Гарольд Шехтер - Разговорчивый покойник. Мистерия в духе Эдгара А. По
– Убийце свойственно возвращаться на место совершенного зверства, вскоре после того как он его совершил, – ответил я. – Причины такого поведения неясны. Одни приписывают это чувству вины и мукам совести. Другие склонны относить это на счет гораздо более низменных побуждений… ну скажем, удовольствия, которое убийца извлекает при виде общего смятения, вызванного его поступком. Как бы то ни было, присутствие посыльного мистера Масгрейва в данный момент послужит еще одним доводом в пользу его виновности.
Произнося последние слова, я возобновил наблюдение за молодым человеком, который вел себя весьма необычно. Казалось, он пребывает в состоянии крайней нерешительности. Он то ступал на поребрик, словно собираясь перейти улицу и смешаться с потоком пешеходов перед домом, то вдруг неожиданно отступал к фонарю, наполовину прячась за столбом.
Похоже, он до сих пор не заметил, что я пристально за ним наблюдаю. Впрочем, один раз он устремил свой пугающий взор прямо на меня. Я быстро отвел глаза, притворяясь, что не слежу за ним, но тщетно – глубоко засунув руки в карманы брюк, он повернулся на каблуках и поспешно удалился.
– О Господи! Он уходит! – воскликнула мисс Элкотт.
– Нельзя терять ни минуты! – вскричал я. – Он направляется прямо к пристани. Возможно, он попытается скрыться от правосудия. Далеко отсюда до рынка мистера Масгрейва?
– Минут пятнадцать, не больше, – сказала девочка.
– Немедленно беги туда и расскажи констеблю Линчу о том, что произошло, – сказал я. – А я пойду за этим парнем и постараюсь не потерять его из виду.
– Я мигом! – воскликнула девочка. В следующее мгновение она стремительно сбежала с крыльца, юркнула в поредевшую, но все еще достаточно многочисленную толпу зевак и скрылась за углом.
Вслед за ней и я спустился, оказавшись на улице. Путь мне немедленно преградили несколько ротозеев, – они вцепились в мой плащ и настойчиво спрашивали, что случилось в доме. Игнорируя их вопросы, я вырвался и локтями проложил себе путь к краю тротуара. Поспешно перейдя улицу, я двинулся в направлении, в котором скрылся паренек.
На мгновение меня охватило беспокойство, потому что он уже почти исчез из виду. Не без некоторого труда, но я все же разглядел его, приблизился и пошел за ним, не отставая, однако осторожно, дабы не привлечь его внимания.
Следующие шесть-семь минут мы двигались таким образом, незримым тандемом быстро идя по многолюдной улице вдоль обступившего ее тесного ряда высоких, величественных домов. Каждый раз он сворачивал на другую улицу, тоже полную народа, но все же более малолюдную.
До сих пор он не замечал меня. Однако, когда мы поспешно шагали по улице, какой-то лавочник неожиданно вышел из своего заведения и, не заметив молодого человека, столкнулся с ним, отчего тот невольно развернулся и посмотрел назад. Узнав меня, молодой человек был ошеломлен. Грубо оттолкнув лавочника, он метнулся в конец улицы и скрылся за углом.
Отбросив попытки спрятаться, я ринулся вслед за парнем. Обогнув угол, я увидел, как он нырнул в переулок.
Тротуар был безлюден. Смело пройдя к тому месту, где я в последний раз видел свою добычу, я задержался у входа в переулок. Его образовывали с одной стороны заброшенный извозчичий двор, а с другой – маленькое темное двухэтажное здание с полуподвалом. Зловонный запах разлагающихся отбросов исходил из темного узкого проулка между двумя обветшавшими строениями.
Вглядываясь во мрак, я не мог различить ничего, кроме нескольких древних бачков, доверху набитых помоями. Читатель без труда представит, что я чувствовал в этот момент. Перспектива углубиться в смрадный проулок, где прятался здоровенный юнец, теснила мне грудь самыми мрачными предчувствиями. Возможно, размышлял я, мне стоит просто охранять вход в переулок, пока на сцене не появится полиция, предупрежденная маленькой Луизой Элкотт. Однако, едва эта мысль пришла мне в голову, я понял, что подобный образ действий никуда не годится. В другом конце переулка вполне мог оказаться проход, а я не имел права позволить подозреваемому скрыться.
Колебаться больше нельзя ни минуты. Приготовясь к худшему, я свернул в переулок.
И почти сразу остановился. Пялясь во тьму и напрягая слух, я изо всех сил пытался уловить малейший признак присутствия молодого человека. Однако, кроме грызунов, выдававших себя поскребыванием коготков, других признаков жизни установить не удавалось. Затаив дыхание, я сделал еще несколько шагов вперед.
