Найо Марш - Увертюра к смерти
— Неужели вы с Диной обсуждаете привязанность моей кузины к ректору — привязанность, в которую я абсолютно не верю? Если вы это делаете, я рассматриваю это как полное отсутствие хороших манер и вкуса.
— Мы с Диной, — сказал Генри, — обсуждаем все.
— Это что, современный способ ухаживания?
— Давай не будем оскорблять оба наших поколения, отец. До сих пор мы этого не делали. Ты всегда во многом понимал меня. Это все Элеонора! — закричал Генри. — Это Элеонора, Элеонора, Элеонора! Она во всем виновата!
Дверь в другом конце комнаты открылась, и в проёме на фоне освещённого холла появилась женская фигура.
— Ты звал меня, Генри, или мне показалось? — произнёс спокойный голос.
* * *Мисс Элеонора Прентайс вошла в комнату.
— Уже больше пяти часов, — сказала она. — Приближается время нашего маленького собрания. Я попросила всех прийти к половине шестого.
Она засеменила к столу из вишнёвого дерева. Генри только что обратил внимание, что стол был отодвинут от стены и стоял посреди кабинета. Мисс Прентайс начала раскладывать на столе через небольшие интервалы карандаши и листы бумаги. При этом она что-то напевала. Генри невыносимо раздражало унылое мычание, доносившееся из узкой щели между её тонкими губами. Больше из желания заставить её заговорить по-человечески, чем узнать ответ на свой вопрос. Генри произнёс:
— Что за собрание, кузина Элеонора?
— Ты забыл, дорогой? Собрание комитета по проведению мероприятий. Ректор и Дина, доктор Темплетт, Идрис Кампанула и мы. Мы рассчитываем на тебя. И на Дину, конечно.
Последнюю фразу она произнесла с особенной нежностью.
“Она знает, что мы говорили о Дине”, — подумал Генри.
Он смотрел, как Элеонора вертит в руках листки, и в его глазах было то выражение, которое появляется у людей, когда они смотрят на объект своей особой ненависти.
Элеонора Прентайс была худой, бесцветной женщиной лет сорока девяти. По мнению Генри, флюиды святости, которые она источала, распространялись на недопустимо большое расстояние. Её постоянная полуулыбка говорила о том, что она пребывает в приятном расположении духа. Эта улыбка от многих скрывала истинное выражение её лица. Мисс Прентайс была настоящим представителем рода Джернигэмов. Генри вдруг подумал, что, по иронии судьбы, Джоуслин был гораздо меньше похож на своих предков, изображённых на семейных портретах, чем его кузина и сын. Генри и Элеонора имели носы и челюсти Джернигэмов. Эсквайр унаследовал от своей матери круглый подбородок и бесформенный нос. Взгляд голубых глаз Джоуслина даже в моменты довольно частых, но слабых вспышек гнева оставался беззащитным и слегка удивлённым. Генри, продолжая наблюдать за Элеонорой, подумал: как странно, что сам он похож на эту женщину, которую так ненавидит. У них не было ни капли общего, их взгляды на все этические вопросы кардинально разнились, они совершенно не доверяли друг другу, и тем не менее в обоих была твёрдая решимость, и они безошибочно чувствовали это. В Генри это качество смягчалось учтивостью и благородством души. Элеонора была просто вежлива и терпелива. Сейчас она вела себя именно так, как ей было свойственно: несмотря на то, что она явно слышала, как Генри сердито повторял её имя, войдя в комнату, она не спросила ещё раз, зачем он звал её, и в наступившей тишине стала спокойно заниматься своим делом. “Возможно, — подумал он, — это потому, что она стояла за дверью и слушала”. Элеонора начала придвигать к столу стулья.
— Я думаю, мы должны посадить ректора в твоё кресло, Джоуслин, — сказала она. — Генри, дорогой, ты мне поможешь? Оно довольно тяжёлое.
Генри и Джоуслин помогли ей поставить стулья и по её просьбе подбросили дров в камин. Когда все приготовления были закончены, мисс Прентайс расположилась за столом.
— Мне кажется, Джоуслин, — весело проговорила она. — мой любимый уголок в Пен Куко — это твой кабинет.
Эсквайр что-то промычал в ответ, а Генри сказал:
— Но ты ведь очень любишь каждый уголок в этом доме, не так ли, кузина?
— Да, — тихо произнесла она, — ещё с детства, когда я приезжала сюда на каникулы — ты помнишь, Джоуслин? — я полюбила милый старый дом.
— Агенты по недвижимости, — сказал Генри, — покрыли несмываемым позором слово “дом”. Оно потеряло своё значение. Мне очень жаль, кузина Элеонора, что когда я женюсь, я не смогу привести мою жену в Винтон. Ты же знаешь, я не могу позволить себе залатать крышу.
Джоуслин кашлянул, метнул на сына сердитый взгляд и опять отошёл к окну.
— Конечно, Винтон — это часть наследства, — чуть слышно прошептала мисс Прентайс.
— Как ты уже знаешь, — продолжал Генри, — я начал ухаживать за Диной Коупленд. Проанализируй-ка все, что ты подслушала в доме ректора, и скажи: как, по-твоему, она меня не отвергнет?
Он увидел, как, резко сощурились глаза Элеоноры и она улыбнулась немного шире, чем обычно, обнажив свои далеко выдающиеся вперёд некрасивые зубы.
“Ну типичная французская карикатура на английскую старую деву”, — подумал Генри.
