Чарльз Сноу - Смерть под парусом

— Все? — удивился я.

— Все до единого, — подтвердил Финбоу. — Факты, только что изложенные мной, почти не вызывают сомнений… во всяком случае, я могу поручиться за то, о чём говорится в параграфах а), б), в) и г). Однако есть два вещественных доказательства, которым я пока не могу найти объяснения. Я запишу их следующим пунктом в виде вопросов. — И он написал:

д) Что означают отпечатки пальцев Уильяма на штурвале?

— Видишь ли, — продолжал после паузы Финбоу, — вполне вероятно, что, когда Роджер был убит, штурвал изменил своё прежнее положение, в результате чего яхта должна была свернуть с курса. И не верни убийца штурвал в прежнее положение, вы бы неминуемо врезались носом в берег. Однако яхта в берег не врезалась, поэтому я с полным основанием считаю, что штурвал побывал в руках убийцы. Если всё это так, то остаётся одно из двух: или убийца принял меры, чтобы не оставить отпечатков своих пальцев на штурвале, и только Уильям позднее, пришвартовывая яхту, оставил на штурвале свои следы, или Уильям оставил отпечатки своих пальцев дважды.

— Неужели ты думаешь, что Уильям мог пойти на такое преступление? — всё больше возбуждаясь, спросил я.

— Любой из гостей Роджера мог… кроме тебя, — невозмутимо ответил Финбоу. — Другое странное обстоятельство, которому я хотел бы найти объяснение… Он написал:

е) Почему исчезли судовой журнал и вымпел?

— Не думаю, чтобы это было простым совпадением, — пояснил он. — Скорее всего, их выбросили за борт с какой-то целью. Но с какой? Ума не приложу. О причине исчезновения судового журнала можно, наверно, догадаться. Скажем, в нём могли содержаться записи, которые навели бы на след преступника.

— Верно, — подтвердил я, — я же говорил тебе, что Роджер зачитывал мне отрывок, где он описывает свою вчерашнюю перепалку с Уильямом из-за ленча.

— Любопытно, почему ни один из компании не упомянул об этой размолвке, — сказал Финбоу. — Никто даже словом Берреллу не обмолвился. Должно быть, это был какой-нибудь пустяк. Не исключено, что в судовом журнале содержались и более опасные сведения… кое для кого. Впрочем, это маловероятно. Описание развлекательной прогулки — обычно лишь предлог для того, кто хочет как-то проявить свои писательские способности… как правило, это жалкие потуги.

— Тогда почему исчез и вымпел? — спросил я.

— Понятия не имею. Боюсь попасть пальцем в небо, но, может быть, его использовали как тряпку: стёрли отпечатки пальцев, а потом выбросили в реку. Однако такая догадка не делает мне чести. — Финбоу вытянул ноги. — Но прежде чем перейти к изучению поведения действующих лиц, я бы хотел покончить с одним вполне конкретным делом: надо начертить детальный план яхты.

Он начал чертить план яхты, помечая наши койки и каюты.

Места расположения умывальников он деликатно пометил «умыв.».

— Наверное, вы с Кристофером пользовались тем умывальником, что у носового трапа, Уильям и Филипп — в середине яхты, а девушки — в своей каюте, — бормотал он.

— Да, — подтвердил я, — кажется, так.

— Жаль, что никто из вас не имеет привычки купаться ранним утром в холодной воде. Я сам этого никогда не делаю, хотя это прекрасная закалка… а в данном случае такая привычка могла бы предотвратить по крайней мере одно убийство, — произнёс он, разглядывая свой план. Вдруг он внимательно взглянул на меня и спросил: — Иен, а почему ты сказал «кажется, так»? Разве ты не знаешь наверняка?

— Ты забываешь, что это было моё первое утро на яхте. Все остальные провели здесь уже целую неделю, у меня же просто не было времени ознакомиться с местными порядками.

— Всё это верно. По крайней мере твои молодые друзья сказали Берреллу, где именно они умывались, — согласился Финбоу и рассмеялся, — но, дорогой Иен, твои последние слова — это ещё одно убедительное доказательство того, что не ты убил Роджера.

— Почему? — спросил я.

— А потому, что убийца был прекрасно осведомлён об утреннем распорядке на яхте. Ты представь себе… представь, друг мой, какому риску подвергал он себя, если бы не знал привычек своих попутчиков! — воскликнул он.

— Скоро ты придёшь к окончательному выводу, что я не убийца, — съязвил я.

