Агата Кристи - Испытание невиновностью
Кирстен Линдстрем с достоинством ответила:
– Тебе, Микки, лучше придержать язык. Мистер Дар-рант прав. Что толку в пустых разговорах.
– А еще мы могли бы устроить голосование, – сказал Микки. – Или написать имя на бумажке и бросить ее в шляпу. По-моему, будет ужасно интересно. Узнаем, кто соберет больше голосов.
Кирстен Линдстрем повысила голос:
– Уймись! Ведешь себя как глупый, дерзкий мальчишка. А ты ведь уже взрослый.
– А что? Я ничего. Я только говорю «давайте подумаем», вот и все, растерянно пробормотал Микки.
– Подумаем, подумаем, – с горечью сказала Кирстен Линдстрем.
Глава 11
Ночь опустилась на «Солнечный мыс». Семеро его обитателей разошлись по своим комнатам, но уснуть никто из них не мог...
* * *Филип Даррант, с тех пор как утратил способность двигаться, находил все большее утешение в интеллектуальных занятиях. Он понял, какие редкостные возможности открывает перед ним его изощренный ум. Порой он развлекался тем, что предугадывал, какой отклик у окружающих будет иметь тот или иной посыл. Чаще всего то, что он делал или говорил, было продиктовано не естественным побуждением, а желанием посмотреть, какая реакция последует. Для него это было чем-то вроде игры. Если ему случалось угадать, он мысленно ставил себе галочку.
Развлекаясь таким образом, он развил в себе тонкую наблюдательность и научился неплохо разбираться в человеческих характерах, определять, кто что собой представляет на самом деле.
Прежде психология людей как таковая не слишком его интересовала. Те, с кем он общался и кто его окружал, могли нравиться ему или не нравиться, могли его забавлять или нагонять на него скуку, но это было не так уж важно. Он был прежде всего человек действия, а не созерцатель. Его незаурядная фантазия была направлена на изобретение различных способов добывания денег. Все его планы отличались остроумием, но катастрофическое отсутствие деловой хватки сводило их на нет. Раньше люди были для него всего лишь пешками. Но с той поры, как он заболел и отошел от прежней активной жизни, ему пришлось с ними считаться.
Все началось в госпитале, где за неимением другого занятия он пристально наблюдал за тем, что происходит вокруг – за любовными интрижками сиделок и сестер, за тайными столкновениями страстей и мелких обид. Вскоре это развлечение превратилось в привычку. Люди – это единственное, что теперь его интересовало. Только люди. Изучать их, разузнавать о них как можно больше и делать выводы. Угадывать, чем они живут, радоваться, когда оказываешься прав. Безусловно, это было увлекательное занятие...
Сегодня вечером, сидя в библиотеке, он понял, как мало знает семью своей жены. Что они за люди? Ему хорошо известны их чисто внешние особенности и проявления, а вот каковы они изнутри? Удивительно, как мало мы знаем о близких. Даже о своей собственной жене.
Он задумчиво посмотрел на Мэри. Что он о ней знает?
Он в нее влюбился, привлеченный ее красотой и сдержанным достоинством ее манер. К тому же она была небедна, что для него тоже имело значение. Он бы дважды подумал, прежде чем жениться на бесприданнице. В общем, в Мэри его все устраивало, и они поженились. Он ее поддразнивал, называл Полли и радовался, когда она растерянно на него глядела, не понимая его шуток. Но что он о ней знал? О чем она думает, что чувствует? Конечно, он знал, что она его любит глубоко и преданно. При мысли о ее безграничной преданности он испытывал некоторое беспокойство и даже невольно поводил плечами, точно хотел сбросить с них какую-то тяжесть. Преданность – прекрасная вещь, когда вы на несколько часов в день можете от нее уклониться. Прекрасная вещь, когда она находит отклик в вашей душе. Он же был теперь опутан ею по рукам и ногам. Его обожали, охраняли, лелеяли. Он просто мечтал, чтобы о нем хоть изредка забывали, предоставляли самому себе... Поневоле приходилось искать пути спасения. Разумеется, интеллектуальные пути, ибо иные были ему заказаны. Пришлось прятаться в царстве фантазии или чистой игры ума.
Игра ума. Тема, например, такая – кто виновник смерти его тещи. Он ее не любил, она его – тоже. Не хотела, чтобы Мэри вышла за него (интересно, а хотела ли она вообще, чтобы Мэри выходила замуж?), но ничего не могла поделать. Они с Мэри поженились и были счастливы и ни от кого не зависели, а потом все пошло прахом. Сначала эта Южноамериканская компания, потом «Байсикл Аксессериз Лимитед»...[20] Задуманы обе были отлично, но... финансовые расчеты оказались никудышными. Забастовка на железных дорогах Аргентины завершила цепь несчастий. Сплошное невезение, но ему почему-то казалось, что вся ответственность лежит на миссис Аргайл. Она никогда не хотела, чтобы он преуспел. А потом он заболел. Казалось, единственный выход для них с Мэри поселиться в «Солнечном мысе», где радушный прием был им обеспечен. Он особенно не возражал. Полчеловека, калека, какая ему разница, где находиться. Но Мэри воспротивилась.
