Иван Менджерицкий - По методу профессора Лозанова
Первым вошел Алексей Алексеевич Федин, за ним — Антон Михайлович Звягинцев.
У Федина лицо было, как всегда, жестким, неулыбчивым. Звягинцев же улыбался — чуть приветливо, чуть застенчиво.
— Здравствуйте, Александр Иванович, — сказал Федин. А Звягинцев издалека дружелюбно покивал головой.
— Здравствуйте. Садитесь.
Они устроились за небольшим столиком, стоявшим перпендикулярно к столу Крымова.
— Дела так обстоят, товарищи, — говорил Александр Иванович. — Вы обратились в прокуратуру с просьбой найти клеветника, который писал анонимки на вашего друга Владимира Ивановича Мельникова. Как вы знаете, прокурор Смирнов поручил это дело мне… Должен вас обрадовать. Мы знаем имя клеветника, мы знаем, кто он и что он за человек.
— Кто? — спросил Федин. Вопрос прозвучал резко, словно выстрел.
— Этот человек, — твердо сказал Крымов, — Антон Михайлович Звягинцев.
— Да вы что, Александр Иванович! — возмутился Федин.
А добродушная улыбка медленно начинала сползать с лица Звягинцева.
— Да как вы можете говорить такое! — возмущался Федин, а Крымов и Звягинцев не сводили друг с друга глаз. — Ну, скажи же ты ему, Тоша!
— Это — страшное обвинение… — начал Звягинцев.
— Страшное, — согласился Крымов.
— А доказательства? — Голос Звягинцева дрожал и обрывался, — я требую доказательств?
— Мы требуем доказательств! — говорил Федин, пристукивая в такт словам палкой.
— Ну, что ж, — после заметной паузы проговорил Крымов. — Я, Алексей Алексеевич, расскажу вам небольшую историю. Антон Михайлович может тоже послушать, хотя ему все это известно с большим количеством деталей, чем мне. Три с половиной года назад Мельников, уличив Звягинцева… скажем так — в нечистоплотности, предложил ему уйти на пенсию. Антону Михайловичу ничего другого не оставалось. И он ушел из треста и вечерами стал слушать свои любимые пластинки начала века. И копил, копил свою ненависть и однажды решил, что он старому другу должен отомстить.
— А где же доказательства? — спросил Федин.
— Вот, видите эту записную книжку? Это еженедельник Владимира Ивановича Мельникова. Среди разных записей о совещаниях и заседаниях есть и эта карикатура. А под ней стишки. Они не простые, с секретом. Это акростих. Прочтите первые буквы, с которых начинаются строки, и у вас получится имя — Антон. Кроме Антона Павловича Чехова и Антона Михайловича Звягинцева других Антонов среди знакомых Мельникова не было.
— И это все доказательства? — спросил Звягинцев.
— Это только начало, — пообещал Крымов. — Среди телефонов, встречающихся в этой книжке, есть один хорошо вам знакомый, Антон Михайлович. — Он нашел нужную страницу. — Вот этот. Видите? Не помните, кому он принадлежит?
— У меня плохая память на цифры.
— Но этот-то номер вы должны были помнить наизусть. Многократно ведь по нему звонили.
— Не помню.
— Это телефон вашей племянницы Риммы Сергеевны, которая живет на станции Пушкино по Ярославской железной дороге. Именно она, на принадлежащей ей пишущей машинке «Эрика», под вашу диктовку, а может, перепечатывая то, что было написано вами заранее от руки, исполняла анонимки.
— Тоша! Но скажи, что все это неправда!
Звягинцев молчал.
— Могу доказывать дальше, — говорил Крымов. — Только надо ли, Антон Михайлович?
— Надо! — настаивал Федин.
— Не надо, — спокойно проговорил Звягинцев. — Это, Алеша, действительно писал я.
— Ты?
— Я! Униженный и оскорбленный! В шестьдесят лет он мне дал пинка под зад, как вшивой собачонке. А сил еще было о-го-го! И работать хотелось. И заграничная командировка маячила. И вдруг — все — пенсионер. А за что? Так, мелочь, ерунда всякая! А мы ведь дружили сорок лет! Я его, как ты знаешь, от смерти спас! И все это под откос? За что? За что, я тебя спрашиваю?
— Но как ты мог, как мог, как мог? — с трудом шевеля побелевшими губами, спрашивал Федин. И судорожно искал по карманам облатку с нитроглицерином. Сунул таблетку под язык. Закрыл глаза.
— Мог! — твердо сказал Звягинцев. — Он мне в душу нагадил, а я, по-твоему, должен был утереться и благодарить! Нет, Антон Звягинцев обид еще никому не прощал!
— Как ты мог? — спрашивал Федин.
— Ну что ты заладил одно и то же?! — резко выкрикнул Звягинцев. — Он мне жизнь разрушил, а я должен был терпеть? Да разве ты в состоянии это понять?
— Как ты мог?
