Джон Карр - А потом – убийство!
Тилли презрительно хмыкнула. В глазах под морщинистыми веками сверкнуло смешанное выражение злости и страха.
– Девочка просто создана для тебя. Она совсем ребенок. Она смеется над анонимными письмами. Она не боится угроз; гораздо больше ее страшит, что о письмах узнает Томми Хаккетт, решит, что ей грозит опасность, и ради ее же блага выдворит ее отсюда. Видит Бог, я сдаюсь. Положение хуже некуда. Подумать только, по киностудии бродит маньяк! Да еще стоит лечь в постель, как начинает завывать воздушная тревога…
Картрайт понял, что сейчас у Тилли начнется истерика.
– Слушай, Тилли, прекрати, – устало заявил он. – Тебе абсолютно ничто не угрожает. Разве ты не знаешь?
– Прекрасно знаю. Я осведомлена о том, что в Англии есть войска ПВО. Я знаю, что, если немцы осмелятся сбросить бомбы на Лондон, на следующую ночь от Берлина останутся одни развалины. Но для меня это не утешение. Господи, как я буду рада, когда закончу работу и смогу вернуться в Штаты!
Картрайт пожал плечами:
– Тилли, если хочешь, ты можешь вернуться домой хоть сейчас.
Тилли ухмыльнулась и хлопнула пухлой ладонью по столику, на котором стояла горелка.
– Я хочу совсем другого, – заявила она. – Выпить коктейль и нормально поужинать. Вот и все. Раз англичане могут считать, что воздушная тревога – это не страшно, значит, и я могу. Странные вы люди: чем труднее вам живется, тем охотнее вы шутите. Вот только напряжение… совсем как у нашей юной коллеги, которая все время ждет, что с ней произойдет что-то ужасное.
Тилли вытащила из вместительного кармана фланелевого пиджака носовой платок и шумно высморкалась.
– Понимаешь, в чем дело? Она ничего мне не скажет! Я присутствовала при том, как она получила первое письмо. Я спросила: «Что-нибудь случилось, милочка?» А она мне: «Нет». И все.
– Как она получала письма? С обычной почтой?
– Нет. Их передавали с нарочным.
Картрайт изумленно посмотрел на свою собеседницу:
– С нарочным? В загородном клубе?
– Да, в загородном клубе. Их подсовывали под дверь. По крайней мере две штуки.
– Кто еще, кроме вас с ней, живет в клубе?
– Да практически вся банда. Томми Хаккетт, Говард Фиск, Дик Коньерс и Белла Дарлесс и… нет, мистер и миссис Гагерн получили, как и ты, плутократ, отдельный домик. Вот тебе еще одна парочка голубков. Но вообще в клуб может пройти кто угодно. – Вытерев нос, Тилли поморгала, сунула платок в карман и глубоко затянулась. – Вот и все, что мне известно. Не люблю совать нос не в свое дело, но я не хочу, чтобы нашей девочке было плохо. И если я чем-то сумею ей помочь, я помогу. Итак, Билл Картрайт, собираешься ты сбрить свои заросли и поговорить с Моникой начистоту или нет?
Он фыркнул:
– Можешь на меня положиться, Тилли. Хотя… к черту растительность. Борода подождет. Пока у нас есть дела поважнее…
– Вот дурак! – Изумленно покачав головой, Тилли склонилась к нему и крепко схватила его за плечи. – Да как ты не поймешь своей тупой башкой, насколько это важно?
Картрайт расправил плечи и сделал широкий ораторский жест, сбив на пол сковородку с кофейной гущей. Сковородка упала на пол с громким стуком.
– Милая Тилли, если моя борода настолько оскорбляет вселенную, очень хорошо. Я от нее избавлюсь. Ручаюсь! Но в данную минуту мне нужно кое-что сравнить. По-моему, я знаю, кто злодей, написавший письмо, – он потряс смятым листком, – хотя, убей меня бог, понятия не имею, зачем ему понадобилось пугать ее. Есть один тип, с которого я не спускаю глаз (я крайне осторожен, Тилли) вот уже три недели. А в моем письменном столе…
– Эй! – послышался голос Моники из соседней комнаты. И тут же застучали ее каблучки. – Эй! Где вы спрятались?
2Когда парочка заговорщиков выбралась из закутка, Моника стояла посреди кабинета Картрайта.
Биллу стало страшно. Вдруг она подслушивала? Дело в том, что атмосфера в комнате изменилась. Моника, в черных брюках, синем свитере и наброшенной на плечи легкой курточке, держалась вполне непринужденно, хотя под глазами у нее залегли тени. Ее длинные мягкие волосы были слегка спутаны; кончики пальцев и щеки покрывали чернильные пятна.
– Ах, вот вы где, – почти небрежно произнесла она. – Тилли, что значит, когда говорится: камера «делает отъезд и наезд»?
– Что такое, дорогуша?
– Что значит «камера делает отъезд и наезд»?
Тилли объяснила, хотя Картрайт был уверен: он уже отвечал Монике на подобный вопрос недели две назад.
– Вот как, – сказала Моника.
