Он приходит по пятницам - Слободской Николай

Читатель, конечно, уже начал недоумевать, куда это меня понесло. Зачем рассказывать про Мишины и про свои чувства? Но я и сам это уже заметил и прямо перехожу к тому, о чем собирался сказать. В самой первой части романа – надеюсь, некоторые из читающих про это не забыли – я положил такую всплывшую в моей памяти книжечку на вахтерский столик в качестве «приметы эпохи» и «реалистической детали», которая своей обыденностью должна была, по замыслу автора, оттенить мрачную атмосферу пустого, но наполненного воображаемыми призраками здания и сделать ее более убедительной. Сыграла ли данная деталь возлагаемую на нее роль – судить читателю. Но здесь я решил еще раз использовать название книги Стругацких и, чуть-чуть изменив его, поставить в заголовке этой части моего повествования. Пусть «марсиане», как таковые, в данной главе и не появляются, но какую-никакую аналогию с ее содержанием здесь провести вполне возможно.

Ровно через неделю после описанного происшествия – вечером в пятницу – Анна Леонидовна вновь появилась в НИИКИЭМСе и заступила на очередное дежурство. Хотя она и говорила потом, что какого-либо страха перед предстоящей ночью у нее не было, в этом ей, пожалуй, нельзя полностью доверять. Как ни крути, такие переживания даром для человека не проходят. Некоторая тревожность и неуверенность у нее, наверное, все же были – вряд ли пустые коридоры института воспринимались ею с той же безотчетной уверенностью – ну, что там можно в них увидеть! – как и раньше. В то же время рациональный подход к делу мог только подтвердить отсутствие какой-либо неожиданности. Что бы там ни произошло на прошлом ее дежурстве, всё это было уже позади – нельзя же всерьез опасаться повторения чего-то подобного. За всю жизнь с трупом, попавшим в ее поле зрения, она столкнулась впервые, даже разговоров о том, что кого-то поблизости убили, она почти что и не слышала никогда, и предполагать теперь, что такой случай может повториться в какое-то обозримое время, не было ни малейших оснований. Да и не падает снаряд дважды в одну воронку! – не бывает такого. Тем более, что из разговора с дежурившей в день и сдававшей ей смену женщиной можно было сделать вывод о полной безоблачности в сфере вахтерской службы. Прошла уже неделя, и никто из дежуривших ночью не сообщал ни о каких – даже малозначительных – происшествиях: ни форточки не хлопали, ни дымом или газом не пахло, не говоря уже о появлении бандитов с ножами. И в институтской жизни ничего особенного не происходило – всё шло заведенным порядком, и даже комендант не находила, к чему бы придраться. И, следовательно, тот из ряда вон выходящий случай, с которым столкнула ее жизнь (за грехи наши, видно, как она сама выражалась), можно было считать лишь отзвуком разразившейся где-то за пределами институтской жизни грозы – здесь только громыхнуло, а настоящая гроза – слава тебе, господи – прошла стороной. Всё уже закончилось.

Правда, сменщица поделилась интересной и относительно свежей новостью: в институте все говорят о каком-то убийстве – даже Софочка наша (комендант) этого не опровергла, хотя посоветовала не трепать зря языком; но кто убил, кого убили, никому не известно – болтают, наверное; так и комендант говорит. Новость эта, хоть и затронула чувства Анны Леонидовны, но не столько напугала, сколько разозлила. Причем обозлилась она, главным образом, на себя – черт меня дергал за язык, но и на Нину тоже – не стерпела, чтобы не разболтать – верь им после этого. Но с прошествием времени и некоторым успокоением – ведь ничего плохого не происходит – она уже не ожидала каких-либо неприятностей вследствие появления такого слуха, тем более что ее имя, как выяснилось, никто не упоминает и с убийством в институте никак не связывает. Умнее в следующий раз надо быть, только и решила наша героиня, бывшая истинным виновником появления слуха, так поразившего локальное сообщество в НИИКИЭМСе. Думала ли она при этом, что следующий раз, когда она вновь будет обладать столь же сногсшибательной информацией, наступит, вероятно, очень нескоро, осталось неизвестным – в рассказах она об этом умолчала.

