Элен Макклой - Шаг в четвертое измерение

Его карандаш все еще вычерчивал круги в тетрадке по арифметике. Разговаривая со мной, он провел в круге две линии и нарисовал три буквы — Е, I, R.

— Что это за буквы?

Карандаш упал.

— Не знаю. Просто я хотел чем-нибудь заполнить пространство. — Он не поднимал карандаш, оставив его лежать на месте.

Поднимаясь, я бросил взгляд на книжки, разбросанные на столе. Это были учебники, — за исключением одного потрепанного тома, который назывался «Иллюзия правосудия» Уго Блейна.

— Ты что, читаешь эту книгу?

— Я нашел ее внизу, в библиотеке.

— И она настолько тебе понравилась, что ты принес ее сюда, в свою комнату?

Джонни кивнул.

— Ну а что ты думаешь о Блейне?

Он вновь насторожился. Затем осторожно ответил:

— Не думаю, чтобы я его до конца понял, но он… он… но в нем есть кайф.

«Да, в нем есть кайф, — добавил я про себя. — Как от кокаина или удара в нижнюю часть живота…»

Стоктон ожидал меня в кабинете. На подоконнике сидел молодой человек с превосходной застывшей улыбкой, которая выгодно обнажала белые зубы на фоне кожи оливкового цвета.

Стоктон коротко представил нас друг другу.

— Мистер Данбар, мистер Шарпантье, учитель Джонни.

Морис Шарпантье слез с подоконника и, семеня, подошел ко мне.

Он был похож на провансальца со своими густыми темно-каштановыми волосами, завитки которых скрывали кривизну его черепа, и карими глазами, в которых озорные огоньки пускались в пляс по малейшему поводу.

— Мне кажется, вы удивлены, почему у Джонни оказался учитель-француз? — спросил он, медленно растягивая слова, демонстрируя теплые полутона приятного, окрашенного милым тембром голоса. Он произносил, конечно, английские слова, но его плаксивый, носовой акцент и все согласные были несомненно французскими.

— Сейчас так много мужчин занято на военных работах, что нам просто повезло с Морисом, — сказал Стоктон. — Он — внук одного моего парижского приятеля, и мне хотелось, чтобы он услышал ваш вердикт в отношении Джонни.

— Боюсь, никакого вердикта не будет, — ответил я и сел в кресло возле камина. — У меня сложилось впечатление, что во время ночной бомбардировки что-то произошло, но Джонни не хочет мне рассказать, что именно, что там было — понятия не имею, и кто вообще может знать об этом, если Джонни — единственный оставшийся в живых.

— Вы правы.

Стоктон пустил по кругу свой портсигар.

— Я разговаривал с пожарными, которые вытащили его из-под обломков. Они не заметили ничего необычного.

Повернувшись к Шарпантье, я спросил:

— А каковы успехи Джонни в учебе? Он быстро соображает?

— Средний уровень. Особые способности проявляет во французском, латинском языках, математике. Труднее с немецким. Вот все, чему я его обучаю. Может, у него выработалась безотчетная неприязнь к немецкому, языку нацистов?

— Вы, по сути дела, были единственным, кто видел, как Джонни растворился в воздухе у вас на глазах. Как это произошло?

Пухлые губы Шарпантье медленно растянулись в безжизненной улыбке.

— Звучит, как колдовство, не правда ли? Кажется, старик Ангус Макхет, наш помощник по охоте и рыбной ловле, придерживается такого мнения. В странах кельтов, как известно, горы полые, и в них могут обитать эльфы и лешие. Если на склоне кто-то пропадает, особенно ребенок, то несомненно он отправляется в эти пустоты. Разве Пьер Пайпер не водил детей Гамлина в гору, полую внутри? Она открывалась и закрывалась, хотя там не было видно никаких следов ни входа ни выхода.

— Это — тевтонское, а не кельтское сказание, — вставил Стоктон. — И эти заколдованные дети никогда больше домой не возвращались, не так ли?

— Нет, по словам Ангуса Макхета, они возвращаются. Но становятся после этого… совсем другими. Вот почему их называют «подменками». Считается, это — дети, подкинутые эльфами взамен похищенных.

Шарпантье бросил многозначительный взгляд на Стоктона.

