Буало-Нарсежак - Морские ворота
— Ну что, — сказала она, — бумажник… вижу… и кольцо.
— Это его личные вещи. На кольце даже должны быть его инициалы.
Он взял кольцо, зажег люстру, и, наклонившись, приблизился к свету чтобы прочесть:
— М.-Л. — Ф…. Филиппу от Мари-Лор… И дата свадьбы… Ну что, я это выдумал, да? Он поднял на нее глаза и вдруг поразился ненавистью, от которой ее лицо стало похоже на гипсовую маску.
— Вы могли украсть это кольцо и бумажник…
Она живо вскочила и подошла к нему совсем близко, как будто намереваясь ударить.
— Вы могли его убить… В это я бы скорее поверила.
Она вдруг упала на диван и зарыдала. А он, не находя больше никаких аргументов, в отчаянии искал довод, чтоб убедить ее и утешить. Он встал на колени и протянул к ней руку.
— Доминика… Послушайте меня… Вы ведь знаете, что вам нечего меня бояться…
Она подскочила, будто он обжег ее, с силой оттолкнула его, убежала на кухню и закрылась. Расстроенный Севр двинулся за ней, как привидение отразившись в зеркале гостиной. Измученный он держался за стену.
— Доминика! Прошу вас!
Теперь он уговаривал, прижавшись губами к двери.
Если б я хотел причинить вам зло, то не стал бы ждать так долго.
— Убирайтесь!
Он подергал ручку, толкнул плечом. В двери не было замка, она, видимо, подперла ее стулом или гладильной доской. Он толкнул сильнее, и дверь на несколько сантиметров поддалась. Он слышал, как она тяжело дышит рядом.
— Доминика… Будьте благоразумны… Я, может, плохо объяснил вам… Я не хочу, чтоб между нами оставались какие бы то ни было недоразумения… Я слишком привязался к вам, Доминика…
Боже мой! Что он говорит! Слова текли из него, как кровь из раны.
— Я люблю вас, Доминика… Вот и все… Вы должны это знать… Человек, который любит вас, не мог убить… Вы понимаете? Он прислушался. Она застыла на месте, как напуганный зверек. Надо говорить, сказать неважно что, только успокоить ее, усыпить одним лишь звуком голоса.
— Думаете, это я тоже только что придумал? Но если вы знаете мужчины, как вы говорите, то должны почувствовать, что это правда! Да, это правда, я люблю вас!… Возможно, это глупо, смешно… Ну что я могу поделать?… Я ничего не жду взамен. Только поверьте мне… Клянусь вам, Доминика, я не виноват… ни в чем… Согласен, факты против меня. Разве вам самой никогда не случалось быть искренней, и видеть, что вам не верят?… Вы же знаете, как это тяжело! На свете нет ничего хуже. Вот именно это и происходит со мной теперь… А впрочем… да, у меня, кажется, есть еще одно средство убедить вас… Я так взволнован… обо всем забываю.
Он обшарил карманы, вынул оставленное Мерибелем письмо. Пальцы так дрожали, что он его уронил. Потом долго не мог развернуть.
— Вот! С этого надо было начать… Письмо… Письмо, которое он написал перед самой смертью.
Доминика недоверчиво выглянула в щель.
— Я вам прочту, — сказал Севр. — «Я решил исчезнуть. Прошу никого не винить в моей смерти. Прошу прощения у всех тех, кому принес ущерб и у моих близких.» Подписано: Филипп Мерибель, полностью.
— Покажите!
Она еще не сдалась, но уже снова согласилась разговаривать. Севр взял письмо за угол и просунул его в приоткрытую дверь.
— Ничего не вижу, — сказала Доминика. — Дайте его мне.
— Тогда откройте!
— Вот видите, насколько вы опасны. Вам все средства хороши, только бы оставить меня без защиты.
— Вам не от кого защищаться, Доминика, уверяю вас… Откройте.
— Сначала письмо!
Он поколебался, потом просунул руку в щель, держа письмо за краешек. Она так резко выхватила его, что листок разорвался. В руке у Севра остался лишь оборванный уголок. Он изо всех сил вцепился в ручку двери.
— Доминика! Умоляю вас… Только это письмо может меня спасти… Только им я могу доказать, что Мерибель сам застрелился.
— Ключи!
— Что?
— Верните мне ключи!
Он навалился на двери и она поддалась еще.
— Если вы попробуете войти, я порву его.
Он, запыхавшись, потирал плечо. Он так сильно ударился, что казалось, будто сердце хочет выскочить из грудной клетки. Он услышал, как чиркнула спичка.
— Боже мой! Доминика… Вы этого не сделаете…
С новыми силами он набросился на дверь. Косяк затрещал. На этот раз он почти мог протиснуться в щель. Она приблизила горящую спичку к краю письма. Она тоже потеряла голову. Язычок пламени лизал уголок листка. У Доминики дрожали руки. Севр протиснулся между дверью и стеной. Его толстая куртка зацепилась за ручку.
— Подождите… Доминика!
Чем сильнее он дергал, тем сильнее сопротивлялась ткань, пламя взобралось на краешек листка, потом вдруг прянуло к самой руке, держащей письмо. Севр, напрягшись всем телом, пытался оторваться от двери. Он видел, как растет черное пятно, пожирающее строчки, написанные Мерибелем. Он не успеет! Его мышцы расслабились; он немного отступил, освободился наконец и снова оказался с другой стороны двери, с таким чувством, будто из него выпустили всю кровь. От письма остался лишь черный лоскуток пепла, который выпал из пальцев Доминики, разлетелся на хлопья, порхнувшие вниз, к кафельному полу и свернувшись там, как облетевший с дерева цвет. Севр прислонился спиной к стене.
