Жорж Сименон - Шлюз № 1
Старик все еще был пьян, тяжело дышал, от него густо несло перегаром.
— Не хотел меня отпускать, скотина.
Его слушали с недоверием. Девушка в белом попыталась закутать его шею шарфом, но он оттолкнул ее.
Не трогаясь с места, старик напряженно думал, словно не веря в собственные слова.
Кто-то принес бутылку водки и протянул ему стакан, но тот лишь расплескал чуть ли не половину. Он не сводил глаз с утопленника и все время что-то бормотал.
Наверху остановилась машина. Все уставились на полицейских и врача, спускавшихся по лестнице. В отличие от двух жандармов, уже находившихся на месте происшествия, вновь прибывшие сразу взялись за дело: оттеснили толпу и инспектор в штатском начал опрос очевидцев. Он подошел к старику, на которого ему указали, но допрашивать того не имело смысла: бутылка водки уже была пуста и старик тупо смотрел на окружающих.
— Это ваш отец? — спросил инспектор у девушки в ночной рубашке.
Она никак не могла взять в толк, чего от нее хотят: слишком многое обрушилось на нее разом.
Подошедший хозяин бистро пояснил:
— Гассен налакался до беспамятства, вот и поскользнулся на доске.
— А этот?
Доктор тем временем возился с утопленником.
— Это Эмиль Дюкро. Вы не слышали про Дюкро?
Все здесь вокруг — его. И буксиры, и краны, и склады.
А живет он вон в том высоком доме, на втором этаже.
— И на третьем тоже, — добавил кто-то ехидно.
Этот ехидный тон, видимо, не понравился инспектору, и он переспросил. Речники замялись, потом стали объяснять:
— На третьем у него тоже кто-то есть. Вроде тоже как семья, отдельная.
Окно в розовой комнате на третьем этаже захлопнулось, штора опустилась.
— Домашним сообщили?
— Нет, ждали, когда все прояснится.
Врач наклонился к уху инспектора:
— Придется сообщить комиссару. У него на спине ножевая рана. В воду сбросили потом.
— Он мертв?
Утопленник словно только и ждал этого вопроса. Он вдруг открыл глаза, глубоко вздохнул и изверг целый каскад воды.
Толпа зашумела. Полицейские кинулись наводить порядок, вновь оттесняя собравшихся.
Тем временем старик Гассен, так и не выпустив из рук бутылку, сделал три неверных шага, остановился в ногах у Дюкро и стал ему что-то говорить, едва раскрывая рот, еле ворочая языком, так что никто не мог разобрать ни слова.
— Отойди-ка подальше! — крикнул доктор и сердито отпихнул старика.
На набережной остановилась еще одна машина.
Из нее в сопровождении сотрудников вышел комиссар полиции. Выслушал инспектора, подошел к Дюкро.
— Может давать показания?
— Попробуйте, — ответил доктор, — риска нет.
— Полагаете, он уже вне опасности?
Ответил на вопрос сам пострадавший, Эмиль Дюкро — он усмехнулся. Правда, ухмылка вышла странная, больше похожая на гримасу, но все поняли, что это и есть ответ на поставленный вопрос.
Комиссар в некотором замешательстве поздоровался с ним, приподняв шляпу.
— Рад, что вам лучше.
Комиссар чувствовал себя неловко — больно уж тягостно разговаривать с человеком, распростертым у твоих ног и вперяющим взгляд в небо, да еще когда с ним возятся спасатели.
— На вас было совершенно нападение? Можете вспомнить, где именно вас ранили и столкнули в воду?
Изо рта пострадавшего все еще толчками извергалась вода. Эмиль Дюкро не спешил с ответом и вообще не делал попытки заговорить. Вдруг он слегка повернул голову: в поле его зрения попала девушка в белой ночной рубашке, и он проводил ее взглядом до самых сходней.
— Вы помните, что произошло?
Дюкро молчал. Комиссар отвел доктора в сторону.
— Как вы думаете, он понимает, что я говорю?
— Вроде бы да.
— И все же…
Они стояли спиной к Дюкро и вдруг с изумлением услышали его голос.
— Больно…
Все тут же к нему повернулись. Он явно сердился, но все-таки сделал над собой усилие, чтобы договорить. С трудом пошевелив рукой, он пробормотал:
— Хочу домой…
И попытался жестом указать на семиэтажный дом.
Комиссар был раздосадован и не знал, на что решиться.
— Извините, что вынужден настаивать, но я исполняю свой долг. Видели вы, кто на вас напал? Узнали их?
Может быть, они еще не далеко ушли.
Их глаза встретились. Эмиль Дюкро смотрел твердо и спокойно, однако ничего не отвечал.