— За несколько часов до своей смерти, — сказал Крымов, — Владимир Иванович Мельников пришел к вам, Звягинцев. Не за неделю, как вы говорили при первой нашей встрече, а за несколько часов. Думаю, он пришел, чтобы сказать вам, что если вы не прекратите свою писанину, он, наконец-то, обнародует то, что скрыл когда-то, пощадив вас.
— «Боже мой, — подумал Звягинцев, — как же Крымов мог об этом узнать? Как? У кого? Дома даже Анюты не было».
И Антон Михайлович вспомнил, как в тот день шел, не спеша, открывать дверь на нежданный звонок.
Удивился, увидев Мельникова, сказал нервничая:
— Такое большое начальство и к нам — скромным пенсионерам. Какая честь!
Мельников молча разделся в прихожей. В комнате присел к столу, сказал повелительно Звягинцеву, маячившему в дверях:
— Сядь! Я на десять минут, не больше.
— Не много ты времени решил уделить старому другу.
— Другу? — усмехнулся Мельников.
— Может, чайку попьем?
— Господь с тобой, Антон. Ты ведь в чай мне цианистый калий бросишь. Отравой, насколько я убедился, у тебя полны закрома.
— Ну, и шутник ты, Вова. — Но к столу присел, на краешек стула, на некотором расстоянии от Мельникова.
Владимир Иванович с неподдельным интересом его разглядывал, словно видел впервые.
— А ты, Вова, постарел, — с улыбкой произнес Звягинцев. — Горбишься, в морщинах весь, и глаза тусклые.
Мельников тоже ему улыбнулся:
— Нравятся плоды твоих трудов?
Звягинцев сделал протестующий жест.
— Не надо, Антон. Твоя работа — знаю.
— А чего же хочешь?
— Понимаешь, я ошибся. Когда на меня стали приходить анонимки, я тебя сразу вычислил. Но решил, что все это — месть мне за то, что на пенсию тебя выгнал. Унизил, как ты, наверное, считал. Пожалел. А рабские души этого не прощают.
Звягинцев смеялся:
— И ради этих открытий ты сюда и заявился?
— Нет. Совсем недавно вдруг на меня снизошло прозрение. Я понял, что не мстишь ты мне. А просто хочешь меня устранить, как свидетеля. Я ведь единственный человек, который знает про все твои махинации… Ну, что ж ты больше не смеешься?
— А зачем мне тебя устранять? Что ты мне можешь сделать?
— Скажем, могу написать письмо в прокуратуру, в милицию. Про дачу, которую ты построил за казенный счет, про приписки, которыми ты занимался.
— А документы у тебя сохранились?
— Смотри, какие интересные вопросы ты стал задавать?
— Блефуешь, Владимир Иванович. Нет у тебя документов. Да если и были бы и пустил бы ты их в дело, то неизвестно кто бы еще больше пострадал. Я ведь сразу бы сказал, что половину, нет — три четверти тебе отдавал. Оттого ты столько лет и не давал делу ход.
— А почему все же решил дать?
— Придумаю что-нибудь.
— Да кто тебе поверит? Я за всю свою жизнь ни копейки…
Звягинцев издал дрожащий противный смешок:
— Вот ты уже и оправдываешься, голубчик. Уже оправдываешься.
Мельников с яростью стукнул кулаком по столу, сказал:
— Алешке Федину все расскажу. Ребятам из нашего батальона, оставшимся в живых, в другие города напишу. Судить тебя будем, Антон, судом солдатской чести.
— Ай, как страшно, — всплеснул Звягинцев руками. — Да не расскажешь ли, что это за суд? Вот народный я знаю. Верховный, тоже. А это еще что такое?
— Узнаешь.
— Все это, Вова, пустое. Кого ты соберешь? Какие у тебя доказательства? Так, мишура. Подумаешь, приписки. Газеты сейчас и не о таком пишут. И не о таких мелких, как я, сошках. А люди что ж, почитают, повозмущаются слегка и пойдут дальше своей дорогой… Что это ты, Вова, побледнел? Сердечко прихватывает?.. Ну, да ладно. Могу с тобой и по-благородному. Не будет на тебя больше писем. Доволен?
Мельников молчал.
— Ты только, Вова, встань передо мной на колени и скажи: прости меня, Антон. А я и прощу. Зло забуду.
— Ах ты, мразь! — выдохнул Мельников, рванувшись к нему. Но Звягинцев ловко увернулся, проскочил в соседнюю комнату, набросил на петлю крючок.
Сквозь щель видел, как Владимир Иванович, не без труда сдерживая стоны, медленно побрел в прихожую, держась рукой за грудь.
Хлопнула дверь…
— Но уж этого вы знать не можете, — бросил Звягинцев Крымову. И уловив усмешку на лице следователя, понял, что невольно выдал себя. — А, впрочем, все это уже ничего не решающие мелочи.
— Ну, как ты мог? — все вопрошал Федин.