— Ну что, — наконец произнес он, — теперь вы довольна!
Она медленно уронила вдоль тела руку, державшую письмо на весу. Ярость мало-помалу сходила с ее лица. Она закрыла глаза, потом снова раскрыла их, будто пробуждаясь от глубокого сна.
— Вам не надо было провоцировать меня, — сказала она.
Он дотянулся до спинки какого-то стула и подтянул его к себе. Ноги его уже не держали.
— Если меня арестуют, — прошептал он, — я погиб. Вы меня погубили… Но все равно, я никого не убивал!
Горько усмехаясь, он добавил:
— Я на это неспособен. Если б я был тем, что вы думаете, то сейчас здесь, немедленно и не раздумывая, задушил бы вас.
Он опустил голову, посмотрел между колен на свои руки, которые еще дрожали, и продолжал надтреснутым голосом:
— Но это сделали вы, и я на вас не в обиде… Вы все еще хотите уйти? Она взяла табурет. Она тоже выбилась из сил.
— Может быть, я и ошиблась, — признала она. — Встаньте на мое место. Вы правда даете мне слово, что ваша сестра придет?
— Конечно. В таком положении зачем бы я стал лгать?
— Тогда я подожду.
Она смотрела на него так, как судья смотрит на обвиняемого.
— Видите… — продолжала она. — Вот вы уже и не так уверены в себе… Я хочу, чтоб вы при ней повторили все, что рассказали мне… Если это правда, тогда я попытаюсь вам помочь.
— В первую очередь вы попытаетесь освободиться. Вы ведь только об этом и думаете!
— Вы мне не доверяете? Он мотнул подбородком в сторону кучки пепла.
— После этого, верить довольно затруднительно!
Они замолчали, одинаково удрученные, слушая ветер и дождь.
— Я за свою жизнь сделала немало таких вещей, о которых теперь жалею,
— сказала она. — Ноя не злая женщина. Если вы заслуживаете хоть одного шанса, я вам помогу. Просто, меня столько раз обманывали!… Дайте мне поговорить с вашей сестрой.
В сущности, почему бы и нет?… Севр размышлял. Не лучше ли это решение? Доминика могла стать много более ценной союзницей, чем Мари-Лор. Она ведь имеет право свободно передвигаться. Ее никто не подозревает! Ей ничем не надо оправдывать свое присутствие в Резиденции! И потом, таким образом он не потеряет ее… по крайней мере, сразу…
— Вы хорошо понимаете мое положение, — сказал он. — Легально я умер… Меня никто не должен узнать.
— Я понимаю, — сказала она. — Самое трудное — вывезти вас отсюда.
— Если вы мне поможете, то станете соучастницей.
— Смотря как помогу! Надо это все обдумать… Да зачем теперь об этом говорить?… Подождем лучше вашу сестру.
Что-то менее напряженное и почти нежное появилось между ними. Может быть, потому что она больше не стремится бороться; может быть, потому что она больше не была враждебна… Сожженное письмо, совершенно неожиданно, сблизило их. Обоих охватило одно и то же отчаяние, и теперь они были вместе. Молчание больше не было угрожающим. Она поднялась, взяла в шкафу веник и подмела пепел, сдержанными осторожными движениями, как мертвую птицу, — хрупкие остатки требовали предупредительности. Это было лучшим доказательством, что она поверила в его историю, несмотря на все придирки, которые являлись лишь последним всплеском гордости. Потом она приготовила скромный обед и накрыла стол на двоих.
— Нам ничего не хватит, — заметила она.
И это впервые прозвучавшее «нам» тоже явилось знамением.
— Завтра вы будете свободны! — сказал он.
И, чтобы попасть в унисон, тут же поправился:
— Мы будем свободны!
Они быстро поели. Из них двоих она казалась наиболее озабоченной. Их согласие было настолько хрупко, что Севр предпочел молчать. Он хотел помочь ей вымыть посуду, но она без слов отстранила его. Тогда, чтоб продемонстрировать свою добрую волю, он включил телевизор. Когда объявили региональный выпуск новостей, она бесшумно скользнула в гостиную да так и осталась стоять. Ясно было, что она не сдается, а только ограничивается нейтральной позицией. Однако об убийстве в охотничьем домике не сказали ни слова. Севр выключил. Она мгновение постояла не двигаясь, как-будто не замечая, что телевизор уже не работает. Она казалась рассеянной, как-будто пораженная плохим известием. Угрызения совести за сожженное письмо? Севр почувствовал, что она больше не стремиться обрести свободу. Все было еще сложнее: для нее он больше не представлял препятствия; проблема исчезла. В каком-то смысле, исчезло все! После сцены в кухне, он меньше всего интересовал ее. Может, она презирала его за безумные, сказанные им, вещи? Он не осмелился спросить. Он отдавал себе отчет в том, что они оробели друг перед другом. Она ушла в спальню, и он пожалел о часах, когда они были врагами. Ветер стих. Идиотски-глупо было терять такой вечер, без сомнения, последний. Ему еще нужно было объяснить столько деталей. Он пересек гостиную, остановился в коридоре.
