Констан Геру - Замок Шамбла
Под их быстро удаляющиеся шаги Мари, закутавшись в свой плащ, вернулась в город.
– Ох, и задам же я работу этому судебному следователю! — прошептала она.
Таким образом, поверив в успех своего замысла, Мари Будон бесстрашно и решительно вступила в схватку с правосудием. Идя по пустым и безмолвным улицам Пюи, она перебирала в уме все методы, которые судьи могут использовать для того, чтобы узнать правду, и ее изобретательный ум тотчас же придумывал различные способы, с помощью которых она надеялась свести на нет усилия тех, кого она называла «нашими врагами».
А тем временем в двенадцатом часу ночи в Лардероле происходили следующие события. Клод Рейно крепко спал, когда его разбудил стук в дверь. Удивленный и несколько испуганный, он не решался встать и пойти открыть, когда постучали опять и чей-то голос позвал его по имени и добавил, что хочет сказать ему нечто важное. Тогда он поднялся, наскоро оделся и пошел открывать.
– Подождите, — прокричал Клод, — я зажгу свечу и открою.
– Свечи не нужно, — раздался голос из-за двери, — откройте, мне надо сказать вам несколько слов.
Совершенно успокоившись, Клод Рейно открыл дверь и тут же в испуге отпрянул. Семеро высоких мужчин один за другим прошли внутрь и молча, словно призраки, окружили его. Последний запер дверь. Клод Рейно перепугался так, что зубы его застучали и все тело затряслось.
– Клод Рейно, — сказал один из братьев гробовым голосом, — хорошенько запомни то, что ты услышишь, и тщательно взвесь свои слова, прежде чем ответишь.
Несчастный хотел заговорить, но челюсти его так тряслись, что он не мог произнести ни слова. Таинственный голос продолжал:
– Верно ли, что ты встретил Жака Бессона в лесу Риу вечером первого сентября?
Крестьянин наконец пролепетал:
– Кажется… помню…
– Ну, ты будешь говорить?
– Ну да, я очень хорошо помню, что встретил первого сентября ночью…
– Не Жака Бессона, верно?
Тон, которым были произнесены эти слова, ясно показывал Клоду Рейно, какой ответ он должен дать.
– Нет-нет, — с готовностью сказал он, — это был не он.
– Ты уверен в этом?
– Совершенно уверен.
– И ты повторишь эти слова завтра утром у судебного следователя?
– Да-да, обещаю вам.
– Если ты скажешь наоборот, это будет ложь, и я клянусь тебе, что дважды ты не солжешь: мы покараем твою ложь смертью.
У Клода Рейно не было сил ответить.
– Помни это, когда явишься к следователю.
– Буду помнить.
– Мы станем следить за каждым твоим шагом и каждым словом. Запомни хорошенько: ты умрешь, если солжешь.
Потом дверь отворилась, и все семеро ушли. Отойдя подальше от хижины Клода Рейно, Мишель Бессон сказал братьям:
– Кажется, насчет этого можно не сомневаться.
– Да-да! — ответило несколько голосов.
– Теперь пошли к другим.
– Сначала к Этьену Гра, это ближе всего.
– Потом к Матье Рейно и Изабо Делень.
– Придется пройти три мили по грязи, дождю и впотьмах, — сказал Мишель Бессон. — Вперед!
В трех других местах повторилась примерно та же сцена. В три часа ночи они разошлись по домам, усталые, насквозь промокшие, но уверенные в том, что ни один из четырех человек, видевших Жака, завтра не осмелится и пикнуть об этом.
XIX
Между мостом и дорогой, ведущей в Пюи, когда-то стояла, а может быть, и до сих пор стоит гостиница, в которой останавливались крестьяне из Шамбла и других соседних деревень. В тот день рано утром, то есть с семи до восьми часов, около двадцати человек, прибывших из Лардероля, Комбриоля и Шамбла, собирались в гостинице группами по два-три человека. Среди них был пастух Андре Арзак, пришедший одним из первых. Накануне он получил от Мари Будон подробные инструкции и назначил гостиницу местом сбора созванных им людей. Уже через час главный зал представлял собой весьма живописное зрелище. За столами сидели крестьяне, а многочисленные стаканы с вином свидетельствовали, что посетители уже успели изрядно «освежиться». Арзак предупредил всех, что они могут пить бесплатно, и это лишь усиливало жажду собравшихся.
