Джон Карр - Черные ангелы
– Мой отец отличается склонностью к уединению. Больше всего он настаивал на том, чтобы дом находился в малонаселенной местности и стоял по крайней мере в нескольких милях от ближайшей железнодорожной станции. В Абботстандинге, который представляет собой очень сильно разрушенный особняк, построенный с большими претензиями и служивший некогда охотничьим домиком поместья Абботс-Бьюли, он нашел наконец то, что искал, и после того, как был проделан кое-какой необходимый ремонт, мы поселились в этом доме. Это, мистер Холмс, произошло пять лет тому назад, и с того самого дня мы живем в состоянии неосязаемого страха, который невозможно определить словами, который не имеет под собой никакой реальной основы.
– Если он неосязаем, если не имеет в себе ничего реального, как же вы его ощущаете, как догадываетесь о его существовании?
– Через обстоятельства, определяющие нашу жизнь. Отец не допускает никаких отношений с нашими немногочисленными соседями, и даже необходимые покупки делаются не в ближайшей деревне, а привозятся в фургоне из Линдхерста. Прислуга состоит из дворецкого Макинни, мрачного, угрюмого человека, которого отец нанял в Глазго, его жены и ее сестры – эти женщины делают вдвоем всю работу по дому.
– А вне дома?
– Другой прислуги у нас нет. Сад зарос и окончательно одичал, сорняки и вредители заполонили все поместье.
– Во всех этих обстоятельствах я не вижу ничего тревожного, мисс Феррерс, – заметил Холмс. – Уверяю вас, если бы я жил в деревне, я бы создал вокруг себя точно такую же обстановку, чтобы отвадить непрошеных гостей. Значит, в доме живете только вы с отцом и трое слуг?
– В доме – да. Но в поместье есть еще маленький коттедж, где живет Джеймс Тонстон, который в течение многих лет был управляющим на виноградниках отца в Сицилии, а потом вместе с ним приехал в Англию. Он и сейчас служит у отца управляющим.
Холмс удивленно поднял брови.
– Интересно, – сказал он. – Двор и сад запущены и заросли, вернувшись к своему первозданному виду, в поместье нет ни одного арендатора, зато есть управляющий. Несколько странное положение вещей, как мне кажется.
– Это чисто номинальная должность, мистер Холмс. Мистер Тонстон пользуется доверием моего отца и занимает это положение в Абботстандинге исключительно в благодарность за его многолетнюю службу у отца на Сицилии.
– Ах так! Тогда понятно.
– Отец редко выходит из дома, а когда это случается, никогда не покидает пределов парка. Такая жизнь может быть вполне приемлемой при условии, если существует любовь и взаимное понимание. Но – увы! – в Абботстандинге ничего подобного нет. Мой отец, несмотря на то что он человек богобоязненный, не относится к людям, способным внушить любовь или привязанность, он всегда был суровым и замкнутым, причем порой эта его мрачность принимает совсем уж крайние формы, и тогда он запирается у себя в кабинете и не выходит по целым дням. Как вы легко можете себе представить, мистер Холмс, для молодой женщины, лишенной друзей ее возраста, лишенной всякой связи с обществом, обреченной проводить лучшие годы своей жизни в мрачном великолепии полуразрушенного средневекового дома, такое существование представляет собой мало интересного. Наша жизнь шла размеренно и монотонно, но потом, приблизительно месяцев пять тому назад, произошло событие, незначительное само по себе, которое тем не менее послужило первым звеном в цепи событий, вынудивших меня обратиться к вам с просьбой о помощи.
Я возвращалась домой после утренней прогулки в парке и, оказавшись на подъездной аллее, ведущей от ворот и сторожки привратника к дому, заметила, что к стволу дуба, стоящего на обочине, что-то приколото. Подойдя ближе, я обнаружила, что это обыкновенная цветная гравюра из тех, что используются в качестве иллюстраций для рождественских песенок и дешевых религиозных брошюр. Однако тема этой картинки была необычна, надо прямо сказать – поразительна.
На фоне темного ночного неба была изображена голая скала, на вершине которой стояли девять ангелов с крыльями, разделенные на две группы: в одной – шесть, а в другой – три. Глядя на эту картинку, я поначалу не могла понять, что в ней кажется несообразным, что так раздражает чувства своим несоответствием, но потом сообразила, в чем дело. Впервые в жизни я видела ангелов, изображенных не в радостном сиянии, а в мрачных траурных одеяниях. В нижней части картинки были нацарапаны слова: «шесть и три».
Когда наша гостья на минуту замолчала, я бросил взгляд в сторону Шерлока Холмса. Брови его были насуплены, глаза закрыты, однако по тому, как из его трубки то и дело поднимались тонкие спиральки дыма, я понял, что он глубоко заинтересован.
