Часы смерти [Литрес] - Джон Диксон Карр
– О женщине? Разумеется. Это наша конечная цель. Я говорю «он», потому что так удобнее, хотя мне следовало бы употребить нейтральное «это». Как сделал тот парень с крыши – а я повторю еще раз: он стал нашим главным свидетелем, когда вдруг произнес: «Это выглядывало из-за трубы. А руки были в золотой краске».
– Но эти слова звучат как описание самых настоящих часов[6], – запротестовал Хэдли. – Вот увидите, парень, должно быть, бредил и у него все смешалось в голове. Надеюсь, вы не собираетесь доказывать мне, что часы, подобно человеку, могут запросто подняться наверх и разгуливать по крыше?
– Ну это как сказать… – произнес доктор Фелл едва слышно – так, будто его вдруг поразила какая-то идея. – Нет, не фыркайте. Мы пытаемся проследить ход мыслей очень изощренного, но при этом больного ума, и нам не продвинуться ни на шаг, пока мы не поймем, почему он выбрал такое необычное оружие. В этом выборе, черт побери, заключается нечто важное! Должно заключаться! Подобно человеку, вы говорите? Вспомните-ка, вас никогда не поражало то, что в художественной прозе, в поэзии, даже в повседневной жизни часы являются единственным неодушевленным предметом, который наделяется человеческими качествами, ни у кого не вызывая недоумения. Какие часы из книги не имеют «голоса», даже не говорят по-человечески? Они бормочут детские песенки, возвещают о появлении привидений, обвиняют в убийстве, они – основа основ всех неожиданных сценических эффектов, провозвестники рока и возмездия. Если бы не было часов, что сталось бы с литературой ужасов? И я вам это докажу. Существует одна неповторимая вещь, vide[7] кинематограф, которая в любую минуту способна вызвать взрыв смеха, – часы с кукушкой. Достаточно лишь сделать так, чтобы крохотная пичужка выскочила и затараторила свое «ку-ку», и зрители тут же решат, что это уморительно смешно. Почему? Потому что это пародия на то, что мы воспринимаем по-настоящему серьезно, бурлеск, покушение на святость времени и часов. Если вы представите себе, какой эффект произведет на читателя сцена, в которой дух Марлея говорит Скруджу[8]: «Ожидайте первого из трех призраков, когда кукушка на часах прокукует один раз», вы получите некоторое представление о том, что я имею в виду.
– Очень интересно, – сказал Хэдли скучным голосом. – Однако было бы неплохо также услышать от вас о том, что произошло в этом доме сегодня ночью, чтобы я мог выдвинуть свои собственные версии. Вся эта метафизика по-своему очень хороша, но…
Доктор Фелл, сопя, достал свой потертый портсигар.
– Вам нужны доказательства, что я не высосал все это из пальца, не так ли? – вкрадчиво проговорил он. – Извольте. Почему с часов были похищены обе стрелки?
Пальцы Хэдли впились в подлокотники кресла…
– Нет-нет, не волнуйтесь. Я вовсе не хочу сказать, что будут еще убийства. Но позвольте мне в продолжение первого задать вам и второй вопрос. Вероятно, в вашей жизни нет предмета, который попадался бы вам на глаза чаще, чем часы, и тем не менее я сомневаюсь, что вы сможете мне ответить с абсолютной точностью, не глядя на них, какая из стрелок находится сверху: длинная минутная или короткая часовая?
– Ну-у… – начал Хэдли. Он замолчал, потом проворчал что-то неразборчивое и потянулся в карман за часами. – Хм. Длинная сверху. По крайней мере, на этих часах. Черт побери, ну конечно! Так и должно быть. Это вам подскажет обычный здравый смысл. Ведь каждую минуту она проходит больший сектор круга – то есть большее расстояние. Ну? Что из этого?
– Да. Минутная стрелка сверху. И, – сердито продолжал доктор Фелл, – Эймса ударили именно минутной стрелкой. Следующий факт: если в дни вашего детства вам случалось проводить веселые, беззаботные часы, разбирая парадные куранты в гостиной – гордость вашего батюшки, – чтобы посмотреть, нельзя ли их заставить бить тринадцать раз, вы должны знать, что снять любую из стрелок дьявольски трудно… Убийце Эймса предположительно была нужна только одна стрелка. Он мог заполучить ее, не трогая второй. Зачем, спрашивается, ему понадобилось терять время и мучиться – а такую работу иначе как мучением не назовешь, – похищая и вторую стрелку? Я не могу поверить, что сработала простая привычка доводить всякое дело до конца. Так почему же?
– Еще одно оружие?
Доктор Фелл покачал головой:
– В этом-то и заключается проблема: она не может служить оружием. Иначе все было бы объяснимо. Насколько можно судить, та минутная стрелка имеет в длину примерно девять дюймов. Исходя из обычных соотношений, мы получаем, что часовая будет слишком коротка, чтобы служить оружием. Если зажать ее в любом нормальных размеров кулаке, то «рабочий» конец будет торчать не больше чем на полтора дюйма. Таким предметом нельзя нанести сколь-нибудь серьезную рану, тем более что у стреловидного наконечника нет режущей кромки. Так почему же, почему, почему он украл и маленькую стрелку?
Он сунул в рот сигару и протянул портсигар Хэдли и Мельсону. Затем, пытаясь прикурить, сломал подряд несколько спичек. Хэдли раздраженным жестом извлек из одного конверта несколько сложенных листов бумаги.
– И это еще не самая трудная загадка в этом деле, – продолжал доктор Фелл. – Самым непонятным является поведение некоего джентльмена по имени Боскомб и его товарища по имени Стенли. Я намеревался расспросить об этом вас. Полагаю, вы помните Питера Стен… Что такое?!
– Только факт, и ничего больше! – удовлетворенно фыркнул Хэдли. – В первой строчке этого донесения. Три слова Эймса говорят больше, чем шесть глав в изложении некоторых людей, чьи имена я не буду называть. Вы в состоянии понять вот это?
«В дополнение к моему донесению, датированному первым сентября. Я теперь считаю, что могу с достоверностью утверждать следующее: женщина, убившая 27 августа с. г. Ивэна Томаса Мандерса, дежурного администратора универмага „Геймбридж“, проживает в номере 16 на Линкольнз-Инн-Филдз…»
Глава шестая
Докладывает инспектор Эймса
– Продолжайте, – попросил доктор Фелл, когда Хэдли вдруг остановился. – Что еще?
Хэдли в этот момент пробегал глазами небольшой, убористо исписанный лист. Он швырнул шляпу на стол и расстегнул пуговицы плаща, словно это могло облегчить ему работу. Его раздражение росло.
– Черт побери, этот парень опять темнит! Он пишет… хм, так-так. Ни одного определенного слова, ни единой фамилии во всем донесении; разве что в первом отыщется что-нибудь. Да, он действительно из тех, кто рта не раскроет, пока не будет готов обратиться за ордером на арест. Эта черта развилась в нем с тех самых пор, когда Стенли чуть было