— Дело подлежит расследованию, и прокуратура, разумеется, потребует от меня…
Но слова повисли в воздухе, потому что в эту минуту произошло нечто совсем неожиданное:
— Домой! — яростно заревел Дюкро.
И всем сразу стало ясно, что любое возражение лишь еще больше выведет его из себя, что у него уже вполне достаточно сил, чтобы вскочить и затеять потасовку.
— Осторожнее! — вскрикнул врач. — Рана может открыться!
Но этот колосс с бычьей шеей лишь отмахнулся: он не желал больше валяться на земле среди зевак.
— Что ж, доставьте его домой, — покорно вздохнул комиссар.
Со шлюза принесли носилки. Но Дюкро только брюзжал и лечь на них категорически отказался. Пришлось нести его просто так, держа за руки, за ноги, за плечи. Пока его поднимали, он со злостью оглядывал толпу, и люди поспешно расступались, потому что тут все его побаивались.
Когда переходили улицу, комиссар остановил процессию.
— Минутку, я обязан сперва предупредить его супругу.
Он стал звонить в дверь.
А в это время горстка речников, выбиваясь из сил, тащила по сходням на «Золотое руно» мертвецки пьяного старика Гассена. В довершение неприятностей тот свалился на набережной, разбил бутылку, с которой не расставался, и осколком порезал себе руку.
Глава 2
Через день, в десять утра, комиссар Мегрэ сошел с трамвая номер 13 напротив двух бистро. Солнце ударило ему прямо в глаза, комиссар сощурился и на минутку замер на краю тротуара, пропуская покрытый цементной пылью грузовик.
Согласно набросанному для него сотрудниками местного полицейского управления плану, все было очень просто: справа — канал со шлюзом и баржой Гассена, пришвартованной неподалеку от разгрузочной площадки; слева — два бистро, высокий дом и в самом конце крошечный танцзал. Эта примитивная простота лишала набросок перспективы, второго плана, самого дыхания жизни. А ведь, оказывается, одних только судов на канале было чуть ли не полсотни. Они возвышались над шлюзовой камерой, одни — у самой набережной, другие — прижавшись к ним сзади, третьи — лениво передвигаясь под ярким солнцем по свободной воде.
И на улице тоже царило безостановочное движение — то и дело громыхали многотонные грузовики.
Однако средоточием пейзажа была отнюдь не улица; во всяком случае, сердце его билось не там, хотя именно это биение задавало ритм даже пульсации воздуха. Сердце находилось у самой кромки воды и имело вид высокой, нескладной башни, похожей на груду железного лома; ночью башня молчала и казалась всего лишь неясным серым пятном; зато днем, без устали дробя камень и как бы наверстывая упущенное за ночь, грохотала и скрежетала каждым болтом, балкой, шкивом. А камень в тучах пыли извергался из ее чрева на огромное сито и оттуда тек дальше, чтобы с оглушающим, громоподобным шумом улечься наконец в огромные груды, еле видные в клубящихся облаках пыли.
На самом верху башни виднелся покрытый синей эмалью металлический щит с надписью «Предприятие Эмиля Дюкро».
На веревках, протянутых над палубами барж, сушилось белье. На «Золотом руне» молоденькая светловолосая девушка мыла палубу.
Прошел еще один трамвай, потом второй, и только тогда Мегрэ, вконец разомлевший под жаркими лучами апрельского солнца, не очень уверенно направился к высокому дому.
Он заглянул сквозь стекло в привратницкую, но никого там не увидел. На лестнице лежал темно-красный, сильно потертый ковер, ступеньки блестели лаком; стены были выкрашены под мрамор, но на площадке серел слой пыли. Все это, да еще мрачные двери с яркими пятнами начищенных до блеска медных ручек, говорило о претензии и заурядности. Через высокое окно над дверью в помещение проникали косые лучи солнца, золотя лестничную клетку.
Звонить пришлось несколько раз. После второго звонка изнутри донесся слабый шум, но прошло еще, по крайней мере, пять минут, прежде чем дверь открылась.
— Могу я видеть господина Дюкро?
— Да, пожалуйста. Входите.
Служанка была румяная, живая, и, глядя на нее, Мегрэ невольно заулыбался. Толстушка выглядела очень аппетитной, правда, если смотреть со спины, потому что лицо с неправильными грубоватыми чертами быстро разочаровывало.
— Вы по какому делу?
— Я из уголовной полиции.
Она направилась к двери, но вынуждена была нагнуться и подтянуть чулок; потом сделала еще два шага, решила, что за дверной створкой не видно, и снова наклонилась — затянуть подвязку и одернуть комбинацию.
А Мегрэ все стоял, расплываясь в широкой улыбке. За дверью послышался шепот, легкая возня, короткий смешок. Девушка вернулась.