— Изменился ли Джонни? — задал я вопрос. На него мне ответил Шарпантье:

— Да, мистер Данбар, он становится все более возбужденным и раздраженным всякий раз, когда пытается совершить побег. Что касается его последней выходки, то вот факты: это произошло в один из тех дней, когда светит солнце, дует ветер, облака несутся, как шальные, по небу, а их постоянно меняющиеся тени порождают на земле рябь, словно на море. Мы сидели на берегу реки, а склон позади нас — это сплошное болото. Джонни находился от нас на расстоянии приблизительно четверти мили, — его маленькая фигурка медленно продвигалась вперед по болоту. Я бросил на него взгляд, пытаясь определить, долетит ли до него мой голос, но, прежде чем я открыл рот, он вдруг исчез, его не было на прежнем месте… Однажды я обедал с магом в Париже. Он умел удалять фалангу пальца. Я пристально в нее вглядывался, она все время была на месте, и вдруг — бац — больше ее там не было. Вот Джонни провалился точно так же.

— Вы уверены, что бегущие облака в эту минуту не нарушили вашей способности видеть, не исказили зрительную картину?

— Я был готов к этому вопросу. Поэтому счел делом чести рассказать об облаках. Даю вам слово, что в этот момент облаков на небе не было. Вы знаете, каким бесцветным и безжизненным предстает пейзаж, когда они проплывают над головой, и как все оживляется и озаряется, когда они уплывают прочь? Я ведь тоже не мог этого не заметить.

— И что же затем произошло?

— Я сообщил об этом другим. Они тоже его не видели. Мы пошли вверх по склону. Когда подошли к тому месту, где я в последний раз видел Джонни, его там не оказалось, никаких следов, — только солнце, ветер и вереск под ногами. Да тетерев в пустынном небе, которого мы невзначай вспугнули.

— Все это место казалось удивительно… пустынным, — добавил Стоктон. — Джонни мог сделать шаг в четвертое измерение. Его возвращение без всяких объяснений на сей счет все, на мой взгляд, проясняет. Вероятно, он сам не отдавал себе отчета в том, что с ним произошло.

— Джонни не вернулся сам, — заметил я. — Его принесли.

— Может, вы узнали нечто большее во время разговора с ним? — спросил с отчаянием в глазах Стоктон.

Я не мог ему откровенно рассказать о жестоком цинизме Джонни. Поэтому я попытался объяснить ему все косвенным путем.

— У мальчика довольно своеобразные для его возраста литературные вкусы. Он читает Уго Блейна.

— Уго Блейна?! — воскликнул Стоктон. — Я уже позабыл о его существовании, ведь он вышел из моды окончательно. Мне всегда казалось невероятным, чтобы невежественный человек занимался серьезными проблемами с таким апломбом и успешно все сумел провернуть.

— Если вы называете себя философом, то можете провернуть все, что душе угодно, — возразил я. — Но все же я был страшно удивлен, обнаружив в комнате Джонни книгу Блейна. Это слишком неудобоваримая пища для его желудка.

— Думаю, что за это несу ответственность я, — произнес Шарпантье. — В Лондоне у букиниста я купил потрепанный том. Наверное, Джонни взял мою книгу.

— Значит, это вы читаете Блейна! — воскликнул Стоктон, которого это открытие скорее позабавило, чем удивило. — Ради чего, черт подери?

— Потому что я случайно встретился с ним около года назад.

— Я думал, он давно умер, — сказал Стоктон с явно возрастающим интересом. — Где же это было? Чем он занимается?

— Это произошло в Риме, и он — вы не поверите — обследовал содержимое мусорной кучи в надежде отыскать в ней что-нибудь съедобное.

Таким образом, Уго Блейн, чья философия с презрением отвергала экономическое толкование истории, в конечном итоге убедился, что он не прав. Для того чтобы это случилось, потребовался всемирный катаклизм. И я получил определенное удовлетворение, что такие отвратительные претензии в стиле барокко потерпели крах.

— Надеюсь, он теперь вернется в Америку? — спросил Стоктон.

Я отрицательно покачал головой.

— Он не может вернуться.

— Разве он американец? — выразил свое удивление Шарпантье. — Я всегда считал его англичанином, живущим на Европейском континенте.

— Он родился в штате Небраска, — пояснил я. — Он никогда не рекламировал этот факт, а в настоящее время мы испытываем гораздо больший стыд из-за него, чем он когда-то из-за нас.

— Кажется, он был кем-то вроде американского вишиста[3]? — спросил Шарпантье.

— Называйте его как угодно, но никаких обвинений на законном основании против него все равно выдвинуто не будет. Он был для этого слишком умен.

Когда я направился к двери, за мной увязался Шарпантье. Теперь, казалось, все вокруг исчезло, — и небо, и горы. Даже деревья были закрыты от взора летучим туманом, белым, как пар.

— При такой погоде и заблудиться недолго, — сказал Шарпантье. — Я провожу вас. Я знаю эту местность как свои пять пальцев.