Эрл Гарднер - Дело о стройной тени
– Нет. Она была одна.
– Теперь давайте уточним. Когда я расплатился с вами двадцатидолларовой купюрой, вы не обратили на нее особого внимания.
– Как бы не так! Это были двадцать долларов, и вы не взяли сдачу. Когда пассажир не берет сдачу с двадцати долларов, я такое не забываю.
– Я говорю не про это, – сказал Мейсон, – меня интересует другое: вы не посмотрели на номер купюры, когда я вам ее дал?
– Нет, на номер я не глядел, просто сунул в карман.
– Так откуда же вы знаете, что я дал вам именно эту купюру?
– Потому что на следующее утро, когда полиция попросила меня проверить, это была единственная двадцатидолларовая бумажка у меня в кармане.
– Второй раз, – сказал Мейсон, – я платил серебряными долларами.
– Ну да. Об этом никто не спорит. Вы поехали к полицейскому участку. Сначала в аэропорт, а потом передумали и сказали, чтобы я вез вас к участку. Дали мне серебряные доллары и велели подождать. Потом из участка вышла женщина, вот эта. – Свидетель указал на Карлотту Тейлман. – Она сначала подумала, что машина свободна. Вы посадили ее в машину и велели мне ехать быстрее. Полицейский подбежал и попытался остановить машину, но вы велели ехать.
– И что же вы сделали?
– Ехал, пока вы не велели остановиться у отеля, где были свободные места. Вы все прошли туда, а я отправился звонить в полицию.
– И в результате этого звонка к отелю подъехала полицейская машина?
– Наверно. Они забрали вас и сказали, что сами отвезут вас в аэропорт.
– Значит, двадцать долларов вы получили за первую нашу поездку?
– Я вам все время об этом твержу.
– И это были единственные двадцать долларов в вашем кармане на следующее утро?
– Ну да!
– А теперь хорошенько подумайте. Не тратили ли вы деньги вечером четвертого?
– Нет, – покачал головой Робертс.
– Вспомните как следует, – настаивал Мейсон.
– Я… я хорошо поужинал. Вечер оказался удачным, и я решил, что могу позволить себе хороший бифштекс. Заплатил, по-моему, десятидолларовой бумажкой.
– Что вы сделали, когда я уехал в аэропорт?
– Я стоял у отеля, там была эта дама, которую вы привезли от полицейского участка. Она хотела, чтобы я отвез ее в казино, и я отвез.
– Она заплатила?
– Конечно, у меня же такси.
– Как она вам заплатила?
– Деньгами, – сердито ответил шофер.
– Она дала вам нужную сумму или вам пришлось давать ей сдачу?
– Она дала… Я не помню. Может, и всю сумму. Кажется, она дала долларовые бумажки. Не помню.
– Не могла ли она дать вам двадцатидолларовую банкноту?
– Я же сказал: у меня в кармане была только одна двадцатидолларовая бумажка. Я помню, что вы дали мне двадцать долларов, На следующее утро полиция попросила меня посмотреть по карманам, нет ли там двадцатидолларовых бумажек, и дать их номера. У меня оказалось двадцать долларов, я дал им номер, они попросили меня написать на банкноте мои инициалы, забрали ее и дали вместо нее две по десять.
– Если женщина из отеля, кстати, ее зовут миссис Карлотта Тейлман, дала вам двадцатидолларовую купюру, когда вы везли ее в казино, и вы дали ей сдачу, то вы могли заплатить этой купюрой за свой бифштекс, не так ли?
– Конечно, так. А если бы Рокфеллер подарил мне миллион долларов, я был бы миллионером.
В зале раздался смех.
– Это не повод для веселья, – постучал карандашом по столу судья Сеймур.
– Прошу суд проявить снисхождение, – сказал Мейсон. – Я полагаю, с точки зрения этики, адвокат не должен давать показания в качестве свидетеля по делу, а если будет вынужден, то не должен выступать перед присяжными. Я хотел бы избежать этого и пытаюсь прояснить ситуацию с помощью детального допроса.
– Продолжайте, мистер Мейсон, – кивнул судья Сеймур. – Суд понимает ваше положение.
– Я хотел бы получить ответ на свой вопрос, – сказал Мейсон. – Если ваша пассажирка дала вам двадцатидолларовую бумажку, могли ли вы заплатить ею за бифштекс?
– Нет, не думаю.
– Вы считаете, что это невозможно?
– Да, я считаю, что невозможно. Она не давала мне двадцатидолларовой бумажки. На следующее утро это были единственные двадцать долларов.
– Может, на следующее утро это и были единственные двадцать долларов, но вы ведь не можете поклясться, что не потратили двадцатидолларовую купюру, когда платили за бифштекс?
– Не думаю, что я это сделал.