Среди всеобщего веселья только один человек хранил мрачное молчание, опершись локтем о стол и задумчиво глядя прямо перед собой. Это была женщина лет шестидесяти, высокая, сильная, с прямым станом и гордо посаженной головой, загорелая, с черными блестящими и очень подвижными глазами. Ее широкий лоб прорезали две глубокие морщины, как бы подчеркивающие ее энергичный, вспыльчивый и злопамятный характер. Эта женщина была матерью восьми братьев Бессон, от одного имени которых весь Шамбла приходил в ужас. Она сидела молча и не притрагивалась к вину, потому что Жак, самый любимый из всех ее сыновей, подвергался смертельной опасности. От ходивших об этом слухов ее сердце разрывалось от печали, беспокойства и тревоги, дотоле неведомых ее суровой душе.
– Однако же позволь узнать, — вдруг закричал крестьянин Пьер Гра, — для чего ты нас здесь собрал, Арзак? Полагаю не затем же, чтобы просто угостить вином!
– А почему бы и не для этого? — нарочито весело ответил Арзак, который не так-то легко говорил правду, даже когда решался сказать ее.
– Потому что это сильно бьет тебя по кошельку, хотя говорят, будто с некоторых пор у тебя карманы набиты золотом и серебром.
Андре Арзак при этих словах вскочил на ноги. Он побледнел и весь дрожал — трудно сказать, от страха или от гнева.
– Кто тебе это сказал? — прошипел он задыхаясь. — Кто тебе сказал, что у меня в карманах золото? Это ложь, и первому, кто это повторит, я размозжу голову вот этой палкой.
Он указал на массивную палицу, которая может служить грозным оружием. Воцарившееся после этой вспышки гнева молчание подействовало на Арзака, словно ушат ледяной воды. Он понял, что допустил оплошность, и поспешил ее исправить.
– Да, зря я так вспылил, — признался он, садясь. Лицо его приняло равнодушное выражение. — Я знаю, почему вы так думаете: это наверняка проделки моей тетки Маргариты Морен, которая болтает невесть что на каждом углу, — и добавил смеясь: — Золота у меня нет, и плачу за вино не я.
– А кто же? — поинтересовался Антуан Перен.
– Может быть, дамы, — отважился заметить Пьер Гра.
– А хоть бы и так, — ответил Арзак. — Что с того? Может, кто-то сомневается, что графини де Шамбла щедрее Марселанжей?
– Это уж точно, — согласился Жак Сулон, шорник из Камбриоля.
– Не только щедрее, но в десять раз богаче, — продолжал пастух. — Оттого-то мы и знаем, кто одержит верх на суде.
– Дамы богаты, это правда, — заметил Пьер Гра. — Но у Марселанжей тоже кое-что имеется. Я слышал, что они дали десять тысяч франков нотариусу на подкуп свидетелей, а жандармам поручено разыскивать этих свидетелей и подкупать их. Это правда, Арзак?
– Истинная правда, — ответил тот.
После этих слов все притихли. Арзак тотчас же продолжил:
– Да, это правда. Но вы спросите Жака Сулона, и он вам скажет, что дамы три дня назад заняли тридцать тысяч франков под залог Шамбла, а для кого? Для тех, кто будет давать показания… какие следует… у судебного следователя и в суде.
Судя по восторгу, который эти слова вызвали у всех без исключения собравшихся, их свидетельства можно купить за тридцать тысяч франков.
– Да, деньги получить не худо, — сказал Пьер Гра после минутного раздумья. — Притом я всегда был предан дамам и буду очень рад дать показания в их пользу. Однако говорят, что судьи сурово карают лжесвидетелей, даже посылают их на галеры…
– Дурак! — вскрикнул женский голос позади Пьера Гра.
Все обернулись и увидели Мари Будон, которая успела незаметно войти в зал и уже несколько минут стояла у дверей.
– Дурак! — повторила она. — Ты разве не понимаешь, что это дело только между Шамбла и Мерселанжами? Судьи! Неужели ты думаешь, что им не все равно, кто на самом деле убил Марселанжа? Им-то какая печаль? Ведь он им был не родственник и не друг, стало быть, им всем наплевать, как его звать — Пьером или Жаком. Судьи такие же люди, как ты, я и все мы: они ничего не делают даром. На этом свете за все надо платить, и если они хотят навлечь подозрение на Жака, то только потому, что им за это платят Марселанжи, которые хотят послать на эшафот бедного невинного человека, чтобы опозорить дам.
Как это ни странно, но Мари Будон, говоря о продажности судей, делала это не из каких-то тайных корыстных побуждений, а просто высказывала то, что думала, и ее слова были встречены с одобрением. Крестьяне придерживались мнения, что все на свете продается и просто невозможно, чтобы судьи прилагали все усилия, дабы найти виновного, если бы им за это не платили люди, заинтересованные в том, чтобы упечь за решетку или на галеры неугодного им человека, виновен он или нет.
