Уолтер Саттертуэйт - Клоунада

— Вы знали, что Форсайт употреблял наркотики?

Он проглотил последний кусок.

— Об этом все знали.

— Знаете, где он их доставал?

— Да повсюду. Марихуана, кокаин, героин — этой дряни везде хватает. — Хемингуэй снова ухмыльнулся. — Лично я предпочитаю вот это. — Он протянул руку и вытащил из ведерка бутылку. Она была почти пуста. Он вылил остатки в бокал Анри и спросил: — Еще одну?

— Нет, я пас, — сказал Ледок. — Благодарю.

Хемингуэй повернулся ко мне.

— А вы?

— Нет, спасибо. Так где Форсайт брал наркотики?

Хемингуэй наклонился и поставил бутылку обратно в ведерко.

Подставка закачалась, но Ледок протянул руку, удержав ее. И устало вздохнул.

Хемингуэй сказал:

— У кого-нибудь из «Дыры в стене», скорее всего. Это притон в Девятом квартале. Одно отребье там собирается. Торгаши наркотиками, дезертиры. Дикки ходил туда постоянно. — Он ухмыльнулся. — Наверное, чувствовал там себя как дома.

Я спросил у Ледока:

— Знаете это место?

Он кивнул.

— Эрнест все точно описал.

— Вы там кого-нибудь знаете? — спросил я у него. — Кто был знаком с Форсайтом?

— Одного знаю, — сказал Ледок. — Американец, хотя родом он из Ирландии. Джон Рейли. Мне говорили, он связан с наркотиками.

— Он много с чем еще связан, — заметил Хемингуэй. — Во время воины служил сержантом, в тылу отсиживался. Потом занялся контрабандой — черный рынок и все такое. Лихой малый. Поговаривают, он наживался даже на штабных начальниках.

— Верно, — подтвердит Ледок. — Он вернулся сюда, в Париж, сразу после войны. И среди преступников теперь слывет вроде как знаменитостью.

Я повернулся к Хемингуэю.

— Вы знаете такую женщину — Астер Лавинг?

— Конечно. Джазовая певица, негритянка. Поет на барже, на Сене. Я однажды ее слышал. Неплохо поет.

— Вы знали, что у нее был роман с Форсайтом?

— Правда? — Хемингуэй на миг выказал любопытство. Затем отрицательно покачал головой. — Все показуха. Я же говорил, этот субчик был педиком.

Хемингуэй опустил руку в карман, достал часы и взглянул на время.

— Черт побери, я должен идти. У меня встреча с приятелем. — Он сунул часы назад в карман, нахмурился, порылся в заднем кармане. — Дьявол, — сказал он и посмотрел на меня так, будто его ударило молнией. — Бумажник дома забыл.

— Не беспокойтесь, — сказал я. — Агентство заплатит по счету.

— Точно говорю, я взял его. Помню, перед уходом…

— Все в порядке, — сказал я.

Он усмехнулся.

— Очень любезно с вашей стороны. В следующий раз плачу я.

— Договорились.

Он встал, стул опрокинулся назад и громко ударился о плиточный пол.

— Оставьте все как есть, Эрнест, — попросит Ледок. Хемингуэй кивнул. Повернулся ко мне, еще раз улыбнулся и протянул руку.

— Очень приятно было познакомиться. Надеюсь, еще увидимся. — Он снова попытался превратить мою руку в месиво.

— Я тоже, — сказал я.

— Анри, рад был вас видеть.

Они пожали друг другу руки, Ледок при этом прищурился и сотворил со своим ртом что-то странное — то ли слегка улыбнулся, то ли поморщился.

Затем, помахав нам на прощание загорелой рукой и еще раз одарив нас белозубой улыбкой, Хемингуэй повернулся и наткнулся на спину какого-то француза, поедавшего суп.

Пока Хемингуэй извинялся, Ледок встал, поднял упавший стул и аккуратно водрузил его на место.

Хемингуэй повернулся, снова помахал нам рукой, улыбнулся и ушел. Ледок сел и наклонился ко мне.

— У Форсайта был роман с Астер Лавинг?

— Да. Вы ее знаете?

— Только с чужих слов. Слышал, как она поет. У нее талант. Вам об этом романе рассказала Роза Форсайт?

— Нет. О ней он жене не рассказывал.

— Похоже, он об этом никому не рассказывал. — Ледок улыбнулся, посмотрел в сторону и покачал головой. — Бойкий, однако, малый, этот Форсайт. Сибил Нортон. Астер Лавинг. — Он нахмурился. — Но откуда, дружище, вы узнали о его связи с Астер Лавинг?

— От кузена Форсайта.

— Банкирского сынка?

— Да. Его семья сейчас во Франции, в Шартре, и агентство кого-то к ним направило. Кузен и выложил все нашему агенту. Отчет пришел в агентство как раз накануне моего отъезда из Лондона.

— Я восхищаюсь господином Купером все больше. И кого же ваша контора заслала в эту семью?

— Понятия не имею. Но мне хотелось бы поговорить с этой Астер Лавинг.

— Кто же станет вас за это порицать? Она очень привлекательна.

— Когда она начинает петь?

— Кажется, в полночь.

— Прекрасно. Пойдем и навестим ее.

Ледок кивнул.

— Жду с нетерпением. — Он поудобнее устроился на стуле. — А что вы скажете о мсье Хемингуэе?

