Жорж Сименон - Человек по кличке Мышь
После встречи с министром последовал шквал телефонных звонков. Министр позвонил префекту полиции, тот, в свою очередь, связался с начальником департамента, а последний озвучил указания уже непосредственно группе следователей, ведущих дело об исчезновении швейцарского финансиста.
К одиннадцати часам дня все было кончено. Мартин Остин без труда сумел убедить французские власти, что те повели себя весьма опрометчиво, проявив излишнее рвение и инициировав расследование без веских на то причин. Естественно, вся вина за излишнюю поспешность в столь щекотливом деле была незамедлительно возложена на старшего инспектора Люка, замыкающее звено в цепочке задействованных должностных лиц высокого ранга.
По возвращении в отель господин Остин принял старшего инспектора Люка у себя в номере. Их беседа состоялась в конференц-зале, специально предназначенном для всевозможных деловых встреч и совещаний. Люка усадили за огромный овальный стол, покрытый сукном, на котором в строгом порядке стояли двенадцать чернильниц и столько же промокательниц, а затем Мартин Остин продиктовал старшему инспектору текст, скорее похожий на официальное заявление, чем на изложение личного мнения. Во время диктовки бизнесмен непрестанно мерил комнату тяжелыми шагами, от которых сотрясались полы и мигали лампочки в люстрах номера этажом ниже. Иногда он задерживался возле стола и смотрел инспектору через плечо, словно желая удостовериться, что тот исправно помечает в своем блокноте каждое сказанное им слово.
…ничто в характере месье Эдгара Лоёма, в его поведении или состоянии его финансов, не дает оснований предполагать, что его временная отлучка носит незапланированный характер, сопряженный с риском для жизни… Опасения, озвученные его подчиненным Фридрихом Мюллером, совершенно беспочвенны…
Слово подчиненный было повторено дважды с ударением на каждом слоге.
…достойно также сожаления, что преждевременно были преданы широкой огласке некоторые обстоятельства личной жизни месье Лоёма, причем без соответствующей всесторонней проверки всех обнародованных фактов…
За каждым словом чувствовался особый управленческий стиль, наработанный несколькими веками существования компании. За двести с лишним лет на посту руководителей Базельской группы сменилось немало людей, похожих своими властными замашками на Мартина Остина. Все они привыкли жесткой рукой держать бразды правления компанией, кулуарно решая самые щекотливые вопросы и успешно воплощая в жизнь самые изощренные финансовые схемы. Закончив диктовать, Остин сказал:
— Я задержусь в Париже на несколько дней. С министром мы договорились, что вы будете держать меня в курсе всех новостей и незамедлительно докладывать о малейших подвижках в ходе расследования. На этом у меня к вам все.
В половине двенадцатого Люка уже докладывал о состоявшейся встрече комиссару полиции. Ровно в полдень комиссар был принят префектом, а в два часа дня расследование обстоятельств таинственного исчезновения швейцарского финансиста было официально приостановлено. После чего последовало специальное сообщение для прессы. Однако в приватном порядке старшему инспектору были даны следующие указания:
— Продолжайте расследование, но без излишней шумихи, стараясь не привлекать к себе внимание газетчиков.
А Мартин Остин в это самое время уже навис, словно громадная скала, над Фридрихом Мюллером. Разговор происходил за закрытыми дверями в номере Эдгара Лоёма. Попыхивая сигарой, Мартин Остин проговорил угрожающим тоном:
— Я слушаю вас.
Трудно было определить по каменному выражению лица финансиста, слушает ли он, что говорит ему клерк, или же, напротив, с головой ушел в собственные мысли. Не выпуская изо рта сигару, он уселся в кресло возле окна и, казалось, всецело погрузился в созерцание городских пейзажей. Потом он встал, медленно прошелся по комнате к письменному столу и, взяв со стола какие-то бумаги, стал сверяться с ними.
— В среду, двадцать третьего июня, — монотонно бубнил Мюллер, — господин Лоём покинул отель сразу же после обеда и вернулся назад около шести часов вечера. Ему дважды звонили вечером, и вопреки обыкновению, он сам ответил на оба звонка. Я лично относил ему телефон в спальню, так как в это время он переодевался.
— И о чем был разговор? Вы ведь наверняка подслушивали, сняв вторую трубку у себя в комнате.
Мюллер не стал напускать на себя оскорбленный вид, тем самым подтвердив правомерность догадки Мартина Остина.
