Ипполит Рапгоф - Тайны японского двора. Том 2
Пестрая толпа сгустилась около трех клеток, которые содержали перлы Иошивары.
В одной из клеток сидела, поджавши ноги, бледная как смерть, изящная прелестница и стыдливо оглядывалась на циничную толпу, среди которой можно было заметить даже дам и детей.
Прелестница потягивала из длинного мундштучка, выпуская мелкие струйки синеватого дыма.
Магараджа также подошел к этой клетке.
— Вот Фиалка, — сказал японец.
Магараджа взглянул и как бы в ужасе отшатнулся.
— Какое поразительное сходство! — воскликнул он. — Две капли воды — Хризанта.
Японцу этот возглас пришелся по душе, он чуял добычу, запахло золотом.
— Я могу вам устроить перепродажу контракта, — сказал он.
С этими словами он трижды постучал молотком в особую дощечку около едва заметной маленькой двери, которая внезапно растворилась, открывая путь в темный и сырой коридор. Толстый японец бочком протолкался в узкую дверь и, зажигая восковую спичку, попросил магараджу следовать за ним.
Они пошли прямо, потом завернули налево и очутились между клетками и красивыми подвижными ширмами. За этими ширмами виднелся в углу пышный шелковый уголок, окаймленный украшением из живых цветов. Это как бы пуховое толстое шелковое одеяло, обшитое гирляндами из сплетенных хризантем и ириса. Рядом с этим заманчивым ложем маленькие gueridon, представляющие собой красивую табуреточку с причудливыми выгнутыми ножками, изображающими миниатюрные хоботы слонов. Даже клыки находились на местах для пополнения иллюзии. На этом столике-табурете стоял графинь саке, изящный порт-табак, а на стене веером висели пенковые трубки и мундштуки прелестницы. В углу стояло на маленьком столике зеркало, обвитое рамкой из пальмового дерева. На туалете перед зеркалом была масса предметов. Тут были и флаконы, и пудреницы, и шкатулочки для белил и красок, помады для бровей и ресниц — словом — туалет японки.
Заглянем в этот ряд подобных альковов, составляющих собою естественное продолжение клеток, в которых целыми днями сидят бедные жертвы общественного темперамента.
Является, допустим, любитель женской красоты. Он вызывает учащенными ударами «антрепренера» и, уплатив условную сумму, приглашается в отгороженный ширмой альков. Туда же вызывается и прелестница. Последняя имеет, однако, по японским законам, право отказаться от ненавистного ей сластолюбца, коли он близкий родственник или враг таковых. Но злоупотреблять этим правом им не приходится, так как закон строго охраняет интересы этих «антрепренеров».
Магараджа таким образом дошел до клетки, в которой сидела «Фиалка».
— Вы про эту изволите говорить? — спросил подоспевший на зов толстого японца «антрепренер».
— Да, именно про нее, — ответил магараджа.
— Очень жаль, но такой перл моего заведения я не желал бы уступить никому.
— Я вам возмещу убытки, — продолжал Ташидцу, — а в Токио ее не оставлю.
— Вы берете ее себе в жены? — спросил «антрепренер».
— Нет, я ее отправлю в «Цветочный садик» в Нагасаки.
Магараджу вопрос о желании или нежелании вступить в брак с прелестницей нисколько не удивил. В Японии такие браки не редкость. Вчерашняя прелестница завтра уже принимает в фешенебельном салоне гвардейского полковника, генерала и даже сановника. И гости к ней сразу меняют отношение, как бы забыв ее прошлое, в котором, быть может, и они сами играли далеко не второстепенную роль.
— Моя цена вам, быть может, не подойдет, — не без хитрости закинул удочку «антрепренер».
— А именно?
— Тысячу фунтов по срок этого годового контракта, а там уж дело его, — сказал он указывая на японца-толстяка.
— Ну, ты брось, не запрашивай, — начал было последний.
Но «антрепренер» стоял на своем.
— Идет, я согласен, — сказал магараджа. — Позовите ее.
В алькове из-за ширм показалась головка миниатюрной красавицы. Потупив взор, она вошла к мужчинам и молча принялась развязывать тесьмы кимоно.
— Нет, нет, не надо, — остановил ее «антрепренер».
— Вы давно тут? — спросил Магараджа.
— Второй месяц.
— Вы хотите перейти в гейши?
— Очень, очень, — с восторгом воскликнула она и ее глаза блистали радостью.
— Хорошо. Я вас выкуплю, вы поедете в Нагасаки, но помните, что должны там строго подчиняться тому, что вам прикажет ваш управитель.