— Вам подробно, — спросил я, — или в двух-трех словах?

— Лучше в двух-трех словах.

— По-моему, так себе.

Ледок рассмеялся.

— Кажется, — заметил я, — он так и не назвал спортивный зал, куда якобы ходит.

— Оно и понятно. Вы для него слишком серьезный спарринг-партнер. Он предпочитает партнеров помельче. Заметили, он вспомнил о встрече, только когда понял, что вина больше не будет?

— Заметил.

— Но вы, конечно, не думаете, что он связан со смертью Ричарда Форсайта, — сказал Ледок.

— Нет. Да и вообще, не думаю, что он кого-нибудь когда-нибудь мог убить.

Ледок кивнул.

— И мне кажется, он об этом сильно сожалеет.

— Он был на фронте?

— В санитарной службе. В Италии. Имеет ранение.

— Могу себе представить, почему.

Ледок снова рассмеялся.

— Мне кажется, вся эта буффонада, неуклюжесть оттого, что он тратит всю свою энергию, чтобы выглядеть другим, не таким как есть. Эдаким героем-храбрецом. Подозреваю, когда-то он был очень милым и ранимым мальчуганом. Думаю, он таким и остался, несмотря на мускулы и браваду. А еще подозреваю, ему бы не очень понравилось то, что я о нем думаю.

Ледок отпил глоток вина и наклонился вперед.

— А знаете, — сказал он, — Хемингуэй на самом деле замечательный писатель. Я прочитал один его рассказ из той самой книжки, что выпустил мсье Форсайт. Там говорится о парне, который рыбачит в одиночку в Великом американском лесу. Никаких диалогов, ни одного другого персонажа. Только этот паренек и лес, и река, и рыба. Ничего такого не происходит. Парень бредет по лесу, разбивает лагерь. Рыба у него то срывается, то нет. Он ее ест, понятно, совсем по-простому. Потом укладывается спать и просыпается. Но обо всем этом написано так сильно, просто и точно, и вместе с тем проникновенно, что трогает до глубины души. Читатель догадывается, хотя автор не упоминает об этом ни слова, что парень только что вернулся с войны и помнит все ее кошмары. Я так и проникся.

— А почему вы не прочли другие рассказы?

— Пардон?

— Вы сказали, что прочли только один рассказ. Почему же не прочитали остальные?

— Ах! — Ледок откинулся назад и пожал плечами. — Как человек он так себе.

Я засмеялся.

— А теперь, mon ami, — сказал он, — не выпить ли нам кофе?

— Конечно, — согласился я. — Ничто так не утешит меня после ужина из свиной требухи, как кофе.

— Неужели andouillettes вам не понравились?

— Было вкусно, — признал я.

— Тогда почему?..

— Давайте выпьем кофе.

Я тоже откинулся на спинку стула и в первый раз оглядел помещение. Взглянул на высокие потолки, на медленно кружащий вентилятор, на другие столики и на других посетителей.

Ледок жестом подозвал официанта, затем взглянул на меня.

— Какие у вас планы на сегодняшний день?

— Ну, — сказал я, — для начала хотелось бы узнать, почему за нами хвост.

Он нахмурился.

— Хвост?

— Не смотрите прямо сейчас. Но там за вами, за колонной. Толстяк в сером костюме. Он был и в кафе. У дома Розы Форсайт.

Ледок призадумался. И сказал:

— Помню-помню этот серый костюмчик. Вот наказание. — Он погладил бородку. — Что будем делать?

«Матушка Пулярка»

Мон-Сен-Мишель, Франция

7 мая 1923 года

Дорогая Евангелина!

Сегодня нас едва не постигла беда.

Теперь, когда все уже надежно скрыто в прошлом (где Maman ничего не сможет найти), день закончился, все спят и я, пользуясь полной безопасностью, могу наконец собраться с мыслями, с той их малой толикой, какой я располагаю, чтобы поведать тебе обо всем, что произошло.

Сначала я должна рассказать тебе о Мон-Сен-Мишеле. Сказочное место, Ева. Он все такой же недоступно-величественный и вместе с тем такой романтический, каким я помню его с детства. Он пристроился на громаде скал, будто невзначай, под ним — ровное пустынное море с одной стороны и ровный пустынный песчаный берег с другой, а над ним, высоко-высоко, чистое нормандское небо, зовущее, подобно надежде или молитве. Несмотря на все, что случилось сегодня, я его обожаю. Если бы это от меня зависело, я бы задержалась здесь подольше. И поднималась бы и спускалась тысячи раз по узкой улочке Гранд, заглядывая в причудливо сгрудившиеся магазинчики, покупая в одном кружева, в другом деревянные безделушки. Я бы устроилась в какой-нибудь каморке поближе к вершине, недалеко от монастыря, и смотрела бы на прилив, с ревом накатывающий на бескрайний песчаный берег. (Говорят, под натиском волн песок неумолимо смещается на восток со скоростью резвого скакуна, и это правда.) Я бы бродила с мерцающей свечой по туннелям в скале под церковью и воображала себя принцессой, ищущей своего отважного возлюбленного, или стареющей, но все еще непокорной монахиней, разыскивающей своего, согбенного бременем усталости исповедника. Чтобы представить себя монахиней, воображения потребовалось, естественно, совсем немного.