Анри Магог - Тайна красного чемодана
Увидя, что в комнате никого нет, я решился войти. У одной из стен стоял покосившийся на бок шкаф, очевидно, служащий буфетом. Я подошел к нему и раскрыл дверцу. Ничего подозрительного, он был наполовину пуст.
Тогда я решился подойти к двери в соседнюю комнату и, несмотря на царившую в ней темноту, сразу увидел, что и там никого не было. Вся меблировка этой комнаты состояла из кровати, двух соломенных стульев и развешанных по стенам столярных инструментов: клещей, пилы, молотка, отвертки и целого ассортимента гвоздей. За этой комнатой находилась еще одна, в которой не было уже ничего, кроме кровати.
Я был окончательно разочарован. Саргасс прав, говоря, что не боится обыска. Сколько бы ни искали вокруг и около дома, как бы ни шарили по стенам и буфету, он мог быть спокоен, никто ничего не найдет.
Меня начинало раздражать отсутствие самого Саргасса, и, снова выйдя на воздух, на этот раз уже без всяких предосторожностей, я стал пробираться к сараю, намереваясь пройти в деревню. Вдруг я остановился. Прямо передо мной на камне сидела женщина, вся в черном, с покрасневшими от слез глазами и усталым бледным лицом. Проследив за направлением ее взгляда, я понял, что она глядела в сторону видневшегося кладбища. Горе этой женщины тронуло меня, и я не решался прервать ее раздумье.
Но она сама заметила меня и взглянула на меня полными слез глазами.
– Я хотел бы видеть господина Саргасса, – сказал я.
– Он в деревне! – ответила она слабым голосом.
– Вы, вероятно, его дочь? – спросил я, чтобы завязать разговор.
Она утвердительно кивнула головой.
– Не можете ли вы дать мне напиться. Само собой разумеется, я заплачу.
– Отец не позволил! – сказала она, качая головой.
– То есть как? не позволил утолить жажду утомившегося туриста, который честно заплатит вам за эту услугу?
– Не в этом дело, – объяснила она. – Он не хочет, чтобы кто-нибудь входил в дом. Он теперь такой странный!
Что за история? Во мне проснулись все прежние подозрения. Вероятно, я не все осмотрел. Во всяком случае, значит, я находился вблизи заповедного места. Значит, я во что бы то ни стало должен остаться здесь.
– Я не думал, что господин Саргасс так нелюдим, – заметил я.
– Он всегда сторонился людей, – ответила молодая женщина. – Но никогда не был таким, как теперь. Не понимаю, что с ним. За малейшее слово он готов вас растерзать.
– Это, вероятно, от огорчения. – Я сделал сочувственное лицо. – Ведь у вас такое несчастье.
Она разрыдалась.
Несмотря на то, что это было с моей стороны жестоко, я продолжал говорить на эту тему, надеясь снова навести разговор на Саргасса.
– Вы, кажется, потеряли мужа? – спросил я. Фин Саргасс указала рукой на кладбище.
– Его унесли туда! – продолжала она рыдать. – Он умер в субботу. Бедный Титэн! Боже мой! Боже мой!
– Эта смерть, вероятно, очень огорчила господина Саргасса?
– Вы думаете? – в голосе ее послышались злобные нотки! – Какое ему было дело до несчастного Титэна! В день его смерти мой отец не нашел ничего лучшего, как привезти сюда одного приезжего. Надо было накормить его, отвести комнату и скрыть от него, что в доме покойник, чтобы он не отнес своих денег кому-нибудь другому. Мне было стыдно от соседей.
– Этот проезжий был, вероятно, господин Монпарно?
– Да, сударь, – вздохнула она, вытирая глаза.
– Он не дурной человек.
Я понял по этим словам, что Саргасс скрыл от нее убийство.
– Он не знал, что у нас такое горе. Но отец! Разве он должен был так поступать в день смерти своего зятя?
Что касается меня, то поведение Саргасса меня нисколько не удивило. Он остался верен самому себе, тем более, что в то время у него уже, вероятно, мелькала мысль заняться чемоданом.
– Господин Монпарно был у вас в воскресенье? – спросил я.
– Да, он приехал в воскресенье утром, около одиннадцати часов, а Титэн умер в субботу утром. Я посылала сказать об этом отцу, но он приехал только в воскресенье, когда мой бедный муж лежал уже в гробу. И тогда он и заставил меня угощать господина Монпарно. Я была совсем одна, соседки, пользуясь присутствием отца, разошлись по домам. И он заставил меня бегать в деревню за провизией, как будто мне было тогда до этого.
Как ни трогательны были эти подробности, я постарался навести разговор на более интересующий меня предмет.
– Скажите, при господине Монпарно не было чемодана?
– Как же, большой красный чемодан, наполненный материями. Он открывал его при мне, чтобы достать образчики, которые должен был отвезти клиентам. От них он и узнал о моем горе и, конечно, после этого не захотел оставаться. Он даже подарил мне черной материи на платье. Отцу должно было быть стыдно.
