Марджори Эллингем - Смерть призрака
Как раз в этой точке его размышлений в помещение впопыхах вбежал упитанный и интеллигентный мистер Айзадор Леви, который шепнул несколько слов своему патрону.
Кэмпион заметил, как загорелись маленькие темные глазки Макса.
— Так он уже здесь? — спросил он взволнованно. — Я немедленно отправляюсь к нему!
Мистер Кэмпион заторопился. Он почувствовал, что несколько затянул свой визит, отдавшись размышлениям об удивительном впечатлении от галереи в целом и от озарений, его посетивших только что.
— Я загляну к вам позднее, — сказал он, собираясь откланяться, — или, быть может, вы сами мне позвоните?
— Мой дорогой друг, не уходите! — абсолютно искренне попросил Макс. — У меня свидание с клиентом, — он понизил голос, — это сэр Эдгар Бервик, да, да, политический деятель. Он вбил себе в голову, что является большим знатоком фламандской живописи. — Макс просунул руку под локоть Кэмпиона и увлек его прочь из зала, вполголоса продолжая рассказывать: — Он довольно любопытен. Ему хочется приобрести что-нибудь для своей коллекции фламандской живописи, и мне, кажется, есть что ему предложить. Пойдемте, пойдемте со мной! Вы должны его услышать! Это весьма поучительно и полезно для вас. Я настаиваю на этом! Кроме того, — добавил он, внезапно изобразив откровенность, — я гораздо удачнее действую при наличии аудитории. Вы же изучаете психологию, не так ли? Это будет весьма интересный пример для вас.
Последовав за Максом в зал меньших размеров, где также размещались экспозиции галереи, Кэмпион обнаружил, что процесс обработки клиента уже, собственно говоря, идет.
Высокое удлиненное помещение с верхним освещением и некрашенными деревянными панелями стен было вполне подготовлено для процедуры. Картина покоилась на мольберте, установленном в дальнем конце комнаты, где имелось, кроме нее, единственное цветовое пятно, образованное длинной бархатной гардиной, изящно драпирующей двери. По счастливому дизайнерскому наитию живой синий цвет, главенствующий в картине, отзывался как эхом в этой гардине. Впечатление, производимое этой «перекличкой», было очень приятным.
Когда Кэмпион скромно вошел в зал вслед за Максом, сэр Эдгар уже стоял перед картиной, склонив набок свою голову, увенчанную серой шевелюрой.
Это был уже немолодой человек, крупный и величественный. На его розовом лице царило привычно важное выражение. Он выглядел в этот момент как персона, полностью отдающая себе отчет в значительности происходящего и вполне умудренная собственным опытом.
Мистер Кэмпион, притворившись, что его заинтересовали прикрытые занавесками витринки с ранними немецкими гравюрками, навострил уши и стал наблюдать за встречей.
Макс, по его мнению, был неотразим. Он приблизился к своему несколько напыщенному клиенту со смешанным оттенком почтительности и дружелюбия и остановился рядом с ним в молчании, также вперив взгляд в картину. Взгляд этот выражал как бы инстинктивное удовлетворение и терпеливое ожидание того, что может изречь его гость в качестве незаурядной личности и тонкого эксперта…
Сэр Эдгар так долго пребывал в состоянии созерцания, что Кэмпион получил полную возможность тоже рассмотреть эту картину, да и все остальные в зале картины. Наконец долгожданное собеседование началось.
Кэмпион был не особенно высокого мнения о своих познаниях в живописи, но все же от того места, где он находился, он мог убедиться, что на картине изображен фламандский интерьер, написанный в манере Яна Стена. Там происходило крещение ребенка в прелестном опрятном помещении со множеством персонажей вокруг, участвующих в самых забавных маленьких сценках. По-видимому, картина была в хорошем состоянии, и лишь одна довольно заметная трещина пересекала один из ее углов.
Наконец, когда Кэмпион закончил свое движение по кругу вдоль стен зала, где находились столы-витрины с гравюрами, и вновь подошел к произведениям живописи, сэр Эдгар, взволнованно дыша, обратился к Максу.
— Интересно, — промолвил он. — Определенно интересно!
Макс, казалось, с трудом заставил себя очнуться от транса. Он отвел глаза в сторону от холста и позволил слабой, но загадочной улыбке проступить на своем лице.
— Да, — мягко откликнулся он, — о да!
Великолепный гамбит, открывающий собеседование, был уже завершен, и вновь воцарилось молчание. Сэр Эдгар, не теряя величественности, присел на корточки и через маленькую лупу стал изучать строение мазков на самом нижнем конце холста.
Потом он поднялся и резко спросил:
— Мы могли бы вынуть ее из рамы?
— Разумеется!