– Вы можете поклясться?
– Поклясться не могу. Но думаю, что не тратил. Я в этом уверен.
– Это все, – объявил Мейсон.
– Если вы уверены, то можете поклясться, – вкрадчиво сказал Раскин, – не так ли, мистер Робертс?
– Вношу протест, – вмешался Мейсон. – Это наводящий вопрос.
– Вопрос действительно наводящий, – признал судья Сеймур.
– Но это же свидетель с нашей стороны, – возразил Раскин.
– Не имеет значения. Вы не должны вкладывать свои слова в его уста.
– Сформулирую вопрос по-другому. Она дала вам двадцатидолларовую купюру, а вы ей – сдачу?
– Нет, не думаю.
– Вы уверены?
– Да, уверен.
– У меня все, – сказал Раскин.
– Вы можете поклясться, что не давала? – улыбнулся Мейсон.
– Ну, хорошо! – крикнул свидетель. – Клянусь, что не давала!
– Только что вы сказали, что не можете поклясться. Вы передумали? Почему? Не потому ли, что так хочет прокурор?
– Протестую! – закричал Раскин. – Так нельзя вести допрос!
– Протест отклоняется, – сказал судья Сеймур. – Отвечайте, мистер Робертс.
– Я готов поклясться, потому что она не давала мне двадцать долларов. Чем больше я об этом думаю, тем больше уверен.
Раскин ухмыльнулся, глядя на Мейсона.
– Вы думаете об этом с четвертого числа? – спросил Мейсон.
– Ну да, время от времени.
– И несколько минут назад вы не захотели поклясться…
– А теперь готов!
– Потому что я вас рассердил?
– Просто клянусь.
– У меня все, – объявил Мейсон.
– Вызываю Луизу Пикенс, – объявил Раскин.
Луиза Пикенс оказалась молодой привлекательной женщиной, излучающей приветливость и добродушие. Как только она принесла присягу и улыбнулась присяжным, те заулыбались в ответ.
– Чем вы занимаетесь? – начал Раскин.
– Я работаю в полиции.
– Знакомы ли вы с текстом письма, которое миссис Тейлман нашла в кармане своего мужа?
– Да.
– Вы пытались составить такое же?
– Да.
– И что же?
– Я купила «Лос-Анджелес таймс» и «Лос-Анджелес экзаминер» за вторник, третьего числа, и обнаружила, что письмо можно составить из заголовков этих газет.
– Вы составили такое письмо?
– Да.
– Оно при вас?
– Да.
– Могу я взглянуть на него?
– Извините, – вмешался Мейсон. – Это не относится к делу. То, что письмо могло быть составлено таким образом, ни в коем случае не является уликой против обвиняемой.
– Я намерен доказать обратное, – ответил Раскин.
– Я думаю, что должен это разрешить, – сказал судья Сеймур. – Это входит в сферу деятельности обвинения. Конечно, присяжные понимают, что оно не обязательно было составлено именно таким образом. Возражение отклоняется.
Луиза Пикенс достала письмо.
– Прошу приобщить его к делу в качестве вещественного доказательства, – сказал Раскин.
– Прошу отметить, что защита вносит протест, – отозвался Мейсон.
– Протест защиты отклоняется, – сказал судья Сеймур. – Письмо будет приобщено к делу.
– Перекрестный допрос, пожалуйста, – повернулся Раскин к Мейсону.
– У меня нет вопросов, – отозвался тот.
Раскин взглянул на часы и пошептался с окружным прокурором Гамильтоном Бергером. Потом он обратился к судье:
– Вы позволите нам посовещаться?
Судья Сеймур утвердительно кивнул.
Раскин и Гамильтон Бергер долго шептались, время от времени поглядывая на часы.
Наконец Бергер встал.
– Обвинение уже почти закончило свое выступление, но мы хотели бы еще кое-что обсудить. Не могли бы мы попросить суд объявить перерыв до двух часов?
Судья Сеймур покачал головой:
– Еще нет одиннадцати, господа. У нас множество нерассмотренных дел. Суды и так стали начинать работу на полчаса раньше, чтобы побольше успеть, и я считаю, что мы не можем откладывать это дело. Предлагаю вызвать еще одного свидетеля.
Бергер и Раскин снова зашептались. Потом Бергер объявил:
– Вызывается Вилбур Кенней.
Когда Вилбур Кенней вышел вперед и поднял руку, чтобы принести присягу, Дженис Вайнрайт шепнула Перри Мейсону:
– Этот человек продает газеты на углу возле нашего офиса.
– Чем вы занимаетесь? – спросил свидетеля окружной прокурор Гамильтон Бергер.
– Я торгую газетами и журналами. У меня собственный киоск.
– Вы знакомы с обвиняемой?
