Михаил Михеев - Неожиданная встреча
Он уверенно заявил, что дочь у них не живет, понимая, что это легко проверить, поэтому, думаю, не врал.
Я направилась к киоску «Адресное бюро», сделала заявки на две фамилии — Щуркиной и Аллаховой. Я надеялась, что она еще не успела сменить одну из этих фамилий на третью.
Через несколько минут у меня был адрес студенческого общежития, где прописалась Эмилия Всеволодовна Щуркина — у нее оказалась отцовская фамилия. Любезная девушка из «Адресного бюро» узнала также и телефон общежития, и даже сама позвонила туда. Там ответили, что Эмилия Щуркина проживает в 34-й комнате, но сейчас ее там нет, она приходит после трех.
У меня появился вынужденный тайм-аут, я решила подождать звонка Ковалева дома. Взяла с полки первый попавшийся журнал и начала читать что-то без начала и с продолжением в следующем номере — мне даже показалось интересным восстановить прошедшее и догадаться о последующем… Тут звякнул телефон, кто-то осведомился об Ирине Васильевне и тут же повесил трубку, а я подумала, как он собирается разговаривать с глухой старухой, если я разбирала его слова с трудом.
Следом позвонил Ковалев.
Очень обрадовалась его звонку — хоть кто-то знакомый появился на моем тусклом горизонте,— да и у Ковалева голос был веселый.
— Полный порядок! — заверил он.— По тому адресу, какой вы сказали. Сидит и никуда не выходит. Даже заходить не пришлось, чтобы убедиться.
— Это как же?
— Повезло! У нашего краснодарского товарища квартира оказалась в доме по соседству. Из нее тот дом хорошо просматривается. Мой Кузовкин теперь его караулит.
— Один?
— На пару с краснодарским товарищем. Так что — не беспокойтесь. Теперь не упустим. Подполковник Григорьев Кузовкину командировочную выписал — тоже доволен, что нашелся наш беглец. В ножки, говорит, ей поклонитесь — это вам, значит,— что найти помогла. Просил спросить, как ваши дела?
— Пока не очень. С Щуркиным повидалась, об этом при встрече расскажу. Думаю навестить его дочь.
— Наша помощь не нужна?
— Пока нет. Вот в дальнейшем…
— Не стесняйтесь, когда нужно будет.
— Какие тут стеснения. Хотя к Щуркину присмотреться бы не мешало. Как он, кто он — может, что и узнаете.
— Ладно. Щуркиным я сам займусь.
Положив трубку, я почувствовала себя увереннее, менее одинокой, рядом, на другом конце телефонного провода, сидели мои товарищи…
Помня известную поговорку: «Если хочешь быть здоров — делай в день десять тысяч шагов!»,— я направилась к студенческому общежитию пешком.
Дежурная по общежитию, хмурая женщина гренадерского телосложения, с профессиональной подозрительностью — которой, кстати, отличаются все вахтеры — некоторое время разглядывала меня. Ее несколько успокоило то, что мне нужно видеть студентку, а не студента, но все же она хотела выяснить причины моего посещения. Зная по опыту, что для посторонних вахтер общежития и царь и бог, я смиренно ответила на все ее вопросы.
— А то, знаешь, много кого тут ходит. Вот на прошлой неделе трубу унесли.
— Трубу?
— Из красного уголка, из оркестру. На которой играют.
— Понимаю.
— Здоровущая, вот такая! А уперли, дьяволы.
— Как же ее мимо вас пронесли?
— Наверное, с этажа в окошко спустили. Кто-то мне тут зубы заговаривал, а другой трубу спущал. Вот так, организация!… Значит, ты говоришь, из Сибири самой?
— Из Новосибирска.
— От ейной матери, значит, Щуркиной.
— От нее.
— А тут к ней уже гражданин приходил.
— Какой гражданин? — встрепенулась я.
— Пожилой уже, пожилой. Солидный такой. С портфелем вот таким, здоровущим. Я хотела сюда ее позвать, а он говорит — документы ей подписать нужно, а здесь неудобно. В портфеле документы. И прошел. Недолго побыл. Из порта, говорит. Портовские у нас часто ходят, студенты там на практике работают.
Мне очень бы хотелось уточнить внешность посетителя, но вахтерша уже потеряла ко мне интерес, подошло время обеденного перерыва, уборщица принесла кастрюлю с борщом и булку хлеба. Вахтерша вытащила из стола ложку.
— Ну, иди, иди! Чего стоишь. Раз от матери, значит, иди. Третий этаж, как с лестницы направо — санузел, а там найдешь. Грамотная, поди.
