Джон Бёкан - Тридцать девять ступенек. Маска Димитриоса
Тираж «Скверного дела» разошелся мгновенно. Вслед за первой книгой он написал еще две: «И я, — сказал шпион» и «Оружие убийцы». Сочинением детективов занимается пропасть народу, в том числе даже некоторые из его коллег, профессоров университетов, но Латимер отличался от них тем, что книги приносили ему хороший доход. По-видимому, он рано или поздно стал бы профессиональным писателем. Три обстоятельства ускорили этот процесс. Во-первых, расхождение во мнениях с руководством университета, причем себя в этом споре он считал принципиально правым, во-вторых, состояние здоровья и, в-третьих, то немаловажное обстоятельство, что он не был обременен семьей. Сразу после публикации романа «Это вам не семечки» он тяжело заболел, а, когда поправился, не долго думая, написал заявление об уходе из университета и отправился в Грецию, чтобы погреться на солнце и закончить свой пятый детектив.
Спустя неделю после того, как был закончен роман, он решил поехать в Турцию. Латимер прожил в Афинах почти год и давно хотел переменить обстановку. Здоровье его заметно улучшилось, но наступила осень и, вспомнив, как неблагоприятен в это время английский климат, он по совету одного из своих греческих знакомых взял билет на пароход, идущий из Пирея в Стамбул.
Имея на руках рекомендательное письмо, никогда не знаешь, как все обернется. Ведь в большинстве случаев податель письма лишь шапочно знаком с его автором, которого, в свою очередь, адресат знает ничуть не лучше. Вероятность того, что письмо оправдает надежды хотя бы одного из троих, очень мала.
Среди рекомендательных писем, имевшихся у Латимера, было и письмо к некой мадам Шавез, которая, как ему сказали, обитала на вилле, стоящей на берегу Босфора. На четвертый день после приезда в Стамбул он написал ей письмо и получил в ответ приглашение погостить дня три-четыре на вилле. Он обещал быть, хотя почему-то не ждал от этого визита ничего хорошего.
Для мадам Шавез дорога в Буэнос-Айрес и обратно была вымощена золотом. Красавица-турчанка, вышедшая замуж за аргентинского богача, в прошлом биржевого маклера, и затем разведшаяся с ним, вернувшись из Буэнос-Айреса, купила виллу — небольшой дворец, когда-то принадлежавший одному из родственников султана, — потратив на это часть средств, вырученных от брачной сделки с маклером. Вилла была очень красива — от вида на залив, открывавшегося с террасы, просто захватывало дух, — но отдаленность, плохая дорога и перебои с водой из-за высоты создавали довольно большие неудобства. Латимер легко мирился с ними, но ему действовали на нервы другие приглашенные и совершенно выводила из себя привычка хозяйки хлестать по щекам провинившихся служанок.
Гостями хозяйки были: два надоедавшие своей трескотней француза из Марселя, три итальянца, два молодых офицера турецкого флота со своими так называемыми «невестами» и группа бизнесменов из Стамбула с женами. Все они только и делали, что пили голландский джин, запасы которого были, по-видимому, неисчерпаемы, да танцевали под граммофон. Заводил граммофон слуга, который ставил пластинки, не обращая внимания на то, танцевали гости или нет. Под предлогом, что он себя плохо чувствует, Латимер уклонился и от джина, и от танцев, и сразу перестал для гостей существовать.
Четвертый, последний, день его пребывания на вилле клонился к вечеру. Латимер сидел на увитой виноградом террасе, куда почти не долетали звуки граммофона, и смотрел на поднимавшуюся к вилле дорогу. Вдруг на дороге появился быстро мчавшийся автомобиль, который оставлял за собой облако пыли. Когда машина въехала во двор виллы, открылась задняя дверца и из машины выпрыгнул пассажир.
Он был строен и моложав. Слабый загар как-то особенно подчеркивал седину его волос, подстриженных по-русски, в кружок. Узкое с впалыми щеками лицо, походивший на клюв нос и тонкие губы придавали ему хищный вид. Ему, наверное, было уже за пятьдесят, и Латимер, отметив, как великолепно сидит на нем, видимо сшитый на заказ, мундир, подумал: «Не может быть, чтобы он обходился без корсета».
Офицер, вытащив из рукава платок, обмахнул им свои лакированные сапожки, лихо сдвинул набекрень поданную шофером фуражку и исчез из поля зрения Латимера — где-то вдали прозвенел звонок.
