Дороти Сэйерс - Сильный яд
Говорившего эти свойства, очевидно, никак не могли ввести в заблуждение — сам он был лыс и кругл, как бильярдный шар. Уимзи ответил ему в тон:
— И не говорите! Но что прикажете делать с этими никудышными, замшелыми оркестрами? Диатоническая гамма, ха! Всего тринадцать жалких буржуазных полутонов, фу! Чтобы выразить всю палитру сложнейших новых эмоций, нужна октава из тридцати двух нот.
— Но зачем держаться за октаву? — сказал толстяк. — Пока мы не отбросим октаву и сентиментальные ассоциации, с ней связанные, мы никогда не скинем оков традиции.
— Вот это, я понимаю, настрой! — воскликнул Уимзи. — Я бы вообще избавился от всех нот. В конце концов, ноты ни к чему котам для их полночных концертов — они и без того сильны и выразительны. Любовный голод жеребца не заботится об октавах и интервалах, порождая чистый крик страсти. И только человек, в путах бессмысленной традиции… Марджори, вот и вы — извините, — что такое?
— Можете пойти поговорить с Райлендом Богеном, — сказала Марджори. — Я отрекомендовала вас как горячего поклонника творчества Бойза. Вы ведь читали его книги?
— Некоторые читал, — ответил Уимзи. — Но мне кажется, я уже не совсем ясно соображаю.
— Через час-другой будет еще хуже. Так что лучше идите сейчас.
Она указала ему на дальний угол возле газовой плиты, где на полу, скрючившись на подушке, сидел чрезвычайно длинный господин и ел из банки икру вилкой для маринованных огурцов. Он поприветствовал Уимзи с каким-то мрачным воодушевлением.
— Адское место, — сказал он, — и адская вечеринка. Плита страшно горячая. Выпейте что-нибудь. Больше тут все равно делать нечего. Я прихожу, потому что Филипп сюда часто заходил. Сами понимаете, привычка. Ненавижу это место, но больше ведь пойти некуда.
— Вы, наверное, очень близко его знали, — сказал Уимзи, садясь в корзину для бумаг и жалея, что не захватил с собой купальный костюм.
— Я был его единственным настоящим другом, — скорбно произнес Воген. — Остальные только охотились за его идеями. Попугаи! Обезьяны! Черт бы их всех побрал.
— Я знаком с его книгами и высоко их ценю, — сказал Уимзи, не совсем кривя душой. — Но мне казалось, сам он был очень несчастен.
— Его никто не понимал, — сказал Воген. — Все говорили, с ним сложно, — а с кем будет легко, если на человека постоянно нападать? Они пили из него кровь, а негодяи издатели загребали себе все, на что могли наложить лапы. И в конце концов эта стерва его отравила. Боже мой, что за жизнь!
— Но что ее на это толкнуло — если она правда это сделала?
— Можете быть уверены. Все из-за лютой животной злобы и зависти. Сама-то она не могла написать ничего, кроме этой своей ерунды. Гарриет Вэйн, как и остальные дамочки, помешана на мысли, что они, женщины, могут делать что-то стоящее. Они ненавидят мужчин и ненавидят их работу. Думаете, ей было бы довольно заботиться о таком гении, как Бойз, и помогать ему? Как бы не так! Черт возьми, и он еще спрашивал у нее совета о своей работе, у нее — совета!
— И он обычно принимал ее советы?
— Так она никогда их не давала! Говорила, что не высказывается о работе других писателей. Других писателей! Какая наглость! Конечно, в нашей среде она была чужой, но как она не понимала пропасти между своим умом — и его! С самого начала было ясно, что Филиппу не следует связываться с такой, как она, что это безнадежно. Гению нужно служить, а не спорить с ним. Я пытался его тогда предупредить, но он был ослеплен страстью. И как только можно было захотеть на ней жениться…
— А почему он захотел? — спросил Уимзи.
— Видимо, остатки религиозного воспитания. На все это было жалко смотреть. Да еще этот Эр карт, по-моему, сильно ему навредил. Эдакий ловкий семейный адвокат — вы его знаете?
— Нет.
— Эркарт в него вцепился — наверное, по указке родных. Я видел, как его влияние отравляет Фила, еще задолго до того, как начались неприятности. Может, и к лучшему, что он умер. Было бы ужасно смотреть, как он остепеняется и становится обывателем.
— И когда же это началось — когда кузен в него вцепился?
— Года два назад, может, чуть больше. Позвал его на ужин или что-то вроде того. Как только я увидел этого Эркарта, я понял, что он разрушит тело и душу Фила. Он — в смысле Фил — хотел свободы, чтобы было где развернуться, а с женщиной, кузеном да еще отцом на заднем плане — какая уж там свобода! Ладно, поздно теперь плакать. Остались книги, и это лучшая его часть. Он завещал мне о них заботиться — в конце концов. Гарриет Вэйн все-таки осталась с носом.
