Ипполит Рапгоф - Тайны японского двора
Барон, видимо, повеселел и это настроение невольно передалось Хризанте.
— Остановимся здесь, — сказал барон, поравнявшись с маленькой гостиницей.
— Гостиница неважная, но тут спокойнее, чем где бы то ни было, — сказал барон, помогая Хризанте сойти с автомобиля.
— А шофер? — спросила она.
— Из предосторожности я его попрошу остаться здесь, а завтра утром он меня доставит на место дуэли.
Навстречу барону и принцессе вышел старик Пьер Куно, гостеприимно приглашая их на устланную коврами веранду.
— Дайте нам лучшую комнату. Мы туг останемся до завтра, — сказал барон, обращаясь к владельцу гостиницы.
Старая деревянная лестница скрипела под шагами прибывших гостей. Маленькая керосиновая лампа освещала коридор этого захолустного отеля.
Барона, привыкшего к роскоши, очень забавляла незатейливость этой обстановки.
Пыхтевший от непривычного моциона старик Пьер услужливо открыл дверь в большой салон, который выходил окнами в сад. Солнце бросало свои яркие лучи на вошедших, вызывая в них веселое настроение.
— Да ведь тут прекрасно! — воскликнула Хризанта.
— Очень рад вам угодить, — с почтительным поклоном сказал Пьер и вежливо удалился.
Когда они остались одни, их охватило воспоминание о «Шато де-Мадрид». Там была такая же чудная комната.
— Как я рада, что мы снова одни, — сказала Хризанта.
— Я сам очень рад провести с тобою время, — начал барон. — Нам еше остается переговорить обо многом.
Они уселись в старинном dos-a-dos[4].
— Как это презабавно, — мы тут сидим, точно поссорившись.
Барон улыбнулся и поцеловал Хризанту, не сойдя с места.
— Нет, так неудобно, — сказала она, пересев на колени барона и обвив его шею своими маленькими, нежными ручками.
— Знаешь, милый мой, я бы вот так сейчас хотела умереть около тебя. Мне так страшно, что завтра — так скоро — будет эта проклятая дуэль.
— Не будем об этом думать, дорогая Хризанта. Перед нами вся жизнь со всеми ее чарами.
— Да, дорогой мой, около любимого человека жизнь рисуется совершенно другой. Я никогда не была так счастлива. Все эти мои флирты в Токио не стоят одного часа с тобой.
— Ты счастлива, Хризанта, и я тебе не надоем? — переспрашивал барон, целуя ее.
Вместо ответа Хризанта с пылким порывом прижималась к его груди и твердила без умолку:
— Конечно, нет… никогда, никогда… я с тобой не хочу расстаться… ведь ты первый, которого я так люблю.
— Ну, а флирты?
— Оставь прошлое, я о нем не хочу вспоминать. Тебе принадлежит мое настоящее и все мое будущее…
— А флирты будущего…
— Я о них не думаю. Теперь я начинаю убеждаться в том, что и в будущем вряд ли они меня могут интересовать.
— Помнишь, ты мне говорила о твоих взглядах на душу и тело. Знай же, что я никогда не примирюсь с этим. Раз ты моя, то вся и нераздельно, иначе я не понимаю.
— Конечно, обещаю тебе стремиться к такому идеалу, который ты себе составил о любимой женщине, но пойми, что женщина, если она с тобой будет говорить искренне, никогда не станет поручаться за себя.
— В невольном прегрешении всегда лежит часть искупления, но мне важно само желание стремиться к такой цели, которую я тебе наметил.
Хризанта улыбалась.
— Я с тобой говорю серьезно. Ты мне настолько дорога, что это для меня вопрос первостепенной важности.
— И ты сомневаешься в моей честности и искренности?
— О, нет, я только боюсь за свое счастье, дорогая Хризанта.
— Как тебе поклясться? — снова шутя, спросила Хризанта. — Моим богам ты не веришь, а твоих я не знаю.
— Не нужно мне никаких клятв, дай мне слово честной женщины. Это мне дороже клятв.
Хризанта положила обе руки на плечи барона и пристально посмотрела ему в глаза.
— Смотри, смотри в душу мою, ведь зеркало души — глаза человека… Смотри в мои глаза, они не лгут. О, если б я могла рассечь мою грудь и ты бы мог прочесть в моем сердце всю истину, — говорила Хризанта, — ты бы увидел отражение твое в недрах, в тайниках души моей и верил бы в меня, быть может, больше, чем в своего Бога.
— Не кощунствуй, дорогая Хризанта, ты не знаешь моего Бога, но я надеюсь, что вскоре ты Его узнаешь во всей Его благодати.
Хризанта продолжала смотреть любящими глазами на барона, который теперь, видимо, успокоился.
