Жорж Сименон - Мегрэ у министра
— Раза два-три я отказался его принять, и он больше не настаивал.
Пуан взглянул на часы.
— У меня остается всего час. В одиннадцать я должен предстать перед журналистами и отвечать на их вопросы. Сначала я хотел вручить им официальное коммюнике, но это их явно не удовлетворит. Придется рассказать им, что ко мне явился Пикмаль и вручил отчет Калама и что я отнес его к себе на квартиру на бульваре Пастера, чтобы там прочесть.
— Но что вы его не прочли!
— Попытаюсь быть не столь категоричным. Труднее всего будет заставить их поверить, что я оставил этот чертов отчет в квартире без всякого присмотра и что на другой день, когда хотел забрать его и передать премьер-министру, он исчез. Никто мне не поверит. Исчезновение Пикмаля ничего не упрощает — наоборот. Будут говорить, что я каким-то образом спрятал неугодного свидетеля. Единственное, что могло бы меня спасти, — это разоблачение похитителя.
Как бы извиняясь за свою досаду, Пуан добавил:
— Я не мог ожидать этого за такой короткий срок даже от вас, комиссар. Как вы думаете, что я должен делать?
Вмешалась мадам Пуан:
— Подать в отставку и вернуться в Ла-Рош-сюр-Йон. Люди, которые тебя знают, поверят, что ты невиновен. Что касается остальных, то о них не стоит беспокоиться. Твоя совесть ведь чиста?
Мегрэ взглянул на Анн-Мари и увидел, как она поджала губы. Он понял, что девушка не разделяет точки зрения матери: для нее такой шаг отца, несомненно, означает крах всех надежд.
— А каково ваше мнение? — спросил нерешительно Пуан.
Такую ответственность комиссар взять на себя не мог.
— А ваше?
— Мне кажется, я должен защищаться. Во всяком случае, если есть хоть малейшая надежда найти вора…
— Я всегда надеюсь до последней минуты, — проворчал Мегрэ, — иначе не начинал бы расследования. Из-за того, что я не специалист в политике, мне пришлось терять время на действия, которые могут показаться бесполезными. Но сейчас я уже не считаю, что они были так уж бесполезны.
До того, как Пуан выйдет к журналистам, надо было внушить ему если уж не полную, то хотя бы частичную уверенность в успехе. Поэтому Мегрэ четко обрисовал ему сложившуюся ситуацию.
— Видите ли, господин министр, мы сейчас вступили в такую стадию, когда я чувствую себя в своей стихии. До сих пор я должен был действовать так, чтобы никто об этом не догадывался, и в результате мои люди повсюду натыкались на парней с улицы Соссэ. И у дверей вашего министерства и у домов вашей секретарши, Пикмаля, шефа вашей канцелярии они неизменно встречали агентов Сюртэ. Вначале я задавал себе вопрос: что ищут они, и не ведут ли обе службы параллельное расследование? Теперь я полагаю, что они просто хотели знать, что мы можем раскопать. Наблюдали не за вами, не за вашей секретаршей, не за Пикмалем и не за Флери. Наблюдали за мной и моими людьми. С момента, когда исчезновение Пикмаля и отчета Калама стало неоспоримым фактом, поиск их становится прямой обязанностью уголовной полиции, так как это произошло на территории Парижа.
Человек не может исчезнуть и не оставить каких-нибудь следов. И вор в конце концов тоже попадется.
— Раньше или позже! — с грустной улыбкой пробормотал Пуан.
Мегрэ, встав и глядя в глаза Пуану, произнес:
— Вам нужно продержаться до тех пор.
— Это зависит не только от меня.
— Это зависит главным образом от вас.
— Если за этой махинацией стоит Маскулен, он не преминет внести запрос в парламент.
— Если только не предпочтет использовать имеющиеся у него сведения, чтобы усилить свое влияние. Пуан с удивлением посмотрел на комиссара.
— Вы в курсе? Я полагал, что вы не интересуетесь политикой.
— Такое происходит не только в политике, и Маскулены имеются всюду. Мне кажется — поправьте меня, если я ошибаюсь, — что этим человеком движет одна страсть — жажда власти, но он хладнокровен и умеет ждать своего часа. Время от времени он мечет громы в парламенте и в газетах, разоблачая какое-нибудь злоупотребление или скандал.
Пуан слушал с возрастающим интересом.
