Рут Ренделл - Волка - убить
— Хотел бы я знать, какую цель вы преследуете, — мрачно сказал Кэркпатрик. — Кто меня видел, и что я там, по его мнению, делал?
— Я вам скажу, мистер Кэркпатрик, — сказал Уэксфорд, пододвигая кресло.
— Когда мне вернут мой ковер? — спросила Руби Брэнч.
— Мы не химчистка, вы же знаете. Мы не выполняем срочных заказов.
Должно быть, она сокрушается из-за того, что времена, когда женщины носили вуаль, безвозвратно прошли, — подумал Бэрден. Он помнил вуаль своей бабки, плотную, непрозрачную, ниспадавшую на лицо из-под шляпы без полей и делавшую черты совершенно неузнаваемыми.
— Жаль, что мы не в Марокко, — сказал он. — Там вы могли бы носить чадру.
Руби угрюмо посмотрела на него и пониже надвинула шляпу, спрятав под ней глаза. Подбородок она укутала шифоновым шарфом.
— Теперь я меченая, — сказала Руби. — Надеюсь, вы это понимаете. Что будет, если я укажу на него, а он смоется? Тюрьмы нынче ненадежные, в газетах только об этом и пишут.
— Вам придется рискнуть, — сказал Бэрден.
Когда они сели в машину, Руби несмело спросила:
— Мистер Бэрден, вы так и не сказали, собираетесь ли дать ход тому, другому, делу. О содержании как бишь его… Ну, дома…
— Поглядим. Это зависит от вас.
— Я же всеми силами помогаю вам.
Они молчали, пока не добрались до окраин Кингзмаркхема. Наконец Бэрден сказал:
— Будьте откровенны со мной, Руби. Чем вы обязаны Мэтьюзу? Он расстроил ваш брак и тянул с вас деньги, вот и все.
Ее накрашенные губы задрожали, и Руби прижала к ним шарф, комкая его пальцами, покрытыми длинными серыми морщинами.
— Мы так много значили друг для друга, мистер Бэрден.
— Это было давно, — мягко сказал он. — Сейчас вы должны думать о себе. — Говорить такое было жестоко. Но, возможно, жестокость вообще свойственна правосудию, а инспектор уже привык если и не отправлять его, то, во всяком случае, ставить людей перед лицом закона. Но сейчас он уведет Руби от суда, уведет, чтобы узнать то, что хочет узнать. И жестокость послужит ему рабочим инструментом.
— Вам ещё почти десять лет до пенсии. Как вы думаете, станут ли женщины нанимать вас, если узнают о ваших делишках? А они непременно узнают, Руби. Ведь они читают газеты.
— Я не хочу, чтобы Джордж попал в беду. — Как прежде Уэксфорд, Бэрден не сразу вспомнил, что Мэтьюза зовут Джорджем. — Когда-то я с ума по нему сходила. Знаете, у меня не было ни детей, ни настоящего мужа. Мистер Брэнч годился мне в отцы. — Она замолчала и, просунув между шарфом и низко надвинутой шляпкой крошечный носовой платок, вытерла слезы. — Джордж сидел в тюрьме и так обрадовался, когда я нашла его.
Сам того не желая, Бэрден расчувствовался. Он едва помнил старого Брэнча, трясущегося и чудаковатого.
— Джордж получал у меня четыре фунта, — взволнованно продолжала Руби. — И сколько угодно выпивки. И добрую снедь. Но не хотел делить со мной ложе. До чего же это горько, мистер Бэрден, жить воспоминаниями и быть не в состоянии ничего изменить.
— Он не достоин вашей преданности. Ну же, выше нос, иначе мистер Уэксфорд подумает, что я вас пытал. Вы ведь никогда не слышали, чтобы Джефф Смит называл ту девушку Энн? Вы все это придумали, чтобы выгородить Обезьяну?
— Полагаю, так и было.
— Ну и молодец. Вы обыскивали комнату, когда обнаружили кровавое пятно?
— Я была слишком напугана. Послушайте, мистер Бэрден, я все думаю и думаю об этом. Джордж был там один несколько часов. В четверг, когда я ушла на работу, он составлял письмо. Может, они что-то забыли, а он нашел?
— Я тоже об этом думал, Руби. Похоже, великие умы мыслят одинаково.
Когда они добрались до полицейского участка, во дворе уже стояла шеренга из десятка мужчин. Все не выше пяти футов девяти дюймов, с темными волосами, от каштановых до угольно-черных. Кэркпатрик стоял четвертым слева. Руби с опаской засеменила по бетону. Настороженная, нелепая на своих шпильках и с закутанным лицом. Не слышавший её исповеди Уэксфорд еле сдерживал смех, но Бэрден смотрел на Руби с легкой грустью. Она скользнула глазами по лицам трех первых мужчин, на миг остановилась возле Кэркпатрика, подалась к нему, но потом зашагала в конец шеренги, то и дело оглядываясь. Затем она повернула назад. Кэркпатрик выглядел испуганным и смущенным. Руби остановилась перед ним. Казалось, между ними сверкнула искорка. Оба явно узнали друг друга. Но вот Руби двинулась дальше и задержалась возле человека, стоявшего крайним справа.