Он рассмеялся и закурил сигарету. Когда он снова заговорил, взгляд его блуждал где-то далеко-далеко:

— Просто я хотел посмотреть, какие факты будут в моём распоряжении, когда мне придётся доказывать твою невиновность. Обычно очень много рассуждают о вещественных доказательствах в противоположность психологическим факторам, как будто первые исключают вторые. Это, разумеется, чепуха. Если бы у меня в руках был весь фактический материал, мне не нужны были бы никакие психологические соображения и мотивы. Например, если бы двадцать восемь надёжных свидетелей утверждали бы, что Роджер у них на глазах пустил себе пулю в лоб, то я бы этому поверил, хотя с психологической точки зрения трудно представить, чтобы такой человек, как Роджер, покончил жизнь самоубийством. Точно так же, как, если бы я знал, что кто-то… скажем Беррелл, предрасположен к убийству и жертвой его должен стать Роджер, я бы поверил в это, каким бы невероятным мне ни представлялся сам факт свершившегося преступления. Но дело в том, что следователь никогда не располагает ни всеми вещественными доказательствами, ни всеми психологическими факторами. Приходится довольствоваться неполной комбинацией того и другого.

Я кивнул.

— Да, — заметил с улыбкой Финбоу, — не забыть бы сказать об этом Алоизу Берреллу. У него имеется записная книжечка, куда он заносит все великие мысли по криминалистике. Во всяком случае, исходя из известных мне фактов, я могу сказать пока только одно: убить Роджера мог любой из пяти гостей на яхте. Но это и дураку понятно. Главное же сейчас — выявить кое-какие психологические аспекты преступления.

— Например, — ввернул я, — зачем кому-то понадобилось убивать Роджера?

— Ну, на этот вопрос, я думаю, проще всего ответить, — откликнулся Финбоу.

— А какие ещё проблемы могут возникнуть? — настаивал я. — Что ты имеешь в виду?

— Обещаю, что буду делиться с тобой всем, что знаю сам. Даже своими подозрениями, — заявил Финбоу. — Таинственность напускают на себя только те, кому нечего сказать. Лично я не вижу ничего позорного в том, что могу оказаться на ложном пути. Насколько я понимаю ситуацию, любой из этих пяти молодых людей мог убить Роджера. Впрочем, Филипп — вряд ли, хотя это только догадка.

— Эвис не способна на убийство. Можешь смело исключить её из числа подозреваемых, — запротестовал я.

— Прелестная девушка, — произнёс Финбоу задумчиво. — А между прочим, что ты знаешь о Тони?

— Ничего, — ответил я.

— Она тоже довольно привлекательна. Странное впечатление она производит: такое волевое лицо и так экзотически размалёвано. Ну прямо-таки пещерная красотка.

Я рассмеялся, так как Финбоу всегда задевало, если его сарказм не встречал должной реакции. Затем я спросил:

— А что в этом деле тебя интригует больше всего?

— Сейчас я попробую изложить свои идеи на бумаге, — ответил Финбоу.

Через несколько минут он протянул мне листок, и я с волнением прочёл:

1) Почему не было сделано попытки бросить тень ни на одного из присутствовавших?

2) Почему убийца не воспользовался предложением сохранить происшедшее в тайне?

3) Почему Эвис и Кристофер избегают друг друга после убийства?

4) Почему Филипп и Тони так демонстративно ищут общества друг друга после убийства?

5) Что скрывается под внешним спокойствием Уильяма?

— Вот они, мои проблемы, — заметил Финбоу, пока я читал его записи. — Должен признаться, они меня интересуют гораздо больше, чем нагромождение фактов, в которых любой мало-мальски соображающий сыщик Скотланд-Ярда разберётся вдвое быстрее, чем я.

— Однако я вижу, — заметил я, — что каждый из пяти подозреваемых так или иначе затронут твоими вопросами. И они так хитро сформулированы, что преступник, кем бы он ни оказался, обязательно попадётся в расставленные тобой сети.

— А в этом, — сказал с улыбкой Финбоу, — и состоит искусство расследования.

Глава шестая

Уильям улыбается

Ленч прошёл невесело. Мы собрались в маленькой столовой, из раскрытых окон которой открывался вид на реку и унылые болота, зеленеющие в лучах солнца. Свежесть красок ясного дня ещё больше подчёркивала тревожное настроение и натянутость отношений — недомолвки… неожиданные паузы, — которые уже успели проявиться.

Мы еле уместились за столом, который явно не был рассчитан на семь персон. С плохо скрытым старанием пытались мы избегать каких-либо намёков на предмет, который занимал все наши мысли; никто ни словом не обмолвился об убийстве, но это нарочитое замалчивание было красноречивее любых слов. За столом Финбоу завёл непринуждённый разговор о крикете и о музыке, но остальные не поддержали его и с жадностью набросились на еду. Несмотря на трагедию, разыгравшуюся утром, мы ели с волчьим аппетитом. «Несмотря», я сказал? Это широко бытующее заблуждение. Глубокие переживания становятся иногда причиной непомерного аппетита, и, возможно, мы с остервенением поглощали жёсткий, как подошва, ростбиф именно благодаря тому, что стали участниками драматического события, а не вопреки этому.