— Таким образом он мало-помалу завоевал себе репутацию бескомпромиссного борца за справедливость. И все озлобленные, все бунтари и фанатики типа Пикмаля обращаются к нему, когда им кажется, что они открыли злоупотребление. Он, вероятно, получает письма того же рода, как мы, когда совершается какое-нибудь таинственное преступление. Их пишут люди не совсем нормальные, маньяки, а также те, кто ищет возможность выместить ненависть против родственника, бывшего друга или соседа. Однако в этой массе встречаются и письма, которые наводят на след; без них по улицам города ходило бы гораздо больше убийц. Пикмаль, индивидуалист, искавший истину во всех экстремистских группах, во всех религиях и философиях, является как раз таким человеком, который, найдя отчет Калама, и не подумал отдать его своим непосредственным начальникам, поскольку им не доверял. Он обратился к известному защитнику справедливости, уверенный, что таким образом спасет отчет от заговора молчания.
— Но если отчет в руках Маскулена, почему же он до сих пор не воспользовался им?
— По причине, о которой я вам уже говорил. Для поддержания своей репутации ему время от времени необходимо поднимать какой-нибудь скандал. Шантажные листки типа «Молвы» печатают только те сведения, которые им сообщают. А вот то, о чем им не сообщают, как раз и есть самое важное… Отчет Калама слишком лакомый кусок, чтобы бросить его просто так на съедение публике… Как вы думаете, если доклад у Маскулена, сколько высокопоставленных лиц он держит в своих руках? Включая, конечно, и Артюра Нику?
— Много. Несколько десятков.
— Нам неизвестно, сколько у него таких документов, которыми он может воспользоваться в любой момент и с помощью которых в тот день, когда почувствует себя достаточно сильным, сумеет достигнуть своей цели.
— Я уже думал об этом, — признался Пуан. — И это меня пугает. Если отчет у него, то вряд ли нам удастся его достать. А если я не продемонстрирую отчет или не сумею представить формальные доказательства, что такое-то лицо его уничтожило, то буду опорочен: меня обвинят в его сокрытии.
Мегрэ заметил, как мадам Пуан отвернулась, пряча скатившуюся по щеке слезу. Пуан тоже заметил это и на мгновение потерял самообладание. Анн-Мари укоризненно воскликнула:
— Мама!
Мадам Пуан тряхнула головой, как бы говоря, что это так, ерунда, и быстро вышла из комнаты.
— Вот видите! — произнес Пуан, как будто происшедшее нуждалось в комментариях.
Прав ли был Мегрэ? Не повлиял ли на него драматизм обстановки? Он заявил с абсолютной уверенностью:
— Не обещаю вам найти отчет Калама. Но я найду того, кто залез к вам в квартиру и украл документ. Это моя профессия.
— Вы надеетесь?
— Уверен в этом.
Мегрэ поднялся. Пуан пробормотал:
— Я пойду вместе с вами.
Затем, обращаясь к дочери, попросил:
— Передай маме то, что комиссар только что сказал мне. Это ее подбодрит.
Они проделали в обратном направлении тот же путь по переходам министерства и снова оказались в кабинете Пуана. Там, кроме мадемуазель Бланш, которая отвечала на телефонные звонки, находился высокий худой седоватый мужчина. Он разбирал почту.
— Познакомьтесь. Жак Флери, начальник моей канцелярии… Комиссар Мегрэ…
Мегрэ показалось, что он уже где-то видел этого человека: наверно, в каком-нибудь ресторане или баре. Он выглядел довольно молодо и элегантно, и это контрастировало с небрежностью костюма министра. Флери был из тех, кого всегда можно встретить в обществе хорошеньких женщин в любом баре на Елисейских полях. Рука у него была сильная, пожатие крепкое. Издали он казался моложе и энергичнее, чем вблизи. На близком расстоянии заметны были мешки под глазами и какая-то безвольность рта, которую он пытался скрыть нервной улыбкой.
— Сколько их там? — спросил Пуан, указывая на приемную.
— Не меньше тридцати. Корреспонденты иностранных газет тоже пришли. Вот только не знаю, сколько фотографов: они все время подходят.
Мегрэ и министр посмотрели друг на друга. Казалось, комиссар хочет взглядом подбодрить Пуана: «Держитесь!»
Пуан спросил:
— Вы выйдете через приемную?
— Раз вы сообщите им, что расследованием занимаюсь я, это уже не имеет значения. Даже наоборот.
Он по-прежнему чувствовал на себе недоверчивый взгляд мадемуазель Бланш, которую не успел приручить. Она, видимо, все еще не знала, какого держаться мнения о комиссаре. Однако спокойствие ее патрона, возможно, заставит ее думать, что вмешательство комиссара скорее хорошо, нежели плохо.
Когда Мегрэ вышел в приемную, первыми на него нацелились фотографы, но он не стал уклоняться от них. Репортеры набросились с вопросами.
— Вы занимаетесь отчетом Калама?
Улыбаясь, он шел мимо них.
— Через несколько минут министр ответит на все ваши вопросы.