— Я буду послушной, покорной, любезной, веселой, но пожалуйста, возьмите меня отсюда.
В ее голосе звучала слеза. И неудивительно. Положение такой запертой в клетку прелестницы воистину печальное — трагическое. Продадут юную тринадцатилетнюю девчонку в такой вертеп и обращаются с ней как с невольницей. Много унижения она претерпевает от прохожих и купивших ее временные ласки. Плакать она не смеет. Она никого не смеет принимать и даже родители, навещающие, от времени до времени, свою проданную ими же дочь, и те беседуют с прелестницей через решетку. Японская поэзия в целом ряде поэм воспевает самопожертвование и послушание этих покорных дочерей, продавших свою честь и тело для того, чтобы спасти родителей из крайней бедности.
Магараджа хорошо понимал, что, выкупая прелестницу, она становится его рабой из одного страха, чтобы ее не вернули в вертеп.
— Итак, завтра вы получите деньги, а вы моя Фиалка, — сказал магараджа, обращаясь к прелестнице, — вы будьте готовы к отъезду.
Прелестница отвесила глубокий поклон и поспешила удалиться в свою клетку.
L. Японская печать о парижском скандале
Полвека тому назад, когда в Японии происходили важные события, по улицам ходили глашатаи и выкрикивали новости.
Теперь в стране Восходящего солнца около тысячи периодических изданий, из которых больше половины выходят ежедневно.
Газеты так проникли в массу, что некоторые из них расходятся от 120 до 160 тысяч экземпляров.
Большим значением пользуются: либеральная газета «Майнитши шимбун» («Ежедневные новости»), принадлежащая г-ну Нюма, президенту парламента, затем еще такой же свободомыслящий орган — «Тшойя шимбун» («Парламентские и народные известия»), консервативный «Токио-Демпо» («Иеддосский телеграф»), который считается органом прежнего министра торговли генерала Тоши, наконец, радикальный орган «Коран шимпо» («Общественное мнение»), в котором высказывают свои мнения шовинист граф Итагаки и граф Гото, усердный политикан, уже давно безуспешно стремящийся удержать в своих руках главенство над радикальной оппозицией. Впрочем, под определениями либерального, радикального, свободомыслящего и т. п. органов японской прессы и политических деятелей кроется далеко не то, что под этим подразумевается в Европе, так как совершенно юный еще пока парламент Японии не настолько созрел, чтобы разбиться на определенные партии.
Хотя до приезда принцессы газеты, боясь строгой цензуры, упоминали о скандале лишь мельком, молва о нем распространилась повсюду.
Все знали, при какой трагической обстановке умер принц Коматсу.
Не ускользнуло от внимания печати и прибытие принцессы.
Во многих изданиях был помещен ее портрет и, хотя к этому не было прибавлено никаких комментариев, кроме указаний, что принцесса Хризанта — сестра принца Алешито Коматсу, умершего в Париже, тем не менее, во всех салонах вдруг заговорили о недавнем событии.
Магараджа, проезжая во дворец Коматсу, купил вечернее издание одной из многочисленных газет и невольно обратил внимание на крупный заголовок: «Благополучное возвращение принцессы Хризан-ты Коматсу».
Ему было неприятно, что Хризанта снова стала предметом общественного внимания, и потому, не доезжая до дворца, он повернул обратно на улицу Гинца, где помещалась редакция «Токио-Нитчи».
Редактор этого издания, доктор философии Оксфордского университета, был чистокровный японец.
Эта газета принадлежала акционерной компании, директором которой состоял Салишаде, исполнявший обязанности редактора. Это была весьма солидная личность и, как говорили, журнал был инспирирован лицами, близко стоявшими ко двору.
В Токио имеется клуб журналистов, и Салишаде уже несколько лет состоял его председателем.
Существовали наряду с «Токио-Нитчи» газеты совершенно противоположного лагеря, однако в вопросах международного характера почти все газеты прислушивались к мнению Салишаде.
Вот почему магараджа первым долгом явился к нему.
Салишаде, мужчина лет сорока пяти, поспешил навстречу.
— Я просил бы вас, редактор, повлиять на печать, — начал мага-аджа после обмена любезностями.
— В каком смысле? — спросил редактор.
— Горе семьи Коматсу и без того очень велико. Зачем же подливать масла в огонь, посвящая статьи несчастному случаю в Париже?
— Не поздно ли? — задумался редактор. — Передо мной двенадцать газет, напечатавших многое по этому поводу. Вот и портрет принцессы Хризанты. Оказывается, что телеграф еще вчера оповестил нас о предстоящем приезде.