– Первой моей мыслью было, – продолжала она, – что разносчик из Линдхерста хочет таким образом привлечь внимание к какому-нибудь новомодному календарю, который он стремится продать, поэтому я и сорвала картинку, взяла ее с собой. Поднимаясь наверх в свою комнату, я встретила на лестнице отца.
«Вот что я нашла по дороге домой. Это было приколото к дереву, – сказала я. – Мне кажется, Макинни должен сказать посыльному, чтобы он доставлял свои товары, пользуясь входом для торговцев, а не прикалывал бы образцы где попало. И вообще я предпочитаю ангелов в белом. А вы, папа?»
Едва я успела произнести эти слова, как отец выхватил гравюру у меня из рук. С секунду он стоял, не произнося ни слова, глядя на листок бумаги, который держал в трясущихся руках, в то время как кровь отливала от его лица, приобретавшего мертвенно-бледную окраску.
«Что случилось, папа?» – воскликнула я, схватив его за руку. «Черные ангелы», – прошептал он, а затем, с ужасом оттолкнув мою руку, бросился в кабинет и запер за собой дверь.
С этого дня отец ни разу не выходил из дома. Целыми днями он либо читал, либо писал у себя в кабинете, или же подолгу совещался о чем-то с Джеймсом Тонстоном, чей мрачный, угрюмый характер чем-то напоминал его собственный. Я редко видела его, только что за столом, и жизнь моя была бы невыносимой, если бы не дружба одной благородной женщины. Это была миссис Нордхем, жена доктора из Бьюли. Она догадывалась, какую безрадостную жизнь я веду, и приезжала ко мне три раза в неделю, несмотря на открытую враждебность моего отца, который рассматривал ее визиты как нежелательное и бесцеремонное вторжение.
Несколько недель спустя, одиннадцатого февраля, чтобы быть точной, сразу после завтрака ко мне пришел наш слуга. У него было весьма странное выражение лица. «На сей раз это не посыльный из Линдхерста, – ворчливо сказал он, – и мне это совсем не нравится, мисс». – «В чем дело, Макинни?» – «Посмотрите на парадную дверь», – сказал он и удалился, ворча что-то себе под нос и поглаживая бороду.
Я поспешила к парадной двери и увидела, что к ней пришпилена картинка – аналогичная той, что была приколота к дубу. Однако она была не в точности такая же: на сей раз ангелов было только шесть, и внизу была нацарапана цифра «6». Я сорвала картинку с двери и смотрела на нее, чувствуя, как необъяснимым холодом сжимается сердце, и вдруг из-за моей спины протянулась рука и выхватила у меня картинку. Обернувшись, я увидела мистера Тонстона, который стоял позади меня. «Это к вам не относится, мисс Феррерс, – мрачно сказал он мне. – Благодарите за это Создателя». – «Но что это означает? – в отчаянии воскликнула я. – Если отцу грозит опасность, почему он не вызовет полицию?» – «Потому что полиция нам не нужна, – ответил он. – Поверьте, мы с вашим отцом вполне способны справиться с этим делом, милая барышня». Повернувшись на каблуках, он исчез в глубине дома. Он, должно быть, отнес эту картинку моему отцу, потому что тот после этого не выходил из своей комнаты в течение недели.
– Одну минуту, – прервал ее Холмс. – Не могли бы вы припомнить, когда именно вы нашли картинку на стволе дуба? Я хотел бы знать точную дату.
– Это было двадцать девятого декабря.
– А вторая, вы говорите, появилась на входной двери одиннадцатого февраля. Благодарю вас, мисс Феррерс. Прошу вас, продолжайте ваш интересный рассказ.
– Однажды вечером, это было, вероятно, недели две спустя, – продолжала наша клиентка, – мы с отцом сидели вместе за обедом. Погода была бурная, ненастная, лил сильный дождь, ветер завывал в каминных трубах старого здания, напоминая стоны потерянной души. Мы кончили обедать, и отец сидел задумавшись над своей рюмкой портвейна при свете тяжелого канделябра, освещавшего обеденный стол, как вдруг, подняв голову, он увидел мои глаза, – в это самое мгновение в них отразился ужас, от которого у меня вся кровь застыла в жилах. Передо мной и прямо над его головой было окно; оно было завешено неплотно, и в щели между полотнищами шторы было видно залитое дождем стекло, в котором отражался свет канделябра.
Сквозь эту щель в комнату смотрело лицо мужчины.
Нижняя часть его лица была прикрыта рукой, но из-под полей бесформенной шляпы можно было видеть глаза, горевшие злобным насмешливым блеском, устремленные прямо на меня.