– И он уехал вместе с вашим отцом? – спросил я.
– Нет, сударь. Отец должен был остаться на похороны. Он так и сказал господину Монпарно, обещая доставить ему чемодан на другой день прямо на вокзал. Господин Монпарно согласился, и они вместе вернулись в маленькую комнату уложить чемодан, после чего господин Монпарно ушел пешком в Пюже.
– Чемодан, вероятно, был уже не так тяжел, если господин Монпарно продал много материй.
– Нет, он продал совсем пустяки. Он на этот раз главным образом приезжал за деньгами. Я видела, как он, сидя с отцом, считал деньги. У него был полный бумажник.
Это свидетельство подтверждало существование исчезнувших ассигнаций и в то же время доказывало, что Саргасс знал, какая сумма денег находилась при убитом.
Больше спрашивать по этому поводу молодую женщину не стоило. У Саргасса после ухода господина Монпарно было достаточно времени, чтобы спокойно очистить чемодан. Меня больше занимал вопрос о сообщнике. Знала ли его Фин? Могла ли она навести меня на его след? Но как я ее ни расспрашивал, как ни наводил на эту тему, все было напрасно. Она абсолютно не знала ни жизни своего отца в Пюже, ни его друзей, ни знакомых. Он был слишком подозрителен, чтобы кого бы то ни было посвящать в тайны своей жизни.
– Вы не знаете, когда вернется господин Саргасс? – спросил я наконец.
– Не знаю, сударь. Он ушел за табаком и когда вернется, неизвестно. Я лучше пойду домой, а то он рассердится, если увидит, что я разговариваю с посторонними; он мне это строго-настрого запретил.
Я не стал ее удерживать, и она пошла в дом.
Теперь оставалось только подождать возвращения Саргасса. Я сел, в свою очередь, на камень и стал комбинировать все, что я только что слышал, обдумывая, каким способом я бы мог вырвать у Саргасса признание. Его виновность была настолько вне сомнений, что мне пришло в голову захватить его врасплох, как делают многие сыщики, притворяющиеся, будто они уже раскрыли преступление, и этим самым вырывающие у преступников признание.
Не знаю, почему я вдруг вспомнил, что не осмотрел еще ни конюшни, ни чердака, и решил, для очистки совести, сделать это сейчас же. Результат получился отрицательный, но зато, проходя назад мимо дома, я вдруг услышал доносившиеся с кухни голоса.
Я подошел и прислушался. К моему большому удивлению, я узнал голос Дольчепиано. Он говорил с Фин. О чем? Что он мог тут делать, когда между нами было условлено, что он будет ожидать меня на дороге? Или он тоже хотел допросить молодую женщину? Но тогда проще было отправиться вместе со мной.
Я затаил дыхание. Он не задавал вопросов. Его голос звучал спокойно, без перерывов, но показался мне теперь каким-то новым, властным. И Фин слушала его молча, вероятно, дрожащая, испуганная его неожиданным появлением. Он старался не повышать голоса, но до меня все-таки долетали отдельные фразы, в особенности, когда он несколько напирал на них, видимо, желая придать им особенное значение.
– Не бойтесь вашего отца! – говорил он. – Если он запретил вам говорить с кем бы то ни было, значит, он имел на это свои причины, и вы должны его слушать. Но я не молодой человек, который с вами только что разговаривал, я не буду задавать вам вопросов. Вы должны меня только выслушать. Я хочу оказать услугу вашему отцу.
Оказать услугу Саргассу? Я не верил собственным ушам. Страшное подозрение внезапно прокралось мне в душу. Мне хотелось отдернуть занавеску и взглянуть на говоривших. Но я понимал, что прежде всего надо было дослушать до конца.
– Вам не надо будет даже говорить о моем посещении, – продолжал итальянец. – Достаточно будет только спрятать вот это, то, что я принес…
Я услышал, как он положил что-то на стол. И в эту же минуту раздался крик молодой женщины.
– Боже! Боже! – голос ее прервался.
– Узнаете? Не правда ли? – произнес Дольчепиано. – Это «его».
Он прошептал несколько слов, которых я не расслышал.
– Да… – пробормотала она. – Да… узнаю… Но каким образом?
– Тише! – сурово произнес он.
Тут я не выдержал и, отодвинув часть занавески, заглянул в комнату. Я еле-еле удержался, чтобы, в свою очередь, не вскрикнуть от изумления. Дольчепиано – это действительно был он – стоял перед сидевшей на скамье Фин и, сняв очки, точно гипнотизировал ее взглядом. На лице молодой женщины застыло выражение ужаса. Но меня поразило не это. Перед ними на столе стояла пара старых, пыльных сапог, тех самых, которые мы нашли в туннеле и взяли с собой по предложению Дольчепиано. На них-то и смотрела с таким ужасом вдова Титэна.