Полковник Хаки — так звали офицера — сразу же понравился всем без исключения гостям. Приняв смущенный вид и, по-видимому, пытаясь тем самым внушить гостям, что неожиданное появление полковника безнадежно ее компрометирует, мадам Шавез представила офицера собравшимся минут через пятнадцать после его прибытия. Полковник был сама галантность: улыбаясь и щелкая при каждом знакомстве каблуками, он отдал честь морякам и в ответ на их приветствие, кланялся, целовал руки дамам, нахально их разглядывая при этом. Зрелище это настолько поразило Латимера, что он сначала не поверил своим ушам, когда было названо и его имя. Полковник долго тряс ему руку.
— Чертовки рад встретить тебя здесь, старик, — сказал он.
— Monsieur le Colonel parle bien anglais[20],— пояснила мадам Шавез.
— Quelques mots[21],— уточнил полковник.
— Как поживаете? — спросил Латимер, глядя прямо в светло-серые глаза полковника.
— Ну пока… всех лучше, — ответил полковник, и продолжил обряд целования ручек, который прервал только ради того, чтобы взглянуть с восхищением на стройную девушку в купальном костюме.
Появление полковника внесло в компанию большое оживление. Его шутки, по мнению Латимера первоклассные, его громкий смех, его смешное заигрывание с женами коммерсантов и при этом тайное внимание к молодым, незамужним женщинам были просто поразительны. Впрочем, поймав раза два его взгляд, Латимер прочитал в нем: «Вот валяю дурака ко всеобщему удовольствию, но не думайте, что я в восторге от этого». После ужина, когда, видимо, устав от танцев, гости сели играть в карты, полковник подошел к Латимеру и, взяв его под руку, увел на террасу.
— Вы должны меня простить, месье Латимер, — сказал он по-французски, — все эти дурачества с женщинами — такая чепуха! Поверьте, я приехал сюда только ради того, чтобы поговорить с вами. Закуривайте, — сказал он, доставая портсигар.
— Благодарю.
— Пройдемте в тот конец. Когда мадам сказала, что вы у нее в гостях, я не смог побороть искушение побеседовать с писателем, книги которого я высоко ценю, — и вот я здесь.
Пробормотав, что он очень рад, Латимер никак не мог решить, что же имеет в виду полковник: книги по политэкономии или детективы. Разговаривая однажды с одним милым старичком, преподавателем университета, неожиданно проявившим интерес к его «последней книге», он здорово его удивил и, очевидно, обидел, задав ему встречный вопрос, что ему больше нравится: выстрел из пистолета или удар дубинкой по голове. Задать сейчас прямой вопрос ему почему-то показалось нетактичным. Однако полковник опередил его:
— Я получаю из Парижа все выходящие там полицейские романы. Между прочим, я ничего другого не читаю. У меня уже составилась целая коллекция — рад был бы показать ее вам. Особенно мне нравятся книги англичан и американцев, разумеется, в переводе на французский. Французы переводят все самое лучшее, хотя книги самих французов мне не нравятся. Я думаю, благодаря некоторым качествам французской культуры невозможно создать первоклассный полицейский роман. Недавно моя библиотека пополнилась вашим романом «Une Pelle Ensanglantee»[22]. Это что-то потрясающее! Но я никак не могу понять смысл названия книги.
Латимер не без труда попытался объяснить по-французски игру слов, разгадав которую можно было — при этом, конечно, требовалось некоторое умственное напряжение — узнать имя убийцы. Полковник Хаки слушал его молча, изредка кивая головой, и, не дождавшись, когда выбившийся из сил Латимер закончит свое объяснение, сказал:
— Понял, теперь мне все ясно. Я вот подумал, быть может, вы окажете мне честь отобедать со мной на этой неделе. Мне кажется, — заключил он таинственно, — я мог бы быть вам полезен.
Не очень-то понимая, о какой пользе идет речь, Латимер согласился. Они договорились встретиться в отеле «Пера-палас» спустя три дня.
В четверг вечером, как раз накануне встречи, Латимер сидел в гостиной отеля, в котором он остановился, и болтал с Коллинсоном, управляющим отделения одного английского банка в Стамбуле. Латимер пользовался услугами этого банка. Коллинсон был бы славным малым, не будь он таким занудой: непременной темой его разговоров были слухи и сплетни об англичанах и американцах, проживающих в Стамбуле. «Вы не знаете Фитцвильямсов? — обычно спрашивал он, — Нет? Какая жалость! Ну, значит, на днях…» Латимер, будучи экономистом по образованию, стал было расспрашивать его об экономических реформах Кемаля Ататюрка, но так ничего и не добился.
— Между прочим, — сказал он, выслушав перед этим рассказ о похождениях жены, турчанки по рождению, одного американца, торговавшего в Стамбуле автомобилями, — вы не знаете некоего полковника Хаки?