Жорж Сименон - Мегрэ и строптивые свидетели
— Вы можете закурить вашу трубку, господин комиссар. Она вынула сигарету из портсигара, встала, чтобы взять спички, и снова села.
— Меня только немного удивляет, что они вам сказали обо мне. Должно быть, вы их так бомбардировали вопросами, что им пришлось рассказать. Ведь для них я уже давно паршивая овца, и я уверена, что мое имя в этом доме табу.
— Вы в курсе того, что произошло сегодня ночью?
Она указала на развернутую газету, валявшуюся на стуле.
— Мне известно только то, что я прочла.
— Вы прочли газету недавно, когда вернулись домой? Она колебалась одно мгновение.
— Нет, у моего друга.
И добавила добродушно:
— Вы знаете, мне тридцать четыре, и я уже совершеннолетняя.
Глаза у нее были выпуклые, темно-голубые, одновременно наивные и лукавые.
— Вы не очень удивлены, что я не бросилась немедленно на набережную де-ля-Гар? Признаюсь, что я наверняка даже не пойду на похороны. Меня не приглашали ни на свадьбы моих братьев, ни на похороны моей старшей невестки. Мне не сообщили о рождении племянника. Как вы видите, это окончательный разрыв!
— А разве вы сами этого не хотели?
— Да, вы правы, я сама оттуда ушла.
— По какой-нибудь определенной причине? Если я не ошибаюсь, вам было тогда всего восемнадцать лет.
— И моя семья желала выдать меня замуж за богатого промышленника. Но заметьте, что и без этого я бы все равно ушла из дома, только, может быть, немного позже. Вы там, конечно, были.
Он кивнул головой.
— Не думаю, что за это время что-нибудь изменилось к лучшему. Там все так же мрачно? Пожалуй, меня больше всего удивляет, что грабитель не испугался. Или он был пьян, или же никогда не видел этого дома при ярком свете.
— Вы верите в этого грабителя?
— В газете… — начала она. На лбу у нее появились морщинки. — Значит, это неправда?
— Я не уверен. Члены вашей семьи немногословны.
— Я помню, как в моей юности иногда за целый вечер не произносилось и десяти фраз. Как выглядит моя невестка?
— Довольно хорошенькая, насколько я мог заметить.
— Правда ли, что она очень богата?
— Очень.
— Я прочла о ней все, что было написано в газетах в связи со свадьбой. Я видела фотографии. Сначала я очень жалела эту бедную девушку, а затем начала размышлять.
— И к какому заключению вы пришли?
— Если бы она была некрасивой, все это было бы легче понять. В конце концов биография ее отца дала мне ключ к разгадке. У него ведь были неприятности, не так ли? Он вышел из самых низов. Рассказывали, что вначале он ездил на своей тележке из одной деревни в другую и не умел ни читать, ни писать. Я не знаю, воспитывалась ли его дочь в монастырском пансионе, но независимо от того, в какой школе она училась, другие девчонки устраивали ей нелегкую жизнь. Конечно, имя Ляшомов звучит еще солидно, в особенности в Иври.
Особняк на набережной все еще остается крепостью. Вы понимаете, что я хочу сказать? Эти Зюберы, отец и дочь, сразу вошли в круг большой буржуазии… Мегрэ самому все это уже приходило в голову.
— Я подозреваю, что она за это дорого расплачивается, — продолжала Вероника. — Не хотите ли выпить стаканчик?
— Благодарю. Вы не встречали никого из членов вашей семьи в последнее время?
— Никого.
— Вы ни разу туда не возвращались?
— Я скорее сделала бы крюк, чтобы не проходить мимо дома, с которым у меня связаны слишком тяжелые воспоминания. Однако мой отец, вероятно, неплохой человек. Он не виноват в том, что родился Ляшомом и что его сделали таким, каким. он стал.
— А Леонар?
— Леонар гораздо более Ляшом, чем отец. Именно Леонар хотел во что бы то ни стало выдать меня замуж за богатого промышленника, отвратительного типа, и он говорил со мной по поводу этого брака тоном короля, объясняющего принцу-наследнику, что его основной долг — обеспечить продолжение династии.
— Вы знали вашу первую невестку?
— Нет. Когда я жила дома, мой брат, несмотря на все свои усилия, еще не нашел выгодной партии. Я была первой, от которой потребовали самопожертвования. Что же касается Армана, то в это время он как раз болел. Он никогда не обладал крепким здоровьем. Совсем молодым он был уже плохой копией Леонара. Он старался подражать всем его жестам, походке, голосу. Я высмеивала его. По существу, он просто жалкий человек.
— Вы не имеете никакого представления о том, что могло произойти прошлой ночью?
— Никакого. Не забудьте, что я знаю меньше, чем вы. Это действительно не был грабитель?