Они прекрасно провели время.
Пообедав на веранде, они вышли в сад, где их никто не видел. Они резвились, как дети. Им было так весело на душе и никто бы не сказал, что эти юные сердца находятся накануне столь серьезных событий, как дуэль.
Ни на минуту не прерывалась их дружеская, оживленная беседа.
И только от времени до времени торжественная тишина нарушалась звуком поцелуев, в которых воркующая парочка нашла забвение от тяжелых предчувствий и дум. Затем под вечер они почувствовали аппетит.
Гостеприимный Пьер Куно сам убрал прибор живыми цветами. Он был метрдотель старого закала и умел угодить гостям.
За легким ужином последовало шампанское.
Им хотелось забыться на время, чтобы вернуть себе нравственное равновесие.
Под влиянием шампанского, они, почувствовав усталость, улеглись и вскоре уснули.
В номере воцарилась тишина, от времени до времени прерываемая тревожными вздохами барона.
XI. Перед дуэлью
Хризанта спала крепким сном. Юное тело лежало так непринужденно, безмятежно отдаваясь наслаждению сна.
Грудь ее колебалась ровным и мерным дыханием, рот, слегка открытый, показывал ряд жемчужных зубов…
Барон проснулся. Увидав принцессу в столь безмятежном сне, он с любовью взглянул на нее.
— Боже, — подумал он, — счастливая доля юности — сон. Вот она спит, а быть может, завтра в это время она не будете спать, если меня сегодня убьют…
— Но, однако, уже семь часов, — спохватился барон и присел на кровать.
Хризанта, не открывая глаз, что-то лепетала.
— Дорогая моя, пора, надо мне одеваться, — нежно проговорил барон.
Принцесса испуганно открыла глаза, как бы не понимая, в чем дело и где она. Мысль о дуэли, однако, привела ее к ужасной действительности.
— Неужели? — в отчаянии спросила Хризанта, как бы очнувшись от сладостного сна. Кровь бросилась ей в лицо. — Неужели нам суждено расстаться?
Хризанта присела в кровати и грустно взглянула на барона, стоявшего у старинного трюмо с потускневшим стеклом.
— Да, милая моя, настал час разлуки.
— Это нестерпимо больно, — проговорила она и на ее сонных глазах показались слезы.
Барон продолжал молча одеваться, стараясь не видеть слез Хризан-ты.
Уходя из «Гранд-Отеля», барон догадался одеть редингот и захватил черный пластрон и перчатки.
Когда дошло до перчаток, Хризанта бросилась к нему и уста их сомкнулись страстным поцелуем, прерываемым рыданьем.
Но барон был тверд.
Часы уже показывали половину восьмого и автомобиль ждал у подъезда.
— Во всяком случае, дорогая моя, ты ни под каким пред логом не уходи отсюда. Я надеюсь вернуться через час, — сказал он, прощаясь.
Когда принцесса осталась одна, она долго не могла придти в себя. Ее мозг точно перестал работать. Предстоящая дуэль, ей казалось, лишает ее надежд, радостей, всего, всего дорогого и даже жизни. Она сознавала, что с этим человеком ее связывают неуловимые цепи. Жизнь без него — равнялась смерти, той нравственной смерти, какую женщине пережить так трудно и которую она все-таки переживает.
Динь, динь, динь, прозвонили часы, показывая три четверти восьмого.
Хризанта как бы проснулась от тяжелого кошмара.
— Нет, я не могу тут сидеть, когда, быть может, в него стреляют, его убивают!
С этими словами она быстро принялась одеваться. Не убрав даже своей прически, наскоро закрутив и слегка приколов ее парой шпилек, она одела свою легкую накидку и с зонтиком в руках выбежала из отеля.
Было так светло на дворе. Солнце так ярко освещало безлюдное Мадридское шоссе. Лишь изредка несся велосипед или какой-нибудь воз с сеном медленно пробирался к Парижу.
Для рабочих было уже поздно, а буржуа сюда заглядывают значительно позднее.
Утренний, весенний аромат листвы действовал благотворно. Хри-занта дышала полной грудью и только сердце, это несчастное женское сердечко, трепетало от волнения в каком-то тревожном ожидании. Принцесса не шла, а бежала, не отдавая себе даже отчета куда и зачем и к чему она стремится.
Она прошла мимо маленькой часовни с громадным распятием Христа.
Монах Капуцинского ордена молился, кладя земные поклоны. Седой старец своим молитвенным настроением привлек внимание Хризанты. Она остановилась и у нее явилось непреодолимое желание молиться о любимом человеке. Но робость и страх ее одолевали. Она не знала, как молиться и может ли язычница молиться Христу Спасителю. Она убоялась показаться смешной в глазах других. И это ее остановило.