— Первый раз ему звонил некий месье, назвавшийся Джоном. Он сказал, что они встретятся в ложе номер шестнадцать в Гранд-опера. Последнее обстоятельство, кстати, объясняет, почему Лоём надел вечерний фрак, ибо в тот день в опере давали гала-концерт. Второй звонок последовал несколько позже. Опять звонил тот же человек.
— Месье Джон?
— Да. Он сказал, что обстоятельства изменились и он не сможет приехать в театр, и предложил встретиться на углу улицы Берри.
— В какое время?
— В девять часов вечера.
Со стороны месье Остин, увлеченно играющий цепочкой от собственных часов, никак не производил впечатления человека, занятого самыми серьезными размышлениями. Трудно было также определить по выражению его лица, безоговорочно ли он верит всему, что рассказывает ему Мюллер, или не верит ни единому его слову.
— И что потом?
— Я был в гостиной, когда месье Лоём вышел из спальни. Он предложил подвезти меня до площади Мадлен.
— И у вас не возникло ни малейшего соблазна пойти на улицу Берри и посмотреть, с кем у него назначена там встреча?
— Нет.
— А вот я уверен, что да!
— Да! Но я пришел слишком поздно. Там уже никого не было.
Остин сделал вид, что снова погрузился в изучение личного дела Мюллера. Из досье следовало, что Мюллер родился во Фрейбурге, в небогатой семье, принадлежавшей к среднему классу. Он окончил университет в родном городе и получил степень в области юриспруденции, затем был принят на работу в юротдел их компании. В течение пяти лет, как следовало из характеристик его руководителей, подшитых в дело, ничем значительным себя не проявил. И вдруг, неожиданно для всех, Лоём берет его с собой в Париж для участия в переговорах по поводу заключения какой-то важной сделки, после чего оставляет при себе в качестве личного секретаря, а чуть позже назначает представителем компании, отвечающим за ведение бизнеса во Франции.
Остин молча пожевал сигару, пристально разглядывая элегантного молодого человека. Напомаженные волосы, строгий костюм, неброский галстук, все безупречно. И к его ответам трудно придраться. И все же
Мартин Остин интуитивно чувствовал, что за словами помощника исчезнувшего финансиста скрывается нечто большее. Нечто такое, что пока ускользает от него и не дает восстановить целиком всю картину разыгравшейся трагедии.
— Когда вы узнали о существовании этой женщины?
— Мадемуазель Доры?
— Нет, второй! До или после?
— После! — Мюллер понял все правильно и ответил без запинки.
А вот здесь он точно солгал, подумал Остин, и уверенности в нем сильно поубавилось.
— А мадемуазель Дора?
— Она — моя невеста.
— Надеюсь, она уже покинула Париж?
— Она пообещала мне, что уедет сегодня вечером. Наверное, мне следует сопровождать ее.
— Нет! — рявкнул Остин и захлопнул папку с личным делом Мюллера. — У вас есть машинистка?
— Да. Она сейчас в моем кабинете.
— Пришлите ее ко мне. И оставьте нас вдвоем.
Остин надиктовал машинистке несколько зашифрованных телеграмм. Потом попросил соединить его с Брюсселем и Амстердамом и погрузился в продолжительные телефонные переговоры. К шести часам вечера гостиная в номере Лоёма утопала в клубах сизого дыма, а Мартин Остин, выкуривший за день несметное количество сигар, даже ни разу не попросил подать ему стакан воды.
Инспектор Жоли из Управления криминальной полиции в приватном порядке проинформировал старшего инспектора Люка о том, что господин Мюллер лично проводил мадемуазель Дору на Северный вокзал, где она села в вагон Берлинского экспресса. По его сведениям, у женщины билет до Берлина.
— Скатертью дорожка! — отреагировал на новость Люка. — А вы не спускайте глаз с Мюллера.
Что же до инспектора Логно, то бесконечное преследование бродяги уводило его все дальше и дальше от эпицентра разворачивающихся событий. Целый день Мышь, исключительно из вредности, протаскал его вдоль всех набережных Сены, пока они, наконец, не добрели до предместья Шарентон, где через систему шлюзов Сена плавно перетекала в Марну.
Можно было только восхищаться выносливостью старика, неутомимо отмерявшего милю за милей. Было уже три часа дня, когда Мышь в конце концов сдался. Он свалился на землю возле самого канала, где было полно и других отдыхающих, скатал пиджак, положив его себе под голову, прикрыл лицо старой шляпой и почти мгновенно погрузился в сон.