— Я все больше в этом сомневаюсь.
— Вы хотите сказать, что преступление могло быть совершено кем-нибудь из домашних?
Она задумалась, и вывод, который она сделала, был крайне неожиданным:
— Занятно!
— Почему?
— Не знаю. Надо обладать определенным мужеством, чтобы убить человека, и я просто не представляю себе,. кто в этой семье…
— Где вы были прошлой ночью? Она не обиделась на этот вопрос.
— Меня удивляет только, почему вы не задали мне этот вопрос раньше. Я находилась за стойкой бара, «Амазонка». Полагаю, вы в курсе? Именно поэтому вы были так поражены, увидев меня в домашнем туалете, который модный журнал назвал бы воздушным. «Амазонка» — это работа. Смокинг черного бархата и монокль. Дома я снова становлюсь сама собой. Вам понятно?
— Да.
— Когда я нахожусь дома, я веду себя так, как будто мне нужно отомстить за то, что на работе я обязана изображать Деловую, энергичную женщину.
— А ваши братья или невестка никогда не заходили в «Амазонку»?
— Прежде всего, они не знают, что я там работаю, потому что я никогда не давала им своего адреса, а известна я только в очень узком кругу. Затем, я сомневаюсь, чтобы у них явилось желание созерцать представительницу семейства Ляшом стоящей за стойкой бара в ночном кабаре. Однако…
Она остановилась, неуверенная…
— Я не знаю лично мою невестку Полет. Прошли уже годы с тех пор, как ее фотография была помещена в газетах в связи со свадьбой. Но однажды вечером мне показалось, что я увидела ее сидящей за столиком в нашем кабаре. Возможно, что мне это только показалось. Вот почему я колебалась и не рассказала вам об этом сразу. Меня поразило, как она смотрела на меня — так пристально, с таким любопытством. К тому же она была одна.
— Когда это случилось?
— Месяца полтора тому назад, возможно, уже два.
— Вы ее больше не видели?
— Нет. Простите, но мне надо сбегать на кухню, взглянуть на суп.
Она довольно долго оставалась на кухне, и он сидел, прислушиваясь к стуку кастрюль и тарелок, звону ножей и вилок.
— Я воспользовалась случаем, чтобы заодно поставить жаркое в духовку. Не надо об этом сообщать ни владелице «Амазонки», ни нашим клиентам, потому что меня перестанут уважать, и я рискую потерять свое место: я обожаю готовить.
— Для одной себя?
— Да, для себя одной, а иногда и для двоих.
— Сегодня вечером для двоих?
— Как вы догадались?
— Вы только что упомянули про жаркое.
— Да. Мой друг должен сейчас прийти.
— На этот раз дело идет о серьезной связи?
— Кто вам об этом сказал? Кто-нибудь из «Амазонки»? Неважно, раз я этого не скрываю. Ну что ж, господин комиссар? Представьте себе, что в тридцать четыре года я влюблена и задаю себе вопрос, не бросить ли мне все для того, чтобы выйти замуж. Я люблю заниматься хозяйством, ходить на рынок, к мяснику, в молочную. Я люблю сидеть дома и готовить изысканные кушанья. И все это бесконечно более приятно, когда ждешь кого-нибудь и накрываешь стол на двоих. Таким образом…
— Кто он такой?
— Уже не слишком молодой, сорок четыре года. Нельзя сказать, чтобы он был красавцем, но очень приятный. Со своей стороны, он тоже устал от меблированных комнат и ресторанов.
Он работает в рекламе. Так как он занимается в основном кинорекламой, то ему приходится ежедневно бывать у фуке, у Максима, в клубе на Елисейских полях. У него было столько кинозвезд, сколько ему хотелось, но, как известно они тоже большей частью живут в меблированных комнатах и питаются в ресторанах. Тогда-то он и начал думать, что такая женщина, как я…
Несмотря на столь явную иронию, чувствовалось, что она влюблена, возможно, даже страстно.
— Я только что от него, и мы решили сегодня пообедать вдвоем. Мне уже пора накрывать на стол. Если вы еще хотите задавать мне вопросы, пойдемте со мной. Я могу одновременно работать, слушать вас и вам отвечать…
— Я спрошу у вас только его имя и адрес.
— Он вам нужен?
— Не исключено.
— Жак Сенваль, улица Понтье, 23. Жак Сенваль не настоящее его имя. В действительности его зовут Артур Бакэ, но это не слишком звучное имя для агента по рекламе. Вот почему он взял псевдоним.
— Благодарю вас.
— За что?
— Вы меня так мило приняли.
— Ну что вы! Вы даже отказались выпить стаканчик! Правда, у меня в доме не так уж много выпивки. С меня хватает, что я всю ночь вынуждена пить шампанское. Чаще всего я делаю вид, что пью, и выливаю остатки в мойку.
