Эдмунд Криспин - Дело о золотой мушке. Убийство в магазине игрушек (сборник)
Теперь, когда поезд остановился в Калхэме, Джервейс зажег сигарету, отложил книгу и тяжело вздохнул.
– Преступление! – пробормотал он. – Великолепное, восхитительно запутанное преступление!
Затем он принялся придумывать и моментально разоблачать воображаемые злодеяния.
* * *Шейла Макгоу, занимавшаяся постановкой пьес в репертуарном театре Оксфорда, путешествовала третьим классом. Она поступала так, поскольку считала, что искусство, прежде чем вновь сможет стать жизненным, должно вернуться к народу, вследствие чего решила продемонстрировать фермеру, сидевшему напротив, книгу, посвященную сценографии Гордона Крэга[8]. Шейла была высокой девушкой, в брюках, с острыми чертами лица, крупным носом и прямыми, белыми как лен волосами, постриженными каре. Фермера, кажется, не особенно интересовали приемы современной драматургии. Анализ отрицательных сторон вращающейся сцены не смог его увлечь. Он не проявил никаких эмоций, за исключением секундного отвращения в тот момент, когда услышал, что в Советском Союзе актеров именуют «заслуженными и народными артистами» и Иосиф Сталин выплачивает им крупные суммы. Когда в ход был пущен Станиславский, фермер, не видя возможности бегства, вышел из оборонительной позиции и предпринял фланговый маневр, принявшись описывать методы, применяемые в фермерстве. В нем пробудился энтузиазм, когда он рассказывал о силосе, прививании коров, о головне, ржавчине и других болезнях злаковых растений, о сетчатой бороне усовершенствованного вида и тому подобном. Дотошно входя во все тонкости, он порицал деятельность Министерства сельского хозяйства. Эта тирада длилась до тех пор, пока поезд наконец не приехал в Оксфорд, и тогда фермер тепло распрощался с Шейлой и ушел, слегка удивленный собственным красноречием. Шейла, несколько опешившая от этого страстного монолога, в конце концов, прибегнув к своего рода самогипнозу, сумела убедить себя, что все это было очень интересно. Она с сожалением подумала, что, каким бы правдоподобным ни казалось ей это раньше, увы, фермерская жизнь на самом деле имеет маловато общего со «Страстью под вязами» Юджина О’Нила[9].
* * *Роберт Уорнер ехал вместе с Рэйчел Уэст – любовницей-еврейкой – на премьеру своей новой пьесы «Метромания» в репертуарном театре Оксфорда. Друзья Роберта были в некотором роде шокированы, что ему, столь известному драматургу-сатирику, приходится ставить свою пьесу в провинции, но в пользу этого имелись кое-какие веские доводы. Во-первых, последняя лондонская постановка Роберта, несмотря на его репутацию, не увенчалась успехом, и администрация театра, кассы которого в результате Лондонского блица[10] порядком опустели, стала необычайно осмотрительной. Во-вторых, новая пьеса содержала несколько экспериментальных приемов, в будущем успехе которых Роберт был не вполне уверен. Со всех точек зрения, пробный показ казался необходимым, и по причинам, в которые я не буду сейчас вдаваться, выбор пал на Оксфорд. Роберт сам стал продюсером пьесы, поставив ее при участии обычного состава труппы, но с Рэйчел, чья слава в Уэст-Энде сулила великолепные кассовые сборы, в главной роли. Роман Роберта и Рэйчел был дружеским и давним, а за последний год их отношения стали почти платоническими. Общие интересы, искреннее взаимное уважение и симпатия еще больше укрепили их связь. Миновав Дидкот, Рэйчел и Роберт погрузились в молчание. Роберт приближался к сорокалетию, у него была копна жестких черных волос, одна прядь которых свисала на лоб. За тяжелыми очками в роговой оправе блестели внимательные, умные глаза. Долговязую, чуть разболтанную фигуру облекал неприметный темный костюм. Но в его манере держаться чувствовалась властность, а движения производили впечатление суровости, почти аскетизма. Все задержки в поездке он встречал с самообладанием бывалого путешественника и вставал только один раз – в уборную. Идя по коридору, он увидел Изольду и Хелен Хаскелл, сидевших через два или три купе, но поспешил пройти мимо, не пытаясь с ними заговорить, в надежде, что они его не заметили. Вернувшись, он рассказал Рэйчел, что они тоже едут этим поездом.
– Мне нравится Хелен, – справедливо заметила Рэйчел. – Милая девочка и в высшей степени профессиональная актриса.
– Изольда мне отвратительна.