Макс поднял руку и, как по мановению волшебной палочки, возникли два помощника в коленкоровых фартуках. Одним из них был вездесущий мистер Грин. Прекрасная старинная рама тут же была удалена, и картина, ставшая как-то на удивление менее значительной, предстала перед сэром Эдгаром и его лупой в своей незащищенной наготе.
Последовали минуты, в течение которых холст изучался с лицевой и оборотной стороны, таковое священнодействие было пересыпано отдельными междометиями, смахивающими на мычание, а также небольшими техническими терминами, которыми негромко обменивались оба соратника.
Наконец рама была водворена на место, и они встали в тех же позах перед мольбертом. Сэр Эдгар был немного розовее, чем до этого, и выглядел чуточку взъерошенным, хоть и старался сохранять достойный вид, а Макс был спокойнее и еще загадочнее, чем всегда.
— Никакой подписи и никакой даты, — произнес любитель живописи.
— Нет, — ответил Макс, — лишь чувство внутренней неоспоримости.
— О да, — быстро согласился клиент, — о да, конечно!
Затем снова воцарилось молчание.
— В каталогах работ Стена не значится «Крещения», — наконец рискнул отметить сэр Эдгар.
Макс пожал плечами.
— В таком случае вряд ли могут быть какие-либо еще вопросы, — откликнулся он и тихонько засмеялся.
Сэр Эдгар тоже тихонько засмеялся.
— Ладно, — сказал он. — Во всяком случае, это несомненно тот же период.
Макс кивнул.
— У нас есть всего лишь картина, — произнес он. — И, естественно, в голове у нас теснится множество догадок. Мне известно не больше, чем вам. И, как я вам уже говорил, она попала мне в руки самым заурядным путем. Я купил ее у Теобальда в январе, заплатив за нее четырнадцать сотенных бумажек и одну пятидесятку. Я, правда, очень внимательно к ней присмотрелся, прежде чем купить, и я имею о ней собственное суждение. Я не могу вам поклясться, что это подлинный Стен. Я этого попросту не знаю. И, скорее, я думаю, что это и не Стен. Кроме того, в наши дни такие счастливые открытия и не случаются. Со мной, по крайней мере, такого ни разу не было. Но в том же зале висел подписанный Стен, и начальная цена была две тысячи семьсот фунтов, а А. Т. Джонсон, купивший ту картину, предложил мне за эту четырнадцать с половиной сотен. Впрочем, — продолжил он, как бы отмахиваясь от такой малоинтересной темы, как деньги, — вот она, сама картина. Эта вот маленькая группка, например, — он описал своим длинным пальцем кружок в воздухе перед картиной, — в ней есть радость и душа. Это нечто, не поддающееся описанию. Вы обратили на нее внимание?
— О, разумеется! — сэр Эдгар был полностью охвачен впечатлением от нее. — Разумеется, обратил. Я даже рискну пойти дальше, чем вы, Фастиен. Вы всегда слишком осторожничаете… Контуры тельца ребенка, тот кусочек ткани — все это подсказывает мне руку Стена.
— Да… — невзначай обронил Макс. — Да. Или его ученика.
— Ученика? — сэр Эдгар обдумал это непредвиденное предположение и, покачав головой, возразил сам себе, как бы признавая, что сам он зашел слишком далеко. — Впрочем, как вы сказали, мы не можем быть ни в чем уверены!
— Нет, — как бы согласился Макс. — Нет. Хотя в первом каталоге упоминается картина «Первый день рождения». Но и здесь ведь ребенку не больше года? Если предположить, что ранние биографы Стена были не слишком педантичны, то уж тем более можно допустить, что более поздние составители каталогов могли ошибочно приписать это название картине, хранящейся в Венеции. Для меня это всегда было сомнительным…
Сэр Эдгар вновь вооружился лупой, надолго углубился в сосредоточенное разглядывание младенца.
— Ну хорошо, Фастиен, — наконец сказал он. — Я предоставляю вам право вынести определенное суждение. Так вы говорите, пятнадцать сотен? В любом случае я прошу вас отложить эту картину для меня.
Макс заколебался и затем с видом человека, принимающего решение, произнес слова, которые показались Кэмпиону верхом мастерства обработки психики клиента.
— Сэр Эдгар, — легко сказал Макс, — сожалею, что мне придется вас разочаровать, но пока мы с вами здесь обсуждали эту картину, меня все время грызла мысль, что я откровенно не считаю, что это Стен. И, конечно же, никаких гарантий на этот счет я бы вам дать не сумел бы. Картина прелестна, она очень в духе Стена, очень, но при отсутствии убедительных внешних доказательств я не рискну принять ваше предложение. Нет, нет! Оставим это! Я не считаю, что это Стен!