Она побарабанила пальцами по письменному столу. Ей явно не хотелось уходить. Широко расставленные серо-голубые глаза над вздернутым носиком перебегали с Тилли на Картрайта.
Моника стояла в нерешительности.
– Я опустила маскировочные шторы, – продолжала она, как будто просто хотела нарушить неловкое молчание. – Я имею в виду, в твоем кабинете, Тилли.
– Спасибо, дорогуша.
– А ты не могла бы почаще делать это сама? Я… имею в виду, не могла бы ты сама проверять, чтобы они были опущены? Я всегда вздрагиваю, когда тот человек под окнами орет во всю глотку посреди ночи: «Свет!»
– Постараюсь, дорогуша.
Моника перестала барабанить пальцами по столешнице.
– О чем вы там шептались? – спросила она.
– Ни о чем, дорогуша. Ни о чем.
– Что толку скрывать? – не выдержал Картрайт. Он вытащил из кармана половинку розового листка бумаги и подсунул Монике. – Моника, мы говорили о вас. Надо все выяснить. Мы…
Он резко осекся, почувствовав, как эмоциональный градус в его кабинете резко скакнул вверх.
Дверь в коридор открылась; все трое вздрогнули, увидев сияющее, благодушное лицо Говарда Фиска.
– Добрый вечер всей компании, – прошептал он, постучав по внутренней филенке двери, чтобы обозначить свой приход. – Кстати, чем вы тут занимаетесь в такой поздний час?
Монике с трудом удалось взять себя в руки; она застыла на месте с полуоткрытым ртом и сжатыми кулаками. Тилли Парсонс громко закашлялась. Только сам Фиск, казалось, не обращал внимания на воцарившееся напряжение. Он переступил порог; от него пахло мокрым твидом. Старую шляпу он сдвинул на затылок.
– Вы здесь живете отшельниками, – пожаловался он. Сверкнули стеклышки его очков-половинок. – Вот уже неделю вы и носа к нам не кажете. Привет, Тилли. Привет, Моника. Привет, Билл. А теперь послушайте – вы все. Я пришел пригласить Монику поужинать.
Моника повернула голову набок.
– Поужинать? – повторила она.
– Да, поужинать. Я вывихнул ногу и свернул шею, пока пробирался к вам из главного корпуса без фонарика, и отказа я не приму. На улице нас ждет золотая карета – возможно, она заправлена бензином в последний раз. Мы едем в Лондон и будем транжирить деньги в «Дорчестере»; переодеваться необязательно. Итак, вперед, молодая леди!
– Но, мистер Фиск…
– Меня зовут Говард.
– Не могу, – сказала Моника. – Я бы с радостью, но не могу.
– Объясните почему.
Моника как будто впервые разглядела чернильные пятна на пальцах.
– Потому что… просто не могу, и все. Сегодня понедельник. Вы с мистером Хаккеттом в среду хотите взглянуть на законченный сценарий, а у меня еще масса недоделок. Нужно проработать детективную интригу. – Она покосилась на Картрайта.
– А, бросьте! Хаккетт платит вам не за то, чтобы вы так усердствовали. Один день ничего не решает. Поехали!
– Не могу. Мне очень жаль.
Говард Фиск переминался с ноги на ногу.
– Не знаю, в чем дело, – пожаловался он, – но мне никак не удается никуда вас вытащить. А вы, Тилли?
– Извините, меня уже пригласили.
Режиссер глубоко вздохнул. Вид у него сделался самый безутешный. Он повернулся к Монике:
– Ну что же, если вы упорно хотите быть такой деловитой… не зря же я сюда пришел! Позвольте вас на пять минут? Давайте посмотрим эпизод Б, про подземку. Как по-вашему, сумеем мы его закончить?
– Нет! – воскликнула Тилли Парсонс.
Восклицание вырвалось у нее непроизвольно. Ее скрипучий, прокуренный голос царапал нервы, как бормашина; все вздрогнули, но заметнее остальных – Фиск, который развернулся к ней в полном изумлении.
– Что такое? – спросил он.
За долю секунды Тилли удалось взять себя в руки. Она хрипло рассмеялась, потом уронила сигарету на линолеум и растоптала окурок ногой.
– Что за женщина, – насмешливо заявила она, имея в виду себя. – Просто похмелье, только и всего. Вчера я здорово нализалась с ребятами; до сих пор мне кажется, будто пол под ногами шатается. Не обращайте внимания!
– Конечно, – сказала Моника. – Мистер Фиск, прошу вас, пройдемте ко мне в кабинет.
Она распахнула дверь.
Поверх ее плеча они видели одну стену крошечного кабинетика. Вопреки своей буйной фантазии, Моника отличалась чрезвычайной аккуратностью в делах. На боковом столике у стены лежали стопка справочников, кипа белой бумаги с двумя ластиками и противогаз в кожаной сумке. Над ним на стене висел портрет каноника Стэнтона в рамке. Многие посетители при виде портрета ухмылялись; но, по мнению Картрайта, портрет придавал кабинету обжитой, уютный вид и создавал атмосферу искренности в доме притворства.