– Ну, мы можем с легкостью разминуться с ними на вокзале в Оксфорде. Я думала, Изольда тебе нравится.
– Мне не нравится Изольда.
– Тебе в любом случае придется их обеих представлять публике во вторник. Не вижу особой разницы, встретимся мы с ними сейчас или нет.
– По мне, чем позже, тем лучше. Я бы с радостью прикончил эту девицу, – произнес Роберт Уорнер из своего угла. – Я бы с радостью прикончил ее.
Изольда Хаскелл откровенно скучала, а скрывать подобные чувства было не в ее привычках. В то время как нетерпеливость Фена была стихийной и неосознанной, Изольда вела себя демонстративно. Все мы в какой-то мере сосредоточены на себе, но в случае Изольды поглощенность своей персоной носила исключительный и вдобавок отчетливо сексуальный характер. Она была еще молода, лет двадцати пяти или около того, с великолепными, ухоженными рыжими волосами. Ее наряды, пожалуй, чрезмерно подчеркивали полную грудь и пышные бедра. Однако на этом, по крайней мере, по мнению большинства, ее притязания на привлекательность заканчивались. По лицу Изольды, шаблонно хорошенькому, можно было прочитать ее характер – чуточку эгоистичный и заносчивый… Манера говорить – незанятная, с претензией на интеллектуальность. Отношение Изольды к противоположному полу было столь откровенно завлекающим, что нравилась она лишь немногим, а к представительницам своего пола девушка относилась зло и насмешливо. Она была из тех многочисленных женщин, которые с раннего возраста многое знают о сексе, хотя особенного опыта у них нет, и даже сейчас в ее представлении о жизни сохранялось нечто подростковое. В своем роде Изольда могла быть альтруистична, но до определенного момента, а в том, что касалось игры на сцене, она была даже, до некоторой степени, добросовестна – хотя и здесь ее прежде всего интересовала очередная возможность выставить себя напоказ. После окончания школы драматического искусства она по большей части подвизалась в репертуарном театре, хотя однажды, благодаря непродолжительному роману с каким-то лондонским импресарио, получила главную роль в уэст-эндском шоу, которое по той или иной причине не имело особенного успеха. Вот так, два года назад, она и перебралась в Оксфорд и с тех пор там и оставалась, без конца разглагольствуя о своем агенте, великолепии лондонской сцены и о возможности в любую минуту туда вернуться, и все это – высокомерно-снисходительным тоном, оснований для которого в действительности не имелось, но который, как нетрудно догадаться, в конце концов страшно всех взбесил. Череда скандальных любовных интрижек еще подлила масла в огонь, поскольку восстановила против Изольды остальных актрис в труппе, послужила причиной отчисления задерганного и совершенно невинного студента, а актеров-мужчин оставила с тем чувством разочарования, которое выражают слова «ну что ж, наверное, и такой опыт тоже нужен» и которое обыкновенно и бывает единственным ощутимым результатом промискуитета. Ее продолжали терпеть, ибо подобные репертуарные театры, в силу своих специфических и часто меняющихся методов работы и приоритетов, в эмоциональном плане устроены очень сложно и хрупко, и малейшее волнение может привести здесь все в полное расстройство. В результате наиболее разумные члены труппы воздерживались от неприкрытого выражения неприязни, понимая, что, если не будет сохраняться хотя бы внешне дружелюбная обстановка, все окончательно перевернется вверх дном, труппа разделится на враждующие между собой группировки, и тогда уж больших перемен не избежать.
С Робертом Уорнером Изольда познакомилась примерно за год до описываемых событий, и знакомство это было весьма интимного характера. Но поскольку Роберт относился к тем мужчинам, которым в романтических отношениях требуется не одна лишь физическая привлекательность, роман был с его стороны резко прекращен. Как правило, Изольда предпочитала первой порывать с любовниками, и то, что Роберт, которому она смертельно надоела, опередил ее в этом, заставляло ее, с одной стороны, испытывать к нему большую неприязнь, а с другой, как следствие, страстно желать снова им овладеть. В дороге она размышляла о предстоящем визите Роберта в театр и о том, что можно по этому поводу предпринять. В то же время Изольда сосредоточенно наблюдала за артиллерийским офицером, который сидел в углу напротив, читая «Нет орхидей для мисс Блэндиш»[11] и совершенно не замечая несносной медлительности поезда. Она попыталась завязать с ним разговор, но очаровать его было не так-то просто, и через несколько минут офицер вернулся к своей книге, любезно, но отстраненно улыбаясь. Изольда откинулась на своем сиденье с нескрываемым отвращением.