Случилось так, что им и не пришлось жить в «Солнечном мысе». После смерти миссис Аргайл попечители увеличили содержание, полагающееся Мэри, и они снова зажили своим домом.
Филип Даррант не слишком был опечален смертью миссис Аргайл. Конечно, лучше бы она умерла, скажем, от пневмонии, в своей постели. А убийство – это всегда скверно, это скандальная известность, кричащие заголовки в газетах. И потом – если уж убийство, то хоть было бы приличное! Преступник, например, какой-то свихнувшийся тип, мотив – какая-нибудь психологическая тарабарщина, и все пристойно. А тут – брат Мэри. Приемный ребенок с дурной наследственностью. Такие всегда сбиваются с пути. Теперь ничего хорошего ждать не приходится. Завтра явится старший инспектор Хьюиш, начнет расспрашивать эдаким вкрадчивым голосом с мягким выговором, как у всех уроженцев Западного побережья. Надо обдумать, что отвечать...
Мэри расчесывала перед зеркалом свои длинные волосы. Ее безмятежная отстраненность раздражала его.
– Полли, ты, надеюсь, хорошо продумала, что завтра будешь говорить?
Она обратила на него недоуменный взгляд.
– Придет старший инспектор Хьюиш. Снова будет расспрашивать, чем ты занималась вечером девятого ноября.
– Ах, ну да. Но это было так давно. Едва ли кто помнит.
– Он-то помнит. В этом вся штука. Он помнит. У него все записано в каком-нибудь специальном блокнотике.
– Правда? Неужели они все это хранят?
– Еще бы! В течение десяти лет, в трех экземплярах. Но с тобой, Полли, все просто. Скрывать тебе нечего. Ты была со мной в этой комнате. На твоем месте я бы не упоминал, что между семью и семью тридцатью ты отсюда выходила.
– Но я же только в ванную. В конце концов, – резонно возразила она, каждый может выйти в ванную.
– В то время ты ему об этом не говорила. Я помню.
– Я, наверное, случайно забыла ему сказать.
– Я подумал, из инстинкта самосохранения... Во всяком случае, я помню, как ты вернулась. Так вот: мы были тут, играли в пикет[21] от половины седьмого и до того времени, когда Кирсти подняла тревогу. Это наша с тобой версия.
– Хорошо, дорогой, – спокойно, даже безучастно проговорила она.
«Нет у нее воображения, что ли, – подумал он. – Неужели она не понимает, что нас ждет?»
Он подался вперед.
– Знаешь, все-таки интересно... А тебе совсем не хочется узнать, кто ее убил? Мы все понимаем – Микки туг совершенно прав, – что это один из нас. Разве тебе не любопытно, кто?
– Не ты и не я, – сказала Мэри.
– И больше тебя ничего не волнует? Полли, ты удивительное создание!
Она чуть-чуть покраснела.
– Не понимаю, что тебя удивляет.
– Верю, что не понимаешь... Ну а я совсем другой. Я любопытен.
– Мне кажется, мы никогда ничего не узнаем. И полиция тоже.
– Возможно. У них действительно очень мало шансов продвинуться в расследовании. Но у нас совсем иное положение.
– Что ты хочешь сказать, Филип?
– Ну... мы располагаем кое-какими сведениями. Мы знаем нашу маленькую компанию изнутри, знаем, кто чем живет. Ты-то, во всяком случае, знаешь. Ты выросла с ними. Хотелось бы услышать твое мнение. Как ты думаешь, кто?
– Понятия не имею, Филип.
– Тогда попробуй догадаться.
– Я бы вообще предпочла этого не знать. Предпочла бы даже об этом не думать.
– Ты страус, – сказал Филип Даррант.
– Честно тебе говорю, я не вижу смысла гадать. Гораздо лучше ничего не знать. И пусть все идет, как прежде.
– А вот этого уже не будет, моя дорогая. Пришла беда – отворяй ворота.
– Что ты хочешь сказать?
– Ну вот, смотри: возьмем, например, Эстер и ее друга – этого ретивого молодого доктора Доналда. Славный малый, серьезный, о больных печется. Вообще-то он не верит, что Эстер могла это совершить, но... все-таки его гложет сомнение... С какой тревогой он на нее смотрит, когда думает, что она этого не замечает. Но она прекрасно все замечает. Вот видишь! Может быть, действительно, это она. Тебе лучше знать. А если не она, как ей себя вести с этим молодым человеком? Все время ему твердить: «Честное слово, это не я!» Больше ей ничего не остается.
