Агата Кристи - Скрюченный домишко
Почему не мог? Что мне мешало? Чувство, что Бренда одна противостоит враждебности вооружившегося против нее мощного клана Леонидисов? Рыцарство? Жалость к более слабому и беззащитному? Я вспомнил, как она сидела на диване в дорогом трауре… вспомнил безнадежность в голосе. И страх в глазах. Няня вовремя появилась из моечной. Не знаю, почувствовала ли она напряженность, возникшую между нами.
– Опять про убийство и всякие страсти, – сказала она неодобрительно. – Послушайтесь меня, выкиньте все это из головы. Грязное это дело, и пусть полиция им занимается – это их забота, не ваша.
– Няня, неужели ты не понимаешь, что у нас в доме убийца?…
– Глупости какие, мисс София! Терпения у меня на вас не хватает. Да ведь наружная дверь всегда открыта – все двери настежь, ничего не запирается. Заходите, воры и грабители…
– Но это не грабитель, ничего ведь не украли. И зачем грабителю понадобилось отравить кого-то?
– Я не сказала, что это был грабитель, мисс София. Я только сказала, что все двери нараспашку. Любой заходи. Я-то думаю, это коммунисты.
Няня с довольным видом тряхнула головой.
– С чего вдруг коммунистам убивать бедного деда?
– Говорят, они повсюду влезут. Где какая заваруха, ищи их там. А если не коммунисты, так, значит, католики, помяни мое слово. Они как эта вавилонская блудница.
И с гордым видом человека, за которым осталось последнее слово, няня снова скрылась за дверью моечной.
Мы с Софией рассмеялись.
– Узнаю добрую старую протестантку, – сказал я.
– Да, похожа. Ну а теперь, Чарльз, пойдем. Пойдем в гостиную. Там нечто вроде семейного совета. Он намечался на вечер, но начался стихийно.
– Наверное, мне лучше не встревать.
– Ты ведь собираешься войти в нашу семью. Вот и посмотри, какова она без прикрас.
– А о чем идет речь?
– О делах Роджера. Ты, по-моему, уже в курсе. Но с твоей стороны безумие думать, что Роджер мог убить деда, Роджер обожал его.
– Я в общем-то не думаю, что это Роджер. Я считал, что это могла сделать Клеменси.
– Только потому, что я навела тебя на эту мысль. Но ты и тут ошибаешься. По-моему, Клеменси плевать на то, что Роджер потеряет все деньги. Она, мне кажется, даже обрадуется. У нее довольно своеобразная страсть не иметь никакой собственности. Пойдем.
Когда мы с Софией вошли в гостиную, голоса стихли и взоры разом обратились к нам.
Все были в сборе. Филип сидел в высоком кресле, обитом ярко-алой парчой, его красивое лицо как бы застыло – холодная, строгая маска. Роджер оседлал пуф у камина. Он без конца ерошил волосы, и они стояли торчком, левая штанина задралась, галстук съехал набок. Он был красный от возбуждения и, видимо, в боевом настроении. Чуть поодаль сидела Клеменси – большое мягкое кресло было велико для нее, и на его фоне она казалась особенно хрупкой. Она отвернулась от всех и с бесстрастным видом сосредоточенно изучала деревянную обшивку стены. Эдит расположилась в кресле деда. Она сидела несгибаемо прямо и, сжав губы, энергично вязала.
Самое отрадное для глаз зрелище являли Магда и Юстас. Как будто они сошли с картины Гейнзборо.[7] Они сидели рядом на диване – темноволосый красивый мальчик с хмурым лицом и возле него, положив руку на спинку дивана, Магда, герцогиня «Трех фронтонов», в роскошном платье из тафты, из-под которого была выставлена маленькая ножка в парчовой туфельке.
При виде нас Филип нахмурился.
– Прости меня, София, – сказал он, – но здесь мы обсуждаем семейные дела сугубо частного характера.
Спицы мисс де Хевиленд застыли в воздухе, я хотел извиниться и уйти, но София меня опередила. Она объявила твердым, решительным тоном:
– Мы с Чарльзом надеемся пожениться. И поэтому я хочу, чтобы он присутствовал.
Роджер соскочил со своего пуфа.
– А почему бы и нет? – воскликнул он. – Я тебе все время твержу, Филип, что частного тут ничего нет. Завтра или послезавтра об этом узнает весь свет. Ну а вы, мой мальчик, – он подошел ко мне и дружески положил мне на плечо руку, – вы-то уж, во всяком случае, знаете обо всем. Вы ведь были утром в Скотленд-Ярде.
– Скажите, пожалуйста, как выглядит Скотленд-Ярд? – неожиданно подавшись вперед, громко спросила Магда. – Я так и не знаю. Там что, столы? конторки? стулья? Какие там занавеси? Цветов, конечно, нет? И наверное, диктофон?
– Мама, умерь любопытство, – сказала София. – Ты сама велела Вавасуру Джоунзу убрать сцену в Скотленд-Ярде. Ты говорила, там происходит спад.
