сидела госпожа Шрёдер. Сама госпожа Шрёдер с влажными от слез щеками и красными глазами отправилась к себе в спальню, помещавшуюся в задней части дома.
Биберкопф обратился ко мне:
— Еще раз расскажите, откуда вы узнали имя девушки.