Я поднялась на третий этаж. Нашла нужную дверь. Постучала легонько, потянула. Дверь была закрыта. Постучала сильнее. «Кто там? — спросили меня.— Подождите, минутку!»
Если вы работник милиции и у вас появилось основание не доверять человеку, который в данный момент разговаривает с вами из-за закрытой двери и не спешит ее открывать, хотя на это у него могут быть вполне благовидные причины,— недоверие ваше к нему не уменьшается.
В комнате послышались торопливые шаги, что-то стукнуло, зашуршало.
Затем дверь открылась.
2
Невысокая тоненькая девушка, в шелковом халатике, наскоро наброшенном, поясок завязывала уже в дверях. У нее были черные волосы до плеч, красиво посаженная головка, и вообще она хорошо бы смотрелась — ее портили маленькие прищуренные глазки и тонкие холодные губы. Можно было не спрашивать — это была Эмилия Щуркина и никто более. Кроме того, я же видела ее на фотографии.
Халатик на ней — насколько я разбиралась как товаровед — был, похоже, японский, стоил дорого и, конечно, был куплен не на студенческую стипендию.
— Здравствуй, Милочка!
— Здравствуйте…
— Приехала к тебе от мамы.
Я сразу перешла на «ты», считая, что такое обращение придаст большую непосредственность нашему последующему разговору.
Я ожидала, что она удивится,— и ошиблась.
— Проходите!— сказала Милочка.
В небольшой чистенькой комнатке стояли две кровати. Нетрудно было догадаться, на какой спит Милочка. Если одна кровать была застелена серым «казенным» одеялом, то вторую покрывал дорогой шерстяной плед, а подушку — кружевная накидочка. Накидочка сдвинулась набок, а подушка выглядела так, будто под нее что-то засунули. Это «что-то» и сейчас лежало там — из-под подушки торчал белый матерчатый уголок. Вернее всего, она «что-то» примеряла перед моим приходом, она и сейчас выглядела несколько смущенной, я чуть подивилась такой застенчивости.
Я присела на стул возле ободранного письменного стола с грубо намалеванным на дверке инвентарным номером — на этот счет у всех завхозов привычки одинаковы, могут написать свой номер на передней стенке полированного шкафа.
Милочка устроилась на кровати. Когда я повернулась к ней, подушка была уже поправлена и из-под нее ничего не торчало.
Я еще раз удивилась. Пожалуй, мне нужно было тогда поменьше удивляться…
— Как дела у моей мамы?
Вопрос был, что называется, «нейтральный», я ответила так же:
— Видела ее два дня тому назад.
— У нее… надеюсь, все хорошо?
Я внимательно посмотрела на Милочку, она тут же застенчиво опустила свои мышиные глазки. Но вот здесь-то она уже не могла меня обмануть. Унаследовав от отца его внешность, она еще не успела развить врожденный актерский талант. Это приходит не сразу, а в процессе практики. Врать тоже нужно уметь. Нигде и никому, пожалуй, так много и изобретательно не врут, как на допросах следователю ОБХСС. За время практики по следовательской работе я такого вранья и сама успела наслушаться достаточно. Несомненно, Милочка уже что-то знала о своей матери, во всяком случае, о ее аресте и следствии. И сведения эти получила от своего отца, хотя он и уверял меня, что дочери незачем это все знать. Более того, у меня появилось убеждение, что мой приход ее тоже не удивил, а вот об этом ее мог предупредить только «солидный гражданин из порта, с большим портфелем».
Почему Владислав Витальевич так воспротивился поначалу моему намерению встретиться с его дочерью, а затем и сам прибежал к ней, чтобы предупредить ее об этом?
Несомненно, у него были на это какие-то важные причины.
И я пожалела, что заранее сказала ему о своем желании увидеть его дочь. Приди я неожиданно, возможно, я узнала бы больше. Теперь было уже поздно. «Ревизия, о которой предупредили, обычно не находит ничего!»
Когда я шла сюда, я не собиралась посвящать Милочку во все подробности. Какой бы плохой Аллахова ни была, она была ее мать. И заботилась о дочери, как могла. И дала ей все, что могла дать,— деньги и вещи, обеспеченную бездумную жизнь. Большего она дать ничего не могла, потому что у нее самой больше и не было ничего. Ни моральных, ни нравственных начал. Я надеялась, что «разумное, доброе, вечное» как-то еще могло отложиться в сознании дочери благодаря школе.
Нет, и этого я не заметила.
Воспитывать Милочку было уже поздно.
Но правду я ей должна сказать. Пусть знает, куда приводят кривые дороги, по которым пошла ее мать.
— Я встречалась с твоей мамой у следователя.