— Я абсолютно уверена, дорогой, — сказала мисс Прентайс, — что ты не думаешь, будто я специально подслушала ваш милый разговор с Диной. Ничего подобного. Но я очень огорчилась, уловив несколько слов, которые…
— Которые ты передала отцу? Я уверен в этом.
— Я считала своим долгом поговорить с твоим отцом, Генри.
— Зачем?
— Потому что я считаю, дорогой, что вы оба слишком молоды и нуждаетесь в небольшом мудром напутствии.
— Тебе нравится Дина? — резко спросил Генри.
— Я уверена, что у неё есть много превосходных качеств, — ответила мисс Прентайс.
— Кузина Элеонора, я спросил, нравится ли она тебе.
— Она мне нравится именно за эти качества. Боюсь, дорогой, что, пожалуй, лучше в данный момент воздержаться от дальнейшего обсуждения.
— Согласен, — отозвался Джоуслин, все ещё стоя у окна. — Генри, я не хочу больше этого слышать. Скоро все будут здесь. Я вижу машину ректора. Она подъедет через пять минут. Элеонора, лучше расскажи нам, что это за собрание.
— Речь идёт о Молодёжном обществе, — сказала мисс Прентайс. — Мы очень нуждаемся в средствах, и ректор предложил поставить небольшую пьесу. Ты должен помнить, Джоуслин. Это было в тот вечер, когда мы все ужинали здесь.
— Да, что-то припоминаю, — ответил эсквайр.
— Между нами говоря, — продолжала мисс Прентайс, — я знаю, Джоуслин, что ты всегда любил играть на сцене и у тебя это очень хорошо получалось. Так естественно. Ты помнишь, как мы раньше ставили пьесы? Я рассказала об этом ректору, и он полностью меня поддерживает. Доктор Темплетт весьма неплохой актёр, особенно ему удаются комедийные роли, и наша дорогая Идрис Кампанула полна энтузиазма.
— О, Боже! — одновременно воскликнули Генри и его отец.
— А что она собирается делать на сцене? — спросил Джоуслин.
— Джоуслин, мы не можем быть немилосердными, — сказала мисс Прентайс с холодным блеском в глазах. — Я осмелюсь сказать, что бедняжка Идрис вполне сможет сыграть небольшую роль.
— Я слишком стар, — проговорил Джоуслин.
— Что за чепуха, дорогой. Конечно, это не так. Мы найдём для тебя что-нибудь подходящее.
— Не дай Бог, если у меня будет любовная сцена с Кампанула, — сказал эсквайр без особой учтивости в голосе.
На лице у Элеоноры появилось то привычное для неё выражение, с которым она выслушивала ругательства, но глаза её все так же холодно и самодовольно блестели.
— Джоуслин, я прошу тебя, — сказала она.
— Кого же сыграет Дина? — спросил Генри.
— Ну что ж, так как Дина почти профессионал…
— Она — профессионал, — сказал Генри.
— К сожалению, да, — согласилась мисс Прентайс.
— Почему к сожалению?
— Я довольно старомодна и считаю, что сцена — это не лучшее место для добропорядочной девушки. Но, безусловно, Дина должна играть в нашем маленьком спектакле. Если, конечно, она снизойдёт до столь скромной сцены, как наша.
Генри открыл было рот, собираясь что-то сказать, но не успел.
— Вот они, — раздался голос эсквайра. Послышался шум колёс по гравию, а затем раздались два весёлых гудка старинного клаксона.
— Я пойду встречу их, — сказал Генри.
* * *Генри прошёл через холл. Он открыл большую входную дверь и почувствовал, как свежий воздух долины прикоснулся к нему своими холодными руками. Пахнуло морозом, сырой землёй и мёртвыми листьями. В пятнах света, который шёл из окон дома, появились три фигуры — люди вышли из маленькой машины. Это были ректор, его дочь Дина и высокая женщина в нелепой широкой шубе — Идрис Кампанула. Генри произнёс обычные слова приветствия и пригласил всех в дом. Появился Тэйлор, дворецкий, и умелыми руками взялся за поношенное пальто ректора. Генри, не отрывая глаз от Дины, возился с мехами мисс Кампанула, которая все время что-то говорила, так что казалось, будто её голос заполнял весь холл. Это была крупная и очень высокомерная старая дева с внушительным бюстом, румяным лицом, жёсткими седыми волосами и огромными костлявыми руками. Одевалась она безвкусно, но очень дорого, так как была весьма и весьма богата. Считалось, что они с Элеонорой Прентайс большие подруги. В основе их союза были общие антипатии и интересы. Обе они обожали скандалы, и каждая скрывала эту свою страсть под покровом высоконравственных суждений. Ни та ни другая ни на йоту не доверяли друг другу, но, без сомнения, получали удовольствие от взаимного общения. У обеих была совершенно различная манера вести беседу. Элеонора ни при каких обстоятельствах не расставалась со своей маской святоши, и даже когда она хотела нанести удар, то никогда не делала этого в открытую. Зато Идрис Кампанула была одной из тех женщин, которые гордились своей прямотой. Она постоянно твердила, что является человеком откровенным, и любила повторять, что “привыкла лопату называть лопатой”, а в моменты наибольшего вдохновения добавляла, что её кузен, генерал Кампанула, однажды сказал ей, что она превзошла себя и назвала лопату “лопатищей”. Она культивировала в себе эту грубоватую прямолинейность, которая вряд ли могла бы обмануть многих, но среди наиболее бесхитростных её знакомых сходила за чистую монету. Правда была в том, что Идрис Кампанула оставляла за собой право выражаться в таком духе, но была бы очень разгневана, если бы кто-либо ответил ей подобным образом.