— Ну? — спросил Уэксфорд, едва они вошли в участок.
— На миг мне показалось, что это крайний.
Уэксфорд тихо вздохнул. Крайним стоял констебль Пич.
— Но потом я поняла, что ошиблась. Наверное, тот, в красном галстуке.
Кэркпатрик.
— Наверное? Почему наверное?
— Знакомое лицо, — ответила Руби. — Остальных я вижу впервые, но его лицо, кажется, уже попадалось мне на глаза.
— Да, да, понятно. Осмелюсь заметить, что теперь и мое лицо, по-видимому, кажется вам знакомым, хотя в прошлый вторник я не снимал у вас эту дурацкую комнату. — Ему почудилось, что скрытая вуалью физиономия Руби сделалась обиженной. — Я хочу знать, это Джефф Смит или нет?
— Ума не приложу. Сейчас я не узнала бы его. Я и поныне пугаюсь, когда вижу на улице темноволосых мужчин. Я знаю лишь, что на прошлой неделе видела где-то этого парня с красным галстуком. Может, во вторник. Я не помню. Он тоже узнал меня, вы заметили? — Руби жалобно всхлипнула и вдруг превратилась в маленькую девочку со старушечьим лицом. — Я хочу домой, — сказала она, метнув на Бэрдена злобный взгляд.
Он одарил её улыбкой философа. Она была не первой, кто доверился ему и жестоко раскаялся в этом.
Кэркпатрик вернулся в кабинет Уэксфорда, но не сел. После того, как Руби потерпела неудачу на опознании, он вновь обрел былую самоуверенность. Уэксфорду подумалось даже, что Кэркпатрик решил добавить несколько штрихов к автопортрету ценителя изящных искусств. Бросив на старшего инспектора сердитый взгляд, он взял со стола синюю стеклянную фигурку и принялся с видом знатока поглаживать её пальцами.
— Надеюсь, вы удовлетворены, — сказал Кэркпатрик. — Кажется, я проявил недюжинное терпение. Вы видели: эта женщина меня не узнала.
Зато ты её знаешь, подумал Уэксфорд. Ты был в Стауэртоне и, хотя не присутствовал на вечеринке и не состоял в сговоре с братом Аниты Марголис, тебе известно, что она так и не объявилась там.
Кэркпатрик расслабился и задышал ровно.
— Я очень устал и, как уже говорил, смиренно шел вам навстречу. Немногие люди выказали бы такую покладистость, проехав четыре сотни миль, — он осторожно водворил тридцатисантиметровую стеклянную глыбу обратно на стол и удовлетворенно кивнул, словно оценщик, сделавший свою работу.
Позер, подумал Уэксфорд.
— А теперь я хочу, чтобы меня оставили в покое и дали мне выспаться. Если вам надо узнать что-нибудь еще, лучше спрашивайте сейчас.
— И впредь не беспокойте меня? Нет, мы так не работаем, мистер Кэркпатрик.
Но едва ли Кэркпатрик слышал его.
— Повторяю: оставьте меня в покое. Не пугайте и не тревожьте моих домочадцев. Меня не опознали, значит, делу конец, и я…
Ты слишком болтлив, подумал Уэксфорд.
9
Дождь омыл город. В лучах заходящего солнца мостовые блестели, как золотые пластины, над ними курилась тонкая дымка. Насыщенный влагой воздух был теплым и неподвижным. Пока Дрейтон ехал по Хай-стрит на взятой у Которна машине и ставил её в переулке, он волновался так, что к горлу подкатывал комок, и констеблю хотелось глотнуть свежего воздуха, а не этой удушливой влаги.
Увидев Линду, Дрейтон испытал потрясение. В промежутке между встречами он предавался фантазиям на её счет и ожидал, что действительность разочарует его. Линда — всего лишь девушка, которая ему нравится и которой он завладеет, если сможет. Почему же тогда многочисленные покупатели лавки, среди которых были и хорошенькие девушки, кажутся ему безликими и такими одинаковыми? Чувственность, накатившая на него накануне вечером, обрела форму навязчивых раздумий о том, как вернее всего добиться своего, превратилась в холодные расчеты. Но теперь она вновь обрушилась на Дрейтона подобно ударной волне, и он неотрывно таращился на Линду, а в ушах у него все стоял звон дверного колокольчика.
Их взгляды встретились, и Линда тускло, украдкой улыбнулась ему, чуть вздернув уголки рта. Дрейтон отвернулся и принялся убивать время возле полки с дешевыми книжками. В лавке стоял противный кухонный дух, пахло пищей, поглощаемой хозяевами в подсобке, тошнотворно разило леденцами без оберток и пылью, которую никто никогда не вытирал. На верхней полке фарфоровый спаниель все так же страдал под гнетом корзины с пыльными цветами. Никто его, беднягу, не купит, как не купят и стоявших рядом кувшина и пепельницы. Какой ценитель веджвудского фарфора, какой ценитель чего бы то ни было, если уж на то пошло, согласится переступить порог этой лавки?