С пронзительным, душераздирающим воплем юный дикарь по имени Джесси выскочил из-за ближайшего бачка. Кровь застыла у меня в жилах, сердце замерло, глаза были готовы выскочить из орбит.
Но не просто внезапность его появления, не крик, от которого волосы встали дыбом, заставили меня отреагировать подобным образом. Причиной тому был предмет, который он сжимал в правой руке. Хотя скудное освещение помешало мне различить эту вещь с абсолютной ясностью, я увидел, что это, несомненно, некое металлическое орудие, явно какая-то разновидность ножа или кинжала.
Лицо молодого человека исказила чрезвычайная злоба, он шагнул ко мне, угрожающе выставив вперед правую руку.
Несмотря на немалые боксерские навыки, которые в детстве заставляли соучеников смотреть на меня с благоговейным трепетом, я быстро сообразил, насколько безумна попытка голыми руками обезоружить мускулистого молодого дикаря. В отчаянии я оглянулся, ища хоть какое-нибудь орудие защиты. Но, хотя переулок был буквально забит мусором, я не увидел ничего, что могло бы послужить этой цели. Единственным и наиболее могущественным оружием, остававшимся в моем распоряжении, была способность убеждать.
Соответственно этому я выпрямился в полный рост, прокашлялся и обратился к пареньку со следующими словами:
– Джесси – ибо так, как мне говорили, тебя кличут, – позволь мне как человеку более зрелому и опытному дать тебе небольшой совет. Совершенно очевидно, что ты совершил акт насилия. Тем не менее твоя молодость – в сочетании с прочими смягчающими обстоятельствами, которые ты сможешь привести в свою защиту, – еще могут спасти тебя от высшей меры наказания, какую уготовил тебе закон. С другой стороны, если ты и впредь будешь с той же настойчивостью вести себя столь опрометчиво, то почти наверняка в конце концов поставишь свою жизнь под серьезную угрозу. Настоятельно прошу тебя, ради собственного блага, немедленно положить на землю оружие и предать себя в руки полиции, которая уже на пути сюда.
Моя речь, похоже, возымела желательное действие. Здоровяк застыл как вкопанный, на его обезьяньем лице читалось крайнее смятение, как будто неотразимая убедительность моих слов заставила его сильно усомниться в здравомыслии своих поступков.
Прошло немало времени, прежде чем высоким и тонким, почти женским голосом, странным образом не вязавшимся с его внешностью, он воскликнул:
– Я туда не вернусь!
Предположив, что он имеет в виду особняк Мэев, я сказал:
– Поскольку вы были там всего несколько минут назад, я крайне озадачен вашим нежеланием вернуться на место преступления. Тем не менее уверен, что, если вы сдадитесь полиции, они будут рады отвезти вас прямо в тюрьму, не принуждая видеть мрачного дела ваших рук. А теперь, – продолжал я, медленно протягивая правую руку с раскрытой ладонью, – могу ли я, с вашего позволения, изъять у вас оружие до приезда полицейских?
И снова после моих слов у парня челюсть отвисла от изумления. Мгновение он просто смотрел на меня, не произнося ни слова.
И вдруг его лицо исказилось яростью.
– Так, значит, не хотите по-хорошему? – завопил он. – Ну и черт с тобой! Получай!
Затем, высоко занеся правую руку над головой, он метнул свое блестящее оружие прямо в меня.
Я издал вопль ужаса, когда орудие, со свистом рассекая воздух, понеслось в мою сторону. Инстинктивно подняв скрещенные руки, я закрыл лицо, но лишь для того чтобы почувствовать, как твердый металлический предмет поразил меня прямо в середину груди.
Вскрикнув от ужаса, я попятился,, упершись в стену брошенной конюшни, и со стоном сполз на землю. Увидев это, жестокий молодой злодей с пронзительным торжествующим криком перепрыгнул через мое распростертое тело и скрылся.
Спина моя упиралась в стену конюшни, кровь стучала у меня в висках, мысль работала с лихорадочной скоростью от ужасного сознания, что я поражен в грудину и жизнь по капле покидает меня. По правде говоря, боли я не испытывал. Однако этот факт был слабым утешением, поскольку я знал, что даже тяжелые и смертельные ножевые ранения поначалу не ощущаются.
В это мгновение я смутно осознал, что со стороны улицы доносится шум: грохот колес, топот копыт, неистовое ржание лошадей, отчаянный вопль и почти сразу вслед за ним – пронзительные восклицания, выражавшие ужас и боль.
Так, значит, вот какие странные и непостижимые звуки услышу я под конец, сказал я себе. Дрожащими руками я ощупал грудь, ожидая наткнуться на рукоятку брошенного молодым человеком оружия. К моему удивлению, там ничего не было. Рубашка на груди, как я полагал, должна была пропитаться кровью. Она была совершенно суха. Открыв глаза, я уставился на ладони. Ни капли крови.