— Уверен, теперь его наследие в надежных руках, — сказал Уимзи.
— Но если задуматься, как много он еще мог создать, — произнес Воген, обратив к лорду Питеру свои отчаянные, налитые кровью глаза, — то сразу хочется перерезать себе глотку, правда ведь?
Уимзи согласился.
— Кстати, — сказал он, — вы же в последний день все время были с ним, вплоть до того как он отправился к кузену. Как думаете, у него не могло быть чего-то вроде яда? Не хочу показаться жестоким, но ведь он был несчастен, и как ни ужасно предположить, что он мог…
— Нет, — сказал Воген, — нет. Клянусь, он этого не делал. Фил бы обязательно мне сказал, в те последние дни он очень доверял мне. Делился всеми мыслями. Из-за этой стервы он ужасно страдал, но он бы ни за что не ушел, не сказав мне, не попрощавшись со мной. И к тому же — почему яд? Он выбрал бы другой способ. Я мог бы ему дать…
Он сам себя оборвал и взглянул на Уимзи, но, не найдя в его лице ничего кроме внимания и участия, продолжил:
— Мы говорили с ним о лекарствах — гиосцин, веронал и тому подобное. Он сказал: «Райленд, если я когда-нибудь решу уйти, ты укажешь мне путь». И я бы указал — если б он захотел. Но мышьяк! Думаете, Филипп, который обожал красоту, выбрал бы мышьяк, это орудие провинциальных отравителей? Это совершенно исключено.
— Да, не самый изысканный вариант, — согласился Уимзи.
— Смотрите, — прохрипел Воген, который все это время запивал икру порядочным количеством бренди и все больше расходился, — вот, посмотрите!
Он достал из нагрудного кармана небольшую бутылочку.
— Это я припас до тех пор, пока не закончу редактировать книги Фила. Я всегда ношу ее с собой — это утешает. Успокаивает. Классика: уйти через ворота из слоновой кости — меня же воспитали на классике. Эти подняли бы меня на смех — не говорите им, что я вам сказал, — надо же, до сих пор помню: tendebantque manus ripae ulterioris amore, ulterioris amore.[46] Как же там было… души, как осенняя листва, пластами устилали лесные Валамброзские ручьи…[47] а, нет, это Мильтон… amorioris ultore… ultoriore… черт! бедный Фил!
Мистер Воген разрыдался и нежно погладил бутылочку.
Уимзи, у которого от шума разрывалась голова и в ушах гудело, будто он сидел в машинном отделении, осторожно поднялся и отошел. Кто-то затянул венгерскую песню, плита уже раскалилась добела. Жестом он дал понять Марджори, что с него хватит. Она сидела в углу в окружении нескольких мужчин. Один из них, видимо, читал ей собственные стихи, придвинувшись к ее уху вплотную, другой же под одобрительные возгласы остальных что-то рисовал на обратной стороне конверта. Весь этот шум сбивал певицу, которая в конце концов остановилась посреди такта и в бешенстве закричала:
— Сколько можно! Все галдят! Прерывают! Это невыносимо! Я сама себя не слышу! Прекратите! Я начну с самого начала.
Марджори вскочила с места, извиняясь.
— Я такая бессовестная — извините, Нина, что плохо слежу за вашим зверинцем, — мы совершенно несносны. Мария, простите, я сегодня не в духе. Наверное, лучше заберу Питера и сбегу. Заходите ко мне как-нибудь, дорогая моя, и спойте, когда мне будет получше и я свободнее смогу с вами разговаривать. Спокойной ночи, Нина, было ужасно весело, а вы, Борис, знайте — это лучшее из всего, что вы написали, правда, я не все расслышала. Питер, объясни всем, что я сегодня совсем не в настроении, и забери меня отсюда.
— Чистая правда, — отозвался Уимзи, — сами понимаете, нервы, так что какие уж тут манеры.
— Манеры, — неожиданно взревел бородатый господин, — это буржуазно!
— Полностью с вами согласен, — сказал Уимзи. — Та еще дрянь, одни бессмысленные ограничения. Пойдемте, Марджори, или мы скоро докатимся до вежливости.
— Значит, так, я начну опять с самого начала, — объявила певица.
— Фух! — выдохнул Уимзи уже на лестнице.
— И не говорите. По-моему, я просто святая, что все это выношу. Зато вы встретились с Богеном. Скажите, забавный экземпляр, такой тюфяк?
— Да. Но думаю, он не мог убить Бойза. Мне нужно было на него посмотреть, чтобы убедиться. Куда дальше?
— Попробуем заехать к Джои Тримблсу. Там обосновалась вся оппозиция.