– Эта сцена делает пьесу похожей на детектив. «Эдит Томпсон», безусловно, психологическая драма… или даже психологический триллер… Как вам кажется, что лучше звучит?
– Вы были утром в Скотленд-Ярде? – резко спросил меня Филип. – Для чего? Ах да, я забыл… Ваш отец…
Он снова помрачнел, и я еще сильнее ощутил нежелательность моего присутствия. Однако София крепко сжимала мою руку.
Клеменси пододвинула мне стул.
– Садитесь, – сказала она.
Я поблагодарил и сел.
– Что бы вы ни говорили, но, мне кажется, мы должны уважать желание Аристида, – сказала мисс де Хевиленд, очевидно продолжая прерванный разговор. – Как только утрясутся дела, связанные с завещанием, я передаю свою долю наследства в твое полное распоряжение, Роджер.
Роджер начал неистово теребить волосы:
– Нет, тетя Эдит. Ни за что!
– Я бы рад был сказать то же самое, – заявил Филип, – но приходится учитывать все обстоятельства…
– Фил, дорогой, разве ты не понимаешь, я ни одного пенса ни от кого не возьму.
– Правильно, Роджер, – поддержала его Клеменси.
– В любом случае, Эдит, он получит свою долю, когда с завещанием все уладится, – сказала Магда.
– Разве они успеют вовремя все оформить? – спросил Юстас.
– Это не твоего ума дело, Юстас, – сказал Филип.
– Мальчик совершенно прав! – воскликнул Роджер. – Он попал в самую точку. Катастрофу уже ничем не отвратить. Ничем.
В том, как он произнес последнюю фразу, мне послышалось даже какое-то удовлетворение.
– На самом деле тут и обсуждать нечего, – заметила Клеменси.
– Да и вообще, какое это все имеет значение? – сказал Роджер.
Филип поджал губы.
– Я-то думал, что это имеет большое значение, – сказал он.
– Нет. Никакого. Все это ничего не значит, когда его больше нет в живых. Нет в живых. А мы здесь сидим и обсуждаем денежные дела.
Едва заметный румянец окрасил бледные щеки Филипа.
– Мы только пытаемся тебе помочь, – сказал он сухо.
– Я знаю, Фил, знаю, милый, но никто ничего сделать не может, так что считай, что разговор окончен.
– Я полагаю, что мог бы уделить тебе некую сумму. Стоимость ценных бумаг сильно упала, а часть моего капитала вложена таким образом, что я не могу ее трогать. Недвижимость Магды и так далее… Но все же я…
– О чем ты говоришь, дорогой? Ты не можешь уделить никаких денег, – прервала его тут же Магда. – Смешно даже пытаться. Кроме того, это было бы не очень справедливо по отношению к детям.
– Я же вам без конца твержу, что ничего ни у кого не собираюсь просить! – закричал Роджер. – Я охрип повторять. Я доволен, что все решится естественным путем.
– Но это вопрос престижа, – сказал Филип. – Отцовского, нашего…
– Это не семейный бизнес. Он всегда находился в моем личном ведении.
Филип пристально посмотрел на брата.
– Оно и видно, – сказал он.
Эдит де Хевиленд поднялась с кресла:
– Мне кажется, мы все обсудили. Хватит!
Тон был категоричный, исключающий всякое ослушание.
Филип и Магда тоже встали, Юстас лениво двинулся к двери. В его походке была какая-то скованность. Он едва заметно припадал на ногу, хотя и не хромал.
Роджер, подойдя к Филипу, взял его за руку:
– Золотая ты душа, Фил. Спасибо, что подумал обо мне.
Братья вместе вышли из комнаты.
Магда последовала за ними, бросив на ходу: «Столько шума из-за ерунды!» – а София заявила, что пойдет поглядеть, готова ли моя комната.
Эдит де Хевиленд стоя сматывала шерсть. Она посмотрела в мою сторону, и мне показалось, что она хочет что-то сказать, но затем, видно, передумала и, вздохнув, вышла вслед за остальными.
Клеменси подошла к окну и, повернувшись спиной, стала глядеть в сад. Я подошел и встал рядом. Она слегка повернула голову.
– Слава богу, кончилось, – сказала она и затем добавила с гримасой отвращения: – Какая безобразная комната!
– Вам не нравится?
– Мне нечем дышать. Тут всегда запах полузасохших цветов и пыли.
Я подумал, что она несправедлива к комнате, хотя и понимал, что она хотела сказать. Она, несомненно, имела в виду интерьер.
Комната была явно женская, экзотическая, тепличная, укрытая от всех капризов непогоды. Мужчине вряд ли понравилось бы здесь жить долго. В такой комнате трудно расслабиться, почитать газету, а затем, выкурив трубку, растянуться на диване, задрав повыше ноги. И все же я предпочел бы ее той голой абстракции на верхнем этаже, воплощенному идеалу Клеменси. Как, впрочем, предпочел бы будуар операционной.