Не будем терять времени на то, чтобы более или менее подробно описать начало дежурства Анны Леонидовны в этот день, – я и так уже написал почти две страницы, а все не могу дойти до существа дела. Ничего особенного не происходило, и проще всего считать, что события разворачивались в точности так же, как и в ее предыдущее дежурство, уже описанное выше.

События, заслуживающие нашего описания, начались только после того, как вахтер потопала в полтретьего ночи на обход здания. Тут, наверное, следует заметить, что поднявшись на второй этаж, она сразу включила свет в коридоре. Сама Анна Леонидовна про то, что в это дежурство она при обходах включала свет на всех этажах, говорила мимоходом и как бы не придавая сему обстоятельству особого смысла, но, зная, что в предыдущие дежурства она так не делала и в прошлый раз свет в коридоре зажгла лишь после того, как заметила что-то необычное, можно сделать вывод, что не так уж спокойна и уверена она была во время описываемого здесь дежурства – что бы она про свои ощущения ни рассказывала, поведение ее стало другим. Пережитое давало себя знать, и можно предположить, что она заранее что-то предчувствовала (в последующем мы еще вернемся к этому выражению предчувствие и стоящему за ним понятию). Так вот. При вспыхнувших лампах она со страхом увидела, что дверь на черную лестницу опять открыта настежь, хотя всего лишь четыре часа назад – при предыдущем обходе – ничего подобного не было.

Но главное было в том, что из-за открытой двери высовывался уже знакомый ей локоть. Несмотря на ошеломляющий эффект открывшейся ей картины, она все же сделала несколько шагов вперед, и с того места, где она оказалась, стало видно ногу лежащего. Ближе она подойти не решилась, так как испытывала, по ее позднейшим словам, не только ужасный, парализовавший ее страх, но и полнейшую растерянность: я совершенно не могла понять, что это значит, и вообще, что такое со мной происходит, на каком свете я нахожусь – рассказывала она, берущему у нее показания милиционеру. Лежащий на полу труп (а кто еще мог там лежать?) был точно таким же, какой она уже видела неделю назад. Причем лежал он точно в той же позе, и даже одет был точно так же: в темно-синие брюки и курточку. Ножа она, правда, в этот раз не видела, но не сомневалась, что его рукоятка по-прежнему торчит у него из спины. Всё выглядело ровно так, будто бы труп и не исчезал с этого места, а, став каким-то образом невидимым и не воспринимаемым, так и пролежал здесь неделю (ровно: час в час), после чего опять открылся ее глазам. Картинка совершенно абсурдная и не поддающаяся никакому разумному истолкованию. Впоследствии Анна Леонидовна недаром сравнивала ее с тем, что может привидеться человеку в кошмарном сновидении, логика которого вовсе не поддается расшифровке обыденным здравым смыслом, и потому может испугать еще больше, чем действительные, происходящие в жизни события. Однако в тот момент у видевшей эту картинку женщины не было никаких сомнений в ее реальности – это был отнюдь не сон. Труп снова материализовался и занял свое исходное положение. Пробил его час, и он вернулся, чтобы снова предстать перед ее глазами.

Я предвижу, что у дочитавших до этого места может возникнуть резкая реакция отторжения текста. Что за чушь! – подумает кое-кто из моих читателей (потенциальных, конечно, но сейчас я уже почти не сомневаюсь, что какие-то читатели у романа будут). – Это уже ни с чем не сообразно. Такого просто быть не может. Заглавие, правда, на это намекает, но ведь во всем должна быть некая мера, и то, что в тексте используется как увлекательная, хлесткая метафора, не может затем подаваться в качестве реального факта. Автора, определенно, занесло куда-то не туда. А если он собирается состряпать нечто вроде фильма ужасов с оживающими трупами и воплями «Душно мне! Душно!» из-под могильной плиты – недаром он уже про вурдулаков заикался на первых страницах, – так не надо представлять свой опус детективом. В настоящем детективе – а это очень строгий, целиком определяемый давно сложившимся каноном жанр – никаким ходячим мертвецам, и вообще никакой мистике, места нет. Взялся сочинять детектив – будь добр, придумай всем описываемым событиям некое рациональное – посюстороннее – объяснение. А подсовывать читателю летающие в пространстве трупы и выдавать их за часть реальности… «Вий» – хорошая сказка, но Гоголь ведь и не выдавал ее за детектив